Опасаясь, что ситуация выйдет из-под контроля, 3 марта 1918 года Ярославский губисполком обращается в исполнительный комитет Ярославского Совета об объявлении губернии на военном положении. «Управление губернией должно быть передано Губернскому Военно-Революционному Комитету; ему же подчиняются все вооруженные силы в губернии. При этом все общественные учреждения и заведения с 11 часов вечера до 6 часов утра прекращают работу, а на аналогичное время прекращается движение по улицам без особых пропусков местных советов воспрещается, то есть вводится комендантский час». Самым важным в этом обращении был призыв к «беспощадной борьбе вплоть до расстрелов с погромной агитацией, спекуляцией и контрреволюцией». Также планировалось запретить проведение без особого разрешения любых собраний, митингов и сборищ. Положение было отменено только в последних числах апреля. Впрочем, это вовсе не значило, что обстановка в городе нормализовалась. 31 марта 1918 года «Известия советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов города Ярославля и Ярославской губернии» 56 публикуют приказ ярославского комиссара Красной гвардии и губернского комиссара гражданской милиции, в котором среди прочего сообщалось: «Принимая во внимание замыслы кучки несознательных железнодорожников относительно разоружения красногвардейцев, истинных поборников свободы и революции, я, губернский комиссар гражданской милиции и красной гвардии, категорически заявляю: всякий, кто бы ни был, если позволит напасть на рабочую красную гвардию, не имея мандата от Совета, есть контрреволюционер, и по отношению к нападающему будут приняты самые суровые меры наказания по законам военного времени». Как видим, действия против Красной гвардии были готовы предпринять уже не пресловутые черносотенцы, а железнодорожные рабочие.
О радикализации настроений и желании применить вооруженную силу можно прочитать в сохранившихся дневниках потомка старинного дворянского рода, поручика кавказской горной артиллерии Александра Лютера. В последние дни февраля он делает запись: «Под Рыбинском один богатый купец стоял на полустанке. Мимо него проходили эшелоны с войсками, пушками, повозками.
Братцы! Продайте пару пушек!
Дашь 200 рублейсвалим.
Купец заплатил 200 рублей, и ему скатили с платформы две пушки и дали в придачу шесть зарядов. Свез он пушки в свое имение, поставил у дома, направил на деревню, зарядил и созвал крестьян.
Вот две пушки, сказал он им, обе заряжены. Вернувшиеся с фронта сыновья умеют стрелять. Вы можете со мною делать что хотите: жечь, громить, что угодно, но знайте, что от вашей деревни ничего не останется.
И с тех пор у купца с крестьянами хорошие отношения»
31 марта в Ярославле начались массовые беспорядки, которые рисковали перерасти в открытые столкновения. Некоторые из историков, словно желая оправдать положение советской власти, писали по этому поводу: «Крайне тяжелое положение с продовольствием в Ярославле и других городах губернии было обусловлено многими причинами. Сказывался недостаточный подвоз продовольствия для этого потребляющего региона. Неурожайным на многие культуры был в губернии предыдущий год. Но отчасти продовольственный кризис был вызван и политическими причинами. Очевидец и участник многих событий в Ярославле в октябре 1917 г. июне 1918 г. Р. Гольдберг позже вспоминала, что сотрудники продовольственной управы одними из первых объявили саботаж новой власти, пытаясь вызвать недовольство населения. Когда же их как саботажников уволили и стали заменять советскими работниками, то они уничтожили при передаче дел многие важные документы, статистические сведения, отчеты и проч.». В сборнике, посвященном ярославскому мятежу, «Шестнадцать дней» отмечалось, что попытки разгрома продовольственных лавок и складов не имели случайного характера, чувствовалась определенная организованность. Она проявлялась, в частности, в том, что в момент таких конфликтов неожиданно появлялись люди с мешками, корзинами и прочей тарой, заранее приготовленной на случай разгрома складов.
Так что же случилось в Ярославле 31 марта 1918 года? Официальная сводка описывала начало событий так: «Вчера утром около 910 часов толпа в количестве более 2000 человек граждан из волостей Сереновской, Бурмакинской и Диево-Городищенской, состоявшая, главным образом, из сельских кулаков и спекулянтов, явилась к Продовольственному Отделу, находящ. на Волжской набережной в д[оме] Кузнецовой, с ультимативными требованиями о выдаче хлеба. Темные личности, воспользовавшиеся особенно нервным настроением толпы, стали агитировать за разгром Продовольственного Отдела, указывая на некоторые дефекты в работе Отдела и распространяя совершенно нелепые слухи о деятельности членов такового. К моменту прибытия на занятия служащих и членов Отдела толпа была уже достаточно подготовлена к выступлениям погромного характера. Отдельные личности в толпе были вооружены охотничьими ружьями. По прибытии на службу членов Отдела толпа вначале не пропускала их в помещение, но после уговоров пропустила; из толпы вошло в помещение Отдела около 150 человек с требованиями о немедленном отпуске хлеба».
После этого была предпринята попытка начать переговоры, для чего предлагалось каждой из волостей делегировать по три человека. Однако собравшихся крестьян это явно не устраивало: «Толпа не слушала предложений, не давала говорить, не избирала делегатов и не выпускала председателя и членов Отдела из помещения; запрудив помещение Отдела, толпа осыпала служащих градом ругательств, угроз». Далее штаб Красной гвардии направил для наведения порядка десять человек, которым явно было не по силам справиться с двумя тысячами возмущенных крестьян. Часть красногвардейцев успела скрыться в помещении, остальных разоружили и избили. Во время борьбы один из них, защищая голову от ударов, присел, держа винтовку отвесно перед собой, и произвел выстрел вверх; толпа расступилась. Но через минуту из толпы начали стрелять по зданию. В этой стихийной перестрелке погибли два человека. Окончание инцидента местная газета описывала так: «Напуганные стрельбой и обнаружением трупов женщины из толпы разбежались, оставшиеся мужчины частью пошли искать поддержки у солдат местного гарнизона, а частью отправились в бывшую гостиницу Столбы, и сборище у здания Отдела разошлось».
Однако спокойствие оказалось временным: на следующий день после этого столкновения начались массовые волнения среди рабочих Ярославской Большой мануфактуры. Наблюдатели сообщали: «Состоялся грандиозный митинг, на котором некоторые представители правых политических партий недвусмысленно выступали против Советов, и, что знаменательно, они пользовались успехом у несознательной части собрания». Чтобы успокоить рабочих, прибыл председатель губисполкома Доброхотов и «разъяснил, что Советы рабочих, солдат и крестьян сейчас принимают самые решительные меры для изыскания хлеба и вообще продовольствия. Советы строго следят и контролируют всю деятельность [продовольственных] отделов, для чего на днях избрана чрезвычайная комиссия по борьбе со спекуляцией и следственная комиссия для расследования всей деятельности Продовольственных отделов». В своем выступлении он прибегал к откровенной демагогии. Например, при принятии во внимание совокупности исторических фактов следующие аргументы выглядят как обыкновенное пустословие: «Не вина Советов в том, что нельзя быстро за три месяца Советской власти наполнить всю страну хлебными запасами, когда продовольственная разруха так тяжела. Когда в наследие от старого режима, от господства Керенских осталось для Советской власти разрушенная, голодная и измученная страна. Теперь дело за самосознанием рабочих, за их революционной выдержкой и рабочей дисциплиной поднять страну, вывести на светлый путь социализма и не дать погибнуть великой русской революции».
Между тем беспорядки и не думали прекращатьсяони лишь ширились. Началась забастовка железнодорожных рабочих, волнения перекинулись на соседние города. 2 апреля на почве продовольственного кризиса начались беспорядки в городе Рыбинске. События во многом напоминали ярославскиев продовольственный отдел явилась толпа крестьян из близлежащих деревень с требованием немедленной выдачи хлеба. К толпе присоединилась манифестация железнодорожников, враждебно настроенная к местному Совету. Свидетель сообщал: «Вся эта толпа направилась к Совету и к Старой Бирже, где находились склады муки. По отношению к отдельным деятелям Совета было применено грубое насилие; они были избиты. Затем толпа направилась к Старой Бирже, покушаясь разграбить мучные запасы. Назревала полная картина самосудов и погромов. В этот момент Красной армией была применена сила оружия и раздались выстрелы. Оказалось, что и железнодорожники запаслись на всякий случай оружием и пулеметами. Началась форменная перестрелка, закончившаяся поздно вечером». Фактически в Рыбинске началось вооруженное антисоветское выступление.
На другой день, 3 апреля, Исполнительным Комитетом Советов г. Рыбинска было опубликовано следующее воззвание: «Товарищи и граждане! Контрреволюционные темные силы окончательно обнаглели. Примазавшись к демонстративному движению железнодорожников, требовавших освобождения из-под ареста М.Я. Михайлова, Левина и других, кучки разжалованных офицеров, студентов, помещичьих и купеческих сынков и прочей белогвардейской швали решили использовать момент и начать атаку против Советской власти. Через несколько минут движение переросло их инициаторовменьшевиков и железнодорожников и приняло явный контрреволюционный характер. Потребовалось вмешательство вооруженной силы, чтобы спасти от самосудов толпы целый ряд членов Исполнительного Совдепа. Все громче и громче, смелее да смелее раздавались голоса, что пора уже окончательно расправиться со столь ненавистным для всей буржуазии и мародеров советом депутатов. Красными знаменами железнодорожников воспользовались все заклятые враги Революции, которые до сих пор и пикнуть не смели. Теперь эти черные гады вылезли из своих нор и пытаются задушить Рабоче-Крестьянскую власть. Но да не будет этого! Советская власть не допустит осуществления затаенных вожделений явных и скрытых контрреволюционеров». После этого последовала вполне недвусмысленная угроза: «Всякое скопление на улицах будет безжалостно рассеиваться пулеметным огнем».
Буквально за несколько месяцев в Ярославле советская власть успела полностью дискредитировать себя как идею, что было связано с бесконечными дрязгами, происходившими в местном Совете. Во-первых, революционеры (большевики и левые эсеры) выступали против реформистов (меньшевиков и правых эсеров). Последние контролировали профсоюзы и значительную часть активных рабочих. 9 апреля 1918 года они явились на заседание городского Совета с поддерживающими их рабочими и солдатскими депутатами и заявили о своих правах. Революционное крыло Совета отказалось признать полномочия вновь прибывших делегатов, а самих меньшевиков и правых эсеров едва ли не силой выгнали из состава Совета. После этого один из лидеров меньшевиков И. Шлейфер, переодевшись в солдатскую форму, проник в казармы 181-го пехотного полка и попытался поднять его на вооруженное восстание против советской власти, за что был тут же арестован и предан суду Военного трибунала. Это вызвало волну недовольства среди рабочих. В документах тех дней значилось: «Из доклада т. Петрова выясняется обстановка, при которой произошел арест Шлейфера. Когда т. Шлейферу было предложено дать подписку в том, что он не будет вести агитацию против Советов, он отказался, говоря, что не признает существующей власти. За это он был арестован. Но на другой день Губернский исполнительный Комитет счел возможным освободить его на поруки партии, пока пленарное заседание обоих Исполнительных Комитетов не разрешит этот вопрос. Целый ряд ораторов высказывается за то, что арест Шлейфера надо признать правильным, ибо, хотя Шлейфер, как меньшевик, и не выступает открыто с призывом против Советской Власти, он своей агитацией за учредительное Собрание, странными намеками на то, что Совет Народных Комиссаров выпустил три миллиарда не известно на что и другими недостаточными приемами, подрывает в массе доверие к Советам и способствует усилению Контр-Революции. Несколько иначе освещает этот вопрос т. Мусатовон говорит, что массы поправели и этим объясняется успех агитации Шлейфера. Как чл. объединенной партии, Шлейфер не мог вести агитацию против Советов, как таковых, и веских оснований для ареста его нет».
Вторая линия конфликта проходила между большевиками и левыми эсерами. Однако при этом шла активная грызня и между самими большевиками, что больше походило на сведение личных счетов. Например, шла форменная война по вопросу о демобилизации ярославского гарнизона. Одни полагали, что демобилизация гарнизона привела бы к перегрузке расстроенного железнодорожного транспорта и возможному хищению военного имущества. Фракция левых эсеров и часть коммунистов губисполкома настаивали на скорейшем исполнении приказа. Фракция коммунистов Ярославского городского Совета решила приказа не выполнять, а потребовала переизбрания губисполкома. Начался острый и затяжной конфликт между партийными фракциями губисполкома и горисполкома со взаимными обвинениями в контрреволюционности и даже арестами отдельных лиц. «Коммунисты фракции губисполкома и городского комитета партии арестовывают друг друга», писал в ЦК РКП(б) приехавший в то время в Ярославль С.М. Нахимсон, который должен был занять пост военного комиссара Ярославского округа. Форменная «дворцовая интрига» случилась, когда одна из фракций решила отставить с поста председателя губисполкома Доброхотова. Фактически ярославские скандалы, которые не прекращались ни на день, вызвали к жизни постановление о ревизии местных учреждений Российской Федеративной Советской Республики. На Высшую Советскую ревизию во главе с народным комиссаром М.С. Кедровым (опять же ярославцем), помимо ревизии военного хозяйства, возлагалось приступить к «выяснению дела, устранению беспорядков и преступлений, восстановлению нормального хода государственных [и] общественных дел, изобличению виновных» на местах. Первую остановку поезд М.С. Кедрова сделал в Ярославле 29 (30) мая, где он пробыл до 5 (6) июня, затем отбыл в Рыбинск, далее его путь лежал через Вологду.
О деятельности Советской ревизии в Ярославле и Рыбинске известно немного, в основном это приказы наркома М.С. Кедрова, опубликованные в ярославских «Известиях», данные в архивных документах, и незначительные ремарки в исторической литературе, посвященные этому вопросу. Установлено лишь, что правительственная комиссия произвела ревизию Ярославского военного округа. В приказе по итогам ревизии наряду с положительными сторонами отмечались серьезные недостатки и упущения в работе окружного военного управления. Однако правительственная комиссия занималась не только ревизией военного хозяйства, но и вопросами партийной и общественной значимости, состоянием работы советских учреждений, рассматривала заявления. Поэтому поступившей в Высшую Советскую ревизию жалобе рабочих фабрики Сакина (название фабрики по фамилии ее бывших владельцев) на компанию Н.Ф. Доброхотова, пьянствовавшую у директора этой фабрики, вместо того чтобы выяснять и улаживать имевшиеся на фабрике производственные конфликты, придали особое значение. Помимо Н.Ф. Доброхотова назывались Ф.М. Горбунов и Ф.Ф. Большаков. Доброхотов был отстранен от должности председателя губисполкома, но оставался в качестве его члена. По рекомендации наркома, 10 июня губисполком временно возглавил Сырнев, ранее занимавший довольно скромную должность в финансовом отделе. Он был скорее техническим работником, а не политиком, и в данный момент устраивал почти все конфликтующие стороны. На Сырнева возлагалась задачапровести подготовку к губернскому съезду Советов (его открытие готовилось на 1 июля) и не допустить усиления конфликта между большевиками и левыми эсерами, которые 20 июня провели свой II (крестьянский) губернский съезд Советов, не признанный большевиками. 7 июня 1918 года, после отставки Н.Ф. Доброхотова с поста председателя губисполкома, на заседании городского комитета РКП(б) рассматривался вопрос о кандидатах на замещение этой должности. Обсуждались две кандидатуры, в их числе Ф.Ф. Большаков. В ходе прений выступавшие высказывались против его кандидатуры, так как он был «замешан в разных скандалах Его политическое поведение тоже не соответствует тактике большевиков. Не замечено за ним выдержанности и стойкости по отношению к партии коммунистов» (Г.И. Петровичев). Отмечалось, что «авторитет Большакова уже подорван в массах и поэтому нельзя выставлять его кандидатом».
Кроме этого, отдельный конфликт развивался по линии «наши» и «присланные», что со временем стало приобретать откровенно антисемитский характер. Дело в том, что в Ярославль из Петрограда были присланы Семен Михайлович Нахимсон и Давид Закгейм. Со временем один стал председателям Ярославского губисполкома, а второйпредседателем исполкома Ярославского городского совета. Это породило массу недовольных толков о том, что «петроградские евреи узурпируют власть в Ярославле». И что показательно, никто их не считал «неприкасаемыми». Давид Закгейм руководил в Ярославле национализацией банков и предприятий, реквизициями. Накануне восстания он был обвинен недовольными «ярославскими большевиками» в злоупотреблениях при реквизициях и фактически находился под следствием. Семен Нахимсон накануне июльских событий пытался вызвать в Ярославль из Рыбинска отряд латышских стрелков, но его решение не поддержал горком большевистской партии. Политический кризис в Ярославле стал совершенно очевидным, когда начался Третий губернский съезд Советов. 2 июля 1918 года левые эсеры покинули съезд и создали собственный губисполком, параллельный большевистскому (возглавленному С.М. Нахимсоном). В итоге накануне ярославского мятежа в городе сложилось красное двоевластие, хотя правильнее было бы говорить о многовластии.