Ну так че там стряслось у тя? снова любопытствует Горбылев. Язышничай чего молчишь?
Ерёма покосился на него, заметив на щеке свежий шрам, удивился.
Однако кто это тебя так? Черным от курева пальцем он указывает направление своего вопроса.
А, пустое Барсука брал с собакой в огороде повадился, антихрист, грядки топтать он-та и саданул мя. И тут же: Читай, заживет уже, а тут пойдет мачежами да опеть и разболитца.
Ерёма покачал головой.
Барсук, он зверь, однако, сурьезный, говорит. Его надо уважать. Собака и та его бывалочи не возьмет, всю харю ей измочалит. Видал, какие у него когти? То-то Он делает глубокую затяжку. Ты, Фрол, жир-то, однако, забери у него всю зиму будешь раны свои мазать. Да и внутрь его хорошо принимать от хворобы.
Да ученый я, машет рукой Фрол. Вытопили мы уже ентого жира с Христей. Целый жбан в погреб поклали.
Ну вот и дело, удовлетворенно кивает Ерёма. Да у тебя, поди, еще и медвежий с той зимы остался, или нет?
Осталси, осталси, подтверждает Фрол. Коли че, приходи, завсегда поделюсь. Только бутлю свою приноси. У меня ить нету пустых все при деле.
Это у них всегда так: у кого что есть, тем и делятся. А надо и Толяна, соседа своего, не обидят. Чай, в одном забоке живут поодаль от остальных значит, одна семья. Так уж построились их родители. Тут же была и фанза китайца Вана, больше похожая на зимовье. Низенькая такая, будто бы в землю вросшая. Кажется, приделай к ней курьи ножки, получится известная всем избушка из сказки.
Ван, как и Толян, жил бобылем и, в отличие от своих соседей, которых кормила тайга, сажал огород. Он вообще, кажется, был равнодушен к мясу ел только то, что выращивал на своих грядках. И если его соседи, бывало, жаловались на то, что у них в огороде ничего не растет, потому как тайга-де не для овоща, у него все перло как на дрожжах. Как же это ты умудряешься вырастить такой славный лучок? бывало, спрашивали его, а он только улыбается. Или скажет: работай хоросе все вырастай.
У него и росло. К нему даже из дальних поселков и за томатами с огурчиками приезжали, и лук с редиской да баклажанами брали, а у самих ничего не получалось. Потому что он на человеческом говне все выращивает, говорили люди и морщились. Однако как покупали у Вана овощи, так и продолжали покупать.
А еще у него в огороде рос мак, и все знали, что из него он делает опиум. Говорили, что у него на это было специальное разрешение, потому как старые китайцы с детства курили эту заразу. Правда, его предупредили: будешь продавать посадим. Вот он и не продавал. Если кто попросит, скажет: водка пей, опий низя
Никто не знал, сколько Вану лет. Одни говорили, он ровесник революции, другие что намного старше. О себе он не любил рассказывать. Только однажды, накурившись опия и расслабившись, он поведал Ерёме, что у него когда-то была большая семья в пограничном Благовещенске. Занимались они огородничеством, а когда в тайге нашли золото, они с братьями тоже решили попытать счастья, определившись в старатели. Вначале, мол, все шло «шибко хоросе». Намыв за сезон золота, они шли по зимникам сдавать его в банк. Появились деньги, женились, открыли свою закусочную. А в последний раз, когда они возвращались из тайги домой, на них напали хунхузы. Братьев убили, сорвав с их пояса драгоценные мешочки с рассыпным золотом, а Ван убежал. Потом была революция, частное старательское дело запретили, а следом отобрали у Вана и закусочную, заявив, что частная собственность есть пережиток капитализма. А перед самой войной с Японией китайцев и вовсе стали отселять подальше от границы. Не доверяли. Мол, кто знает, как они поведут себя, начнись вдруг заваруха
Так Ван и оказался в тайге вместе со своей семьей. Здесь у него вначале умерла дочка, потом сын, потом жена, и остался он один на всем белом свете. Теперь вот доживает свой век. Высох весь, словно старая мякина на огороде, голова с кулачок, и тела совсем нет. Бестелесный. А все продолжает трясти своей жидкой седой бороденкой, все спину гнет на огороде. Только и видишь, как его вылинявшая на солнце некогда синяя даба, из которой китайцы шьют себе одежды, среди ботвы мелькает.
2
На крыльцо вышла Мотря, жена Ефима, улыбнулась краями губ Фролу и вылила прямо со ступеней мыльную воду. Потом снова вернулась в дом, где уже вовсю шла бабья работа: Арина скребла ножом полы, Мотря занималась постирушками, а старая Марфа Савельева, подслеповато щурясь, шила у окна ирексэ круглый коврик из шкуры оленя. Старые домашние уже стоптали, вот она и хочет обновить их к зиме. Так теплее, так ноги будут меньше мерзнуть. Зимой из-под пола так холодом несет просто жуть. Вот и нужны эти теплые коврики.
А еще ей нужно до зимы исшить несколько пар чурчан меховых носков. Всем домашним они потребуются. А Марфа большой мастер в этом деле. За свою жизнь она столько этих носков сшила не сосчитать. Наверное, больше, чем звезд на небе.
На небольшом столике, чигидадуне по-местному, стоит чэмэ деревянная чашка с холодной изюбрятиной. Ерёму дожидается. Но тому кусок в горло не идет. Как вернулся из района неприкаянный, так все отойти не может. Отдохнуть бы ему как следует, но тут вдруг явился этот Фрол. И что ему надо? Шел бы свои дела делать неужто не видит, что Ерёма сам не свой. А спрашивают его домашние, что случилось, молчит.
Однако хана нам, сосед сделав очередную глубокую затяжку и зарядив воздух ядреным духом, неожиданно произнес Савельев. Сам видел все своими глазами Он кивком указывает в ту сторону, откуда только накануне вернулся. И людей видел, и механизмы ихние Волки! Сейчас они рушить все начнут железную дорогу сюда поведут
Да иди ты! не поверил Фрол. А говорили, стороной пройдут. Неужто сюды?
Точно тебе говорю, быстро-быстро кивает Ерёма. Спросил их про Бэркан; придем, говорят, шибко быстро к вам придем ждите
Ну что за люди! в сердцах бросает Фрол. В тайгу приезжают только дерно драть да золото брать. И не насытятся ведь
Он умолк и задумался. «Как же несправедлив этом мир! думал он. Ну почему, почему нам не дают жить, как мы хотим? Постоянно терзают нас, постоянно мучают. Неужто мы не достойны иной доли?..»
Ну, что будем делать, Фролка? подождав, когда сосед переварит новость, спрашивает Савельев. Будем сопротивляться али как?
Фрол безнадежно вздыхает.
Э, брат, ты ихнюю породу не знаешь, говорит. Коль взялись за злое дело обязательно доведут до конца. Знаешь, сколько лет мы от них по стране бегаем? Конечно же это он про своих староверов. И все одно они нас догоняют. Только и осталось, что в тундру уйти.
Ерёма вздохнул.
Что тундра! говорит он. Наши люди были там тоже беда. Кругом техника, все ягеля гусеницами перепахали нефть с газом добывают.
Тада, выходит, уже и итти некуда? сокрушенно произнес Фрол. Выходит один путь на небеса?
Ерёма качает головой.
Э-э, подожди про небеса! говорит он. Есть у меня одна задумка
Фрол с любопытством посмотрел на него.
Никак в партизаны решил уйти? с усмешкой произносит он.
Ерёма снова качает головой.
Зачем в партизаны? У нас ведь саман свой есть
Хто-хто? не понял его Фрол.
Саман
А, шаман наконец доходит до соседа.
Ну да, он Увидев, как Фрол скривил губы, сказал: Нет, ты не смейся, саман это сила Он со злыми и добрыми духами дружит. Что попросит, то и будет.
Фрол устало посмотрел на соседа и хмыкнул.
Ежели б все так просто было, матка б зря нас не родила, говорит он. Нет, сусед, коль пропало знать, пропало. Соберем-ка мы с Христей вещицы свои, посадим детей на телегу и уйдем куда глаза глядят. Если хочешь, пойдем с нами.
Ерёма покачал головой. Мол, куда ж мне из тайги? Здесь моя земля.
Нет, ты подумай, что они творят! вдруг возмущенно восклицает он. Да кто ж такое позволил им? Слышь, а может, большие начальники в Москве не знают про это? Вот бы письмецо им черкнуть, только я не знаю адреса.
Он снова тянет в себя дым, а потом с шумом выпускает его мимо Фрола. Фрол машет рукой.
Да усе оне там знают! убежденно проговорил он. Это мы, дурни, только думаем иначе. У них там, в Москве, на все планы свои есть. Так что они давно подсчитали, скольки им нужно того же леса, скольки угля, скольки мяса Вот и воюют за это добро.
В другом бы месте воевали! недовольно буркнул Савельев.
Фрол качает головой.
В другом! И в каком же? спрашивает он. Почитай, уже все горы да леса свели у себя, теперь на океан идут. И придут!
Придут, коли мы, будто б те глухари на горелых пнях, сидеть будем да ждать, когда нас на костре поджарят, горячо заявляет Ерёма.
А что делать? спрашивает его Фрол. Глаза у него хворые да грустные будто б он разом заболел от всех этих переживаний.
Говорю тебе, саман есть
Ну, допустим, шаман твой возьмется за это дело начинает рассуждать Фрол. И что?.. Как он нам поможет? Пальцем им погрозит? Вроде как я вам, черти-та окаянны
Да какие черти, Фролка! возмутился Ерёма. Он на них всех порчу нашлет.
Фрол потрясен.
А ить я не знал, че ты такой злой, удивленно смотрит он на соседа.
Ерёма смачно сплевывает через перилу.
Злой говоришь? остро зыркнул он на собеседника сквозь азиатский прищур глаз. А они, он снова кивает в ту сторону, где, раздвигая тайгу, уже спешит-торопится к Бэркану железная колея, они разве добрые? Ну коли добрые, зачем они к нам идут? Мы же их не звали
Фрол усмехнулся:
То-то они тебя спросили
Ерёма вспыхнул.
А я что, не человек, по-твоему, что ли? скрипнув зубами, спрашивает он. Да меня вся область недавно слушала, когда я на слете передовиков выступал! Меня на телевизор снимали! Радио ко мне приставало с расспросами А ты говоришь!..
Фрол поморщился:
Пустое это все, сусед Вот ты говоришь, слушали тебя А почему? Да потому, что ты говорил то, что они хотели услышать от тебя. А начни с ними спорить тут же рот тебе заткнут. Так что не верь ты этим умникам обманут.
Так кому ж тогда верить? растерянно смотрит на соседа Ерёма.
Господу нашему Богу вот кому, отвечает тот. Этот уж не обманет
Глава восьмая
1
Слух о том, что Бэркану грозит беда, быстро разлетелся по поселку. А всего-то Ерёма и рассказал тогда о своем открытии одному Фролу. Видно, тот поделился опасениями с Христей ну она и разнесла по своей родне. А родня здесь, почитай, весь поселок. Кто-то с кем-то в прямом родстве состоит, кто-то в кумовьях да крестных числится. На одном конце поселка прозвучит слово тут же по цепочке его передадут на другой.
Взбудоражились люди, загоношились. Поселковый Совет требуют собрать, чтобы тот немедля решил, что делать. Пока еще не поздно, пока рельсы не дошли до этих мест. Председатель колхоза Тимофей Колдыгин поначалу пытался успокоить людей: мол, не беситесь вы, сами подумайте, где мы, а где Большая земля. Так что идти этим строителям не дойти до них. А тут однажды в стороне от поселка раздался какой-то страшный шум, будто бы то метеорит упал. Никогда здешние люди прежде такого шума не слыхали, потому чуть не всем поселком бросились смотреть. А там на опушке железные машины с неба спускаются Такую бурю подняли жуть. Деревья да травы гнутся в лихом припадке, мусор с земли сорвало. Стоят люди и со страхом смотрят на все это. Перепонки с трудом выдерживают весь этот грохочущий шквал.
А на следующий день завизжали бензопилы, застучали топоры. И снова люди бегут на шум. Глядь, а там целая рота солдат тайгу разбирает на части. Туда-сюда, туда-сюда мечутся. Новые хозяева. На местных и внимания не обратили. А те стоят и смотрят на них со страхом Долго они так стояли. Жалкие, посрамленные, опустошенные. Даже дети и те подавленно молчали. Кто-то из людей так и не смог перебороть в себе страх, кто-то плакал от безысходности, у кого-то тут же появилось желание бежать куда глаза глядят. Однако были и оптимисты. Может, это ненадолго, думали они. Может, день-другой посуетятся эти строители да уйдут?
Но те и не думали уходить. Они разбили палаточный городок, вырыли для продуктов погреб и, чтобы показать всем, что они здесь надолго, вдобавок ко всему поставили два новеньких сортира. Задымили походные кухни, запахло борщами да кашей.
Усе, теперь и я вижу, что это конец, когда сельчане в очередной раз пришли поглазеть на чужаков, ни к кому не обращаясь, проговорил Фрол. Вершиннику кругом навалено, што не пройдешь. Это все устроители эти. Хоть бы чистили за собой нет ведь, привыкли в сраме жить. Взапрятки пошли
Ну да, а ведь обещали не ранить тайгу, не губить зазря вздохнул Ерёма.
Эх, люди! не выдержал Фрол.
Помолчали.
Ну вот, Фролка, о том я тебе и толковал вытирая мокрые от слез глаза, произнес Ерёма. Фрол не ответил ему. А что он мог сказать? Все и так было ясно.
Однако пошли что смотреть? махнув безнадежно рукой, наконец произнес он и поплелся в поселок. За ним потянулись и остальные.
Так, не сговариваясь, и дошли они до колхозной конторы, которой служила старая, обшитая тесом деревянная изба, с фасада которой лупилась зеленая, побитая дождями давно уже выцветшая краска. Стабунились на небольшом пятачке перед высоким крыльцом и в немой надежде стали чего-то ждать. Видно, надеялись, что кто-то сейчас выйдет к ним из казенных дверей и наведет вселенский порядок. Так и стояли, уставившись на эту дверь, лишь порой переводя свои взгляды на побледневший от времени некогда красный флажок, который уныло свисал с высокого конька конторы.
Наконец на крыльце правления появился Тимофей Колдыгин, пятидесятилетний дородный тунгус с большой головой и лицом, похожим на круглую плоскую сковородку. Он был без любимой свой кепки, которая обычно покрывала его вечно свалявшиеся, похожие на мочало седые волосы.
Ну что собрались? Я ведь не объявлял собрание произнес он. В ответ суровое молчание. Председатель растерялся. Чего надо-то говорите просит он.
И тут завозился народ, зароптал.
Однако, Тимофей, надо что-то решать, послышался чей-то голос. Разве не слышишь тайгу нашу валят.
Ну уловив вдалеке чужие звуки, произнес Тимофей. Гудят.
Глядишь, завтра и поселок наш снесут! не выдержал Тимофей. А ты стоишь и не чешешься. Ответь, ты власть или не власть?
Ну снова нукает председатель.
Ерёма ажно ногой с досады топнул.
Что ты все «ну» да «ну»! в сердцах бросил он. Делать-то что-нибудь собираешься? Это же наши земли или как?
Ну кивает Тимофей.
Так, значит, воевать за них надо!
Председатель морщит свой широкий сплюснутый нос и чешет пятерней затылок.
А что я могу сделать? спрашивает он. Там власть повыше моей будет на меня и не глянут, коли я начну говорить.
А ты кулаком стукни! подсказывают ему.
Тот лишь машет рукой.
Да вы что? Они ж меня тогда с говном смешают.
Притух народ после этих слов. Стоит, думает. А кто не думает, тот вздыхает.
А может, Митряя Никифорова попросить?.. несмело предлагает Ерёма. Он стоит в первых рядах, и председателю хорошо его видно.
Тимофей хмыкнул:
И что он, Митряй твой, сделает против такой державы? Ты что, Ерёма, газеты не читаешь?..
Ерёма усмехнулся, и сделал он это с какой-то откровенной подначкой.
А откуда у нас тут газеты? Или ты нам их привозишь на самолете? проговорил он.
Тогда радио слушай, советует ему председатель. По радио про весь мир можно узнать. Ты, к примеру, можешь мне сказать, какая пятилетка у нас сейчас на дворе? А-а, вот и не знаешь
Ну коль знаешь скажи, требует Савельев.
Председатель снова чешет пятерней затылок, вспоминает.
Десятая наконец вспомнил он. Нет, вру Девятая заканчивается, десятая потом будет.
Ну и что? задиристо спрашивает Ерёма. Нам-то, говорю, что из того?
Председатель пожимает плечами. Не знаю, мол, говорю, что слышал.
Ну а про «железку», что ты слышал по своему радио? спрашивает пожилой тунгус, которого все тут звали Шакшоем. Когда-то он слыл добрым охотником. В основном охотился на диких оленей, шакшоев, потому и прозвали так. И сам он был похож на старого гордого бэюна высокий, сухой, костистый. Ноги у него до сих пор сильные, как у того молодого оленя, хотя и стар. За жизнь-то набегал.
Тимофей разводит руками.
Москва велит строить, говорит. До самого Якутска дорогу-то эту поведут. А там поезда по ней пустят.