Говорит и показывает Россия - Аркадий Островский 2 стр.

В 1992-м, через год после того, как Советский Союз прекратил свое существование, я поступил в аспирантуру в Кембридж  писать диссертацию о русско-английских культурных связях. За возможность свободно путешествовать и учиться я был благодарен Горбачеву, о чем и сказал ему, тогда уже бывшему президенту страны, десять лет спустя, когда вернулся в Москву в качестве корреспондента сначала газеты Financial Times, а потом  журнала The Economist. Горбачев, которого на тот момент благодарил редко кто, ответил, что старался он с единомышленниками не для себя и даже не для своих детей: дай Бог, чтобы внуки смогли воспользоваться достижениями перестройки К тому времени президентом России уже стал бывший сотрудник КГБ, вернувший государственный гимн СССР и символику страны, которую вроде бы проводили десятью годами раньше.

Процесс реставрации, естественно, не восстановил Советский Союз, а привел Россию в новое и куда более опасное состояние. Имперский национализм и коррупция стали главными механизмами власти, угрожающими как самой стране, так и ее соседям. Могущество ФСБ несопоставимо сейчас даже с могуществом КГБ. Пропагандисты центральных телеканалов, вроде Дмитрия Киселева, грозятся превратить Америку в радиоактивный пепел. Приоритет общечеловеческих ценностей и прав перед государственными интересами, провозглашенный когда-то Горбачевым, похоронен вместе с неприкосновенностью человеческой жизни и собственности. Россия снова вмешивается в дела других государств и воюет далеко за своими пределами. Конфронтация с Западом стала главным способом удержания власти в Кремле, и она же остановила модернизацию страны.

Я был в Грузии, когда в Гори вошли российские танки, был в Крыму, когда там высадились зеленые человечки; в Донецке  когда российские туристы раскачивали ситуацию на юго-востоке Украины; в Москве, когда у стен Кремля застрелили Бориса Немцова  одного из немногих по-настоящему порядочных российских политиков Как и другие журналисты, я знал Немцова лично. Незадолго до гибели он раздавал листовки с призывом прийти на антивоенное шествие в Москве. Вместо этого люди собрались на траурную манифестацию, посвященную памяти самого Немцова. Спустя два дня после его убийства я, моя жена и наш девятилетний сын шагали вместе с десятками тысяч москвичей к месту, где его убили. Шли молча.

Как Россия 1991 года превратилась в себя нынешнюю? Где та точка, на которой страна развернулась в прошлое? Кто и когда совершил контрреволюцию, и как я, работая журналистом в Москве с 2003 года, пропустил ее? Что это было? Приход Путина к власти? Война в Чечне? Разгром НТВ? Дело ЮКОСа? Нет, не все так просто. На мой взгляд, после распада Советского Союза вообще невозможно назвать то единственное, ключевое, событие, что определило сегодняшнее положение России.

Сколь бы соблазнительным ни казалось желание свалить всю вину на Путина, это мало что объяснит. Пусть на нем и лежит огромная доля ответственности, но он  не только причина, но и следствие тех решений, которые принимались до него. Когда я брался за эту книгу, то думал начать ее с событий 1991 года, но чем глубже я погружался в материал, тем дальше в прошлое приходилось мне отодвигать начало повествования.

Каждое поколение, пережившее травму и крушение надежд, искало точку, с которой все пошло не так, и пыталось вернуться к ней, чтобы избрать другой путь. Но подобные попытки абсолютно бесплодны. Отмотать время назад, сделать его, так сказать, непрошедшим, не под силу даже Богу. Предрасположенность к тем или иным кризисам, безусловно, была заложена прошлым, но не стоит думать, что то, как развивались события в России последние тридцать лет, являлось исторической неизбежностью. Судьбоносных точек было много, и каждая из них сужала коридор возможностей; в конечном итоге все эти точки выстроились в траекторию.

Эта книга  попытка разобраться в пути от свободы и открытости к самоизоляции и войне и проследить те идеи, которые овладевали страной и вызывали кризисы. Я не ставил перед собой задачи написать политическую или экономическую историю России. Меня интересовали изменения в массовом сознании и те, кто это сознание формировал. Главные герои моей книги  не политики и экономисты, а люди, создававшие смыслы для целой страны, программировавшие и транслировавшие ее образ: идеологи, журналисты, редакторы газет, телевизионные начальники  то есть те, которые говорили и показывали.

Еще со времен горбачевской перестройки журналисты перестали быть только ретрансляторами чужих замыслов. Они сами конструировали идеи и концепции, а потому в равной степени несут ответственность как за выход России из авторитаризма, так и за возвращение к нему. Впрочем, эта книга не является и историей российских СМИ; скорее, это краткая хронология той страны, которую они, по сути, создали.

Идеи и слова всегда играли особую, часто гипертрофированную роль в жизни России. Россия  страна идеоцентричная. Слова здесь не столько описывают реальность, сколько создают ее, и недаром в мире Россию воспринимали как страну Толстого, Достоевского, Чехова. Как говорит Белинский в трилогии Тома Стоппарда Берег Утопии, которую мне посчастливилось переводить на русский язык, литература может заменить, собственно, превратиться в Россию! Она может быть важнее и реальнее объективной действительности Какая литература и какая жизнь  это один и тот же вопрос. В других странах каждый по мере сил старается способствовать улучшению нравов. А в России  никакого разделения труда. Литературе приходится справляться в одиночку.

Об этом же говорил Иван Павлов в своих публичных лекциях Об уме вообще, о русском уме в частности, прочитанных в Петрограде весной 1918 года. Задача ума  это правильное видение действительности, ясное и точное познание ее. Однако, добавляет он, русский ум не привязан к фактам. Он больше любит слова и ими оперирует. В частности, перед революцией русский человек млел уже давно. Как же! У французов была революция, а у нас нет! Ну и что же, готовились мы к революции, изучали ее? Нет, мы этого не делали. Мы только теперь, задним числом, набросились на книги и читаем. Я думаю, что этим надо было заниматься раньше.

Большевики, взявшие власть в огромной стране, действовали во имя утопической, милленаристской идеи, не считаясь с реальностью жизни, ломая эту реальность и насилуя ее. Первым делом они захватывали типографии и телеграф, устанавливали монополию на печатное слово. Слова использовались не для описания действительности, а для сокрытия фактов и искажения реальности. Советская система держалась на двух столпах  лжи и репрессиях. Лживые слова оправдывали репрессии. Репрессии подкрепляли и насаждали ложь. Противоречие между действительностью и ложью разрешалось с помощью двоемыслия  психологического механизма, описанного Джорджем Оруэллом в романе 1984. Однако система, созданная силой слова, от слова и погибла. Советский Союз развалился не потому, что у него закончились деньги, а потому, что у него закончились слова.

Жить не по лжи  как написал в день своего ареста Александр Солженицын  было единственным способом разрушить систему. Парадокс, впрочем, заключался в том, что только полуправда в газетах могла привести к возникновению свободных от цензуры СМИ. Сквозь трещины в системе в виде первых прямых телетрансляций и публицистических статей на свет начала прорываться реальность. И в этих условиях Советский Союз выстоять не смог. Как говорил Александр Яковлев, главный идеолог перестройки, чтобы захватить Кремль, нужно было захватить телевидение. Именно вокруг телевизионных центров и телебашен разворачивались главные и кровавые бои в момент распада СССР. В 1990-е годы российское телевидение и крупнейшие газеты оказались в руках либерально настроенной и прозападной элиты. Однако в итоге элита, лишенная чувства исторической ответственности, использовала медиаресурсы для личного обогащения и укрепления собственной власти, а не для обустройства страны.

Путина, никому не известного сотрудника КГБ, телевидение за считанные месяцы превратило в президента России. И именно телевидение он первым делом взял под свой контроль, что и позволило ему уничтожить альтернативные центры власти, перетянув на свою сторону одних, посадив или выдавив из страны других и распределив командные высоты в экономике между друзьями по Петербургу и бывшими соратниками по КГБ. Телевидение стало для него главным орудием власти, и оно же превратилось в главное оружие в гибридной войне вначале с Грузией, а затем с Украиной.

Сильвио Берлускони, бывший премьер-министр Италии, медиамагнат и друг Путина, однажды заметил: То, чего не показывают по телевизору, просто не существует. Путин же пошел еще дальше: то, чего не существует, с помощью телекартинки он превращает в реальность. И аннексия Крыма, и война на Украине были результатом как раз подобной операции. Информационные войны вели к реальным, исчисляемым тысячами, жертвам. Те, кто командовал и командует информационными силами, разжигая ненависть и агрессию в собственном населении с единственной целью  удержать в своих руках власть и деньги, не являются оголтелыми националистами, помешанными на идее мирового господства; но они и не простые пешки на шахматной доске диктатора.

Это умные, хорошо образованные люди, начавшие карьеру во время перестройки и добившиеся успеха в 1990-е, при Ельцине. Сегодня они выступают в роли демиургов, создающих реальность. Возможно, они тоже когда-то хотели как лучше, но то, что в итоге у них получилось как всегда, не было случайностью или роковым стечением обстоятельств. Так вышло не само собой, а в результате их стараний и их личного выбора. Могло статься и иначе. Какие медиа и какая страна  это, в сущности, один и тот же вопрос.

Часть первая

Глава 1Советские вельможи

У нас еще много времени

Вечером 25 декабря 1991 года без пяти минут семь Михаил Горбачев быстрым шагом прошел по кремлевскому коридору в комнату  41, заполненную фотографами, осветителями, звукоинженерами и операторами, которым предстояло запечатлеть последнюю речь президента СССР. В руках у него были текст его выступления и указ о сложении с себя полномочий президента СССР и главнокомандующего его вооруженными силами. Горбачев сел за стол, отложил в сторону бумаги и взглянул на часы. О, у нас еще много времени,  сказал он сам себе. Иронии никто не оценил. Через минуту Советский Союз станет историей, а вместе с ним  и его президент.

Пока все ждали, когда часы покажут ровно семь, у стола возник энергичный, крупный, седой человек с волевыми, почти патрицианскими, чертами лица. Он наклонился к Горбачеву и уверенно произнес: Не подписывайте ничего сейчас. Прежде всего [вы скажете]: «Я хочу подписать указ о сложении с себя полномочий». Камера наезжает отъехала потом начнете. Человеком, случайно попавшим в кадр, был Егор Яковлев, руководитель советского телевидения и бывший главный редактор Московских новостей  важнейшей перестроечной газеты. Именно он убедил Горбачева в том, что его последние дни на посту президента СССР должны быть сняты советскими и американскими телевизионными группами. Результатом съемок должен был стать документальный фильм Уход.

Последний час перед записью отречения Яковлев и Горбачев провели вместе, но сейчас Горбачев смотрел на него так, будто видел впервые. Пролистав лежавшие перед ним бумаги, Горбачев сказал: Я его просто подпишу, да и все, и будем двигаться. Затем резко повернулся к своему пресс-секретарю, Андрею Грачеву, взял ручку и попробовал ее на чистом листе бумаги. Лучше бы помягче,  сказал Горбачев. Президент телекомпании CNN, прилетевший в Москву, чтобы взять интервью у Горбачева в последний день его пребывания на посту, протянул ему свою шариковую ручку Montblanc. Горбачев взял ее и размашисто подписал свой последний указ. Часы пробили семь, и Горбачев начал свое выступление. Его голос поначалу звучал глухо и неестественно. Было ощущение, что он вот-вот может дрогнуть, как и его подбородок,  рассказывал Грачев; но постепенно голос окреп.

Как вспоминает один из присутствующих, когда Горбачев закончил речь, около него вновь появился Егор Яковлев. Ему показалось, что Горбачев говорил недостаточно уверенно, и он предложил записать речь заново. Горбачев изумился: предложение Яковлева было не только бестактным, но и абсурдным. Историческое событие  это не цирковой номер. Его нельзя отрепетировать или повторить, как нельзя перезаписать развал империи. Развевавшийся над Кремлем флаг СССР был спущен навсегда, его место занял российский триколор.

Советского Союза на карте мира больше не было. Через несколько минут Горбачев передал ядерный чемоданчик Ельцину. Российские журналисты быстро потеряли интерес к бывшему президенту. Парадокс, но в фильме об уходе Горбачева рассказчиком выступил американский журналист Ричард Каплан, а сняла его команда телекомпании NBC, которую привлек Яковлев и которая дневала в Кремле, пытаясь запечатлеть все, что касалось последних часов Горбачева у власти. Как записал в своем дневнике помощник Горбачева Анатолий Черняев, если б не это  остался бы М. С. в информационной блокаде до самого своего конца в Кремле. Но и это  симптоматично  позорно для нас, что только западные ТВ-журналисты вертелись вокруг него, олицетворяя ту значимость Горбачева для всего мира, которую западная общественность ему справедливо придает. Причиной этому было не только разное отношение к фигуре Горбачева, но и разное понимание того, что считать историческим событием. В советском сознании историческое значение того или иного события определялось государством и его идеологией. Для западных СМИ личность важнее идеологии. Горбачев для них был фигурой исторической и во многом трагической. Для советских граждан к концу своего правления он стал фигурой мало значимой.

Спустя несколько часов, когда Кремль опустел и свет в окнах погас, Горбачев и еще пятеро человек собрались в Ореховой комнате за скромным ужином, напоминавшим скорее поминки. Одним из этих людей был Александр Яковлев.

Его роль в трансформации СССР уступала разве что роли самого Горбачева, а возможно, даже была ей равнозначна. Он был идеологом и духовным лидером гласности. Занимая один из ключевых постов в Политбюро ЦК КПСС, Яковлев формально отвечал за пропаганду и идеологию, но по сути именно он похоронил и то, и другое, освободив информацию от контроля государства. В отличие от экономической части горбачевских реформ, гласность сработала и во многом и привела к развалу советской империи. Она освободила СМИ от идеологических установок, разрушив один из важнейших элементов советского строя  ложь.

Отношения Александра Яковлева с Горбачевым были сложными, часто напряженными. Несмотря на то, что он не отвернулся от Горбачева в самые трудные минуты, тот не пришел проститься с Яковлевым после его смерти. Незадолго до отречения Горбачева Яковлев выступил в качестве посредника между последним президентом СССР и первым президентом России Ельциным. В своих мемуарах он вспоминал о впечатлении, которое оставил Ельцин: Это шел победитель  так Яковлев говорил о Борисе Ельцине, который шагал по кремлевскому коридору твердо, решительно, словно на плацу.

Проводив взглядом Ельцина, Яковлев пошел в кабинет Горбачева и застал его лежащим на кушетке.

В глазах стояли слезы. «Вот видишь, Саш, вот так»,  говорил человек, может быть, в самые тяжкие минуты своей жизни, как бы жалуясь на судьбу и в то же время стесняясь своей слабости Как мог, утешал его. Да и у меня сжималось горло Душило чувство, что свершилось нечто несправедливое. Человек, еще вчера царь кардинальных перемен в мире и в своей стране, вершитель судеб миллиардов людей на Земле, сегодня  бессильная жертва беспощадного каприза истории. Ирония заключалась в том, что маховик этой истории раскрутили как раз Горбачев и Яковлев.

За ужином в Кремле рядом с Александром Яковлевым сидел Егор Яковлев, его тезка. Несмотря на одинаковую фамилию, их редко путали друг с другом. Старшего Яковлева всегда называли Александром Николаевичем, а младшего  просто Егором, редко добавляя отчество и часто не упоминая фамилию. Даже в собственных некрологах он остался просто Егором. Это отлично отражало его статус человека-легенды: не главный редактор Московских новостей, а просто  главный редактор. В журналистской среде ходили и до сих пор ходят легенды о его обаянии и таланте; о том, как он выращивал авторов; о том, как покорял женщин; о том, как быстро увлекался людьми и так же быстро в них разочаровывался; о его деспотичных замашках и энергии.