После этого, не мудрствуя лукаво, Борис протянул Костину руку и бросил, как о чем-то само собой разумеющемся:
Я твое предложение принимаю.
Давно бы так, обрадованно улыбнулся Костин. Как ты понимаешь, мне на весь этот балаган наплевать, тем более что жить я буду на другом берегу Атлантики. Но уж очень хороший план, я его вынашивал не один год и продумал во всех деталях. Вот увидишь, азартно потер он руки, если не отступишься от него ни на шаг, эта невиданная авантюра удастся. Честное слово, мне даже жаль, что все это пройдет без меня. Но я буду за тобой следить, шутливо погрозил он пальцем, и когда о твоем президентстве раструбят газеты, я примчусь, чтобы поздравить тебя с успехом.
Эх, если бы Борис остался верен слову и, действительно, не отступал ни шаг от тщательно разработанного плана, как знать, быть может, его судьба сложилась бы совсем иначе!
И что же мне теперь делать? озабоченно поинтересовался Борис.
Для началасмотаться в Париж. Ты своего поручика нашел?
Нашел.
И что? Он в наше дело входит?
И он, и десятка два сослуживцев, которым надоело крутить баранки таксомоторов, готовы на любую авантюру.
Та-а-к, снова потер руки Костин, двадцать бывших фронтовиков, которым сам черт не брат, это немало.
Но у них нет оружия, начал было Скосырев.
И не надо, посмотрел на него, как на больного, Костин. Никакого оружия нам не надо, мы же не собираемся штурмовать столицу Андоррыкрошечный городок Андорра-ла-Вьеха. Да и сопротивляться там некому: как ни странно это звучит, но в Андорре нет армии.
Тогда зачем нам Гостев? пожал плечами Скосырев.
А затем, что он и его ребята станут ядром Демократической партии Андорры! победно воскликнул Костин. Я же говорил: все надо делать под личиной демократических преобразований. Ты пойми, начал горячиться Костин, народом Андорры уже несколько сотен лет правят князья-соправители: когда-то король, а теперь президентсо стороны Франции, и епископ Урхельскийсо стороны Испании. Чушь, бред и абсурд! И хотя вся Андорраэто 48 километров с севера на юг, и 32с запада на восток, и на этом пятачке живет 3 тысячи овец, 25 тысяч коз и 30 тысяч горцев, мириться с этим положением нельзя: на дворе двадцатый век, а одна из стран Европы не имеет собственного правительства. Я уж не говорю о конституции, парламенте, всеобщих выборах и тому подобном.
Три тысячи овец?! брезгливо сощурился Борис. Всего-то? Неужели эти овцы, козы и бараны стоят того, чтобы устраивать там революцию?
Стоят! подскочил Костин. Козыэто прикрытие, они бродят по лугам, а чуть ниже, под травой, немалые запасы меди, свинца, угля и железной руды. Я уж не говорю о чистых реках, красивых водопадах и круглый год не тающем снегеа это, как ты понимаешь, туризм, лыжные трассы, горные курорты и как следствие бо-о-льшие деньги. Да, чуть было не забыл, хлопнул он себя по лбу, ты к своему цирюльнику, как бишь его зовут, еще ходишь?
К Рамосу? Конечно, хожу. А что?
Если мне не изменяет память, он говорил, что в Сантандере прекрасная библиотека.
Говорил. И что с того?
Запишись в эту библиотеку, наставительно поднял палец Костин. То, что тебе рассказал, это практически все, что я знаю об Андорре. А этого мало: об истории Андорры, ее народе, обычаях и тому подобном ты должен знать все, думаю, что это можно узнать из старинных книг. Представляешь, в какой восторг придут андоррцы, если на каком-нибудь митинге ты поведаешь им о том, что, мол, в таком-то веке простые пастухи отстояли свою независимость, прогнав со своих земель вооруженных до зубов испанцев, мавров или французов!
Хорошо, согласно кивнул Борис, в Париж я съезжу, партию сколочу, в библиотеку запишусь Но ведь на все это нужны деньги и, как я понимаю, немалые, а у меня такой суммы нет.
Этого вопроса я ждал, ехидно усмехнулся Костин. Не тушуйся, Борька, и о деньгах не думай, похлопал он его по плечу. Когда я начал обдумывать план захвата власти, то первое, что сделал, это создал неприкосновенный фонд революциитак я его назвал. Не волнуйся, эти деньги чистые, прижал он руки к сердцу, заметив немой вопрос Скосырева, в основном это те тугрики, которые мы не отдали большевикам в Бизерте И еще кое-где, добавил он после паузы. Держи-ка, брат, чековую книжку, протянул он увесистый конверт. В банке я все формальности уладил, так что отныне эти деньги твои. Если позволишь, дам всего один совет: трать деньги разумно, и только на то, ради чего создан фонд. К делу, господин штабс-капитан! наполнил он бокалы. Труба зовет!
Мы их победим! вскочил с загоревшимися глазами Скосырев и порывисто обнял друга.
Потом он метнулся в прихожую, схватил свою неизменную трость и, как шашкой, с размаху, рассек ею воздух!
Ну, Валька, берегись! хватил он полный бокал коньяка и шандарахнул его об пол. Если что не так, если твой планполное дерьмо и сочинил ты его от безделья, я тебя найду и отделаю вот этой тростью. Ты меня в такое втравил, что вся моя жизнь теперь пойдет либо вверх, либо наперекосяк. Но в одном я уверен точно, хохотнул Борис, скучно мне не будет, и за бабий подол я цепляться не стану.
Глава ХII
Пароход на Монреаль отходил из гавани Ливерпуля, поэтому наши герои перебрались в Англию и некоторое время жили в имении леди Херрд. Как ни странно, оказавшись дома, леди Херрд почему-то загрустила и буквально не находила себе места: она то неприкаянно бродила по комнатам, то слонялась по саду, то часами, не раскрывая книгу, сидела в кресле-качалке, забыв при этомчего никогда с ней не было раньшеснять очки.
Что это с ней? недоумевал Борис. Уж не заболела ли?
Хандра, успокаивал его Костин. Самая обыкновенная хандра, или, как говорят англичане, сплин.
Климат, что ли, такой? В Испании-то ни о каком сплине не было и речи. Встряхнуть бы ее как-нибудь, но как? разводил он руками.
Ну, ты даешь, усмехался Костин. Никогда не поверю, чтобы барон Скосырев не знал, как встряхнуть женщину!
Да знаю я, все знаю, досадливо отмахивался Борис. Но она меня к себе не подпускает, и в спальне даже запирается на ключ.
Это что-то новенькое, терялся в догадках Костин, и на мою тещу совсем не похоже, не мог не съязвить он. А может, ты ее чем-нибудь обидел? Или, не дай бог, проболтался насчет Андорры? сузил глаза Костин.
Ты знаешь, не обращая внимания на реплики Костина, начал издалека Борис, я иногда думаю, что у женщин есть какой-то особый орган, который позволяет им предчувствовать несчастья, беды, расставания и другие удары судьбы. Что касается расставания с Мэри, то здесь все ясно, и впадать в хандру из-за того, что ее приемная дочь будет жить на другом берегу Атлантики, леди Херрд не станет. Значит, здесь что-то другое. Но что? Ты не поверишь, но иногда я ловлю на себе какой-то странный взгляд: то ли она меня жалеет, то ли сострадает, то ли чему-то сочувствует, то ли, проглотил он неожиданно застрявший комок, за что-то прощает. А иногда, наклонился он к самому уху Костина, смотрит, как как рентгеновский аппарат: просвечивает насквозь, все видит, все знает и все понимает.
Ну, это ты хватил, успокоил его Костин. Какой там аппарат? Просто моя теща понимает, что годы уходят, что ее время прошло, что она стареет, что Слушай! хлопнул он себя по лбу. А может быть, у нее этот как его ну, в определенном возрасте это бывает у всех женщин?
Климакс?
Ну да, климакс. Своди-ка ты ее к врачу, пусть ее обследуют по женской части.
Нет, решительно замотал головой Борис, это неудобно, этого я не могу.
Тогда уговори ее вернуться в Испанию, и вся недолга.
А вот в этом ты прав! вскочил Борис. В Испанию надо возвращаться, причем в любом случае: стартовать-то мне придется оттуда. Да и к Рамосу пора наведаться, потеребил он заметно отросшие усы. Про библиотеку я не забыл, успокоил он привставшего Костина. Но библиотека библиотекой, она может и подождать. А вот усы! Усыэто, брат, святое. Усы требуют ухода и внимания, тем более если ониусики, деланно серьезно продолжал Борис. Не зря же Козьма Прутков говорил, что волосы и ногти даны человеку для того, чтобы с приятностью заниматься легкой работой.
Слава тебе, господи, перекрестился Костин. Вот таким ты мне нравишься! Роль барона Скосырева идет тебе куда больше, чем амплуа задумчивого страдальца.
Ладно, проехали, махнул рукой Скосырев и деловито направился к воротам. Ты извини, но мне надо съездить в город: мелькнула одна мыслишка.
Что еще за мыслишка?
Я все думал, какую бы свинью подложить тебе на прощанье, явно скоморошествуя, бросил Борис, и вот наконец придумал. Ты еще меня попомнишь! шутливо погрозил он своей тростью. Так попомнишь, что плакать захочется!
Что он там придумал, до некоторых пор одному Богу было ведомо. Но то, что уже на пароходе Валентину Костину пришлось не то что плакать, а рыдать и рваться к леерам, чтобы выброситься за борт и плыть к берегам, омываемым холодной Балтикой, это факт. И если бы не неожиданная цепкость Мэри, неизвестно, чем бы закончилось знакомство Костина с этой самой «свиньей».
А пока что молодые укладывали чемоданы, паковали сундуки и корзины, не забывая при этом о картинах, хрустале и фарфоре: Мэри хотела, чтобы ее окружали вещи, к которым она привыкла с детства. Леди Херрд не возражала, говоря, что ей все это не нужно, и если Мэри хочет, то может забрать не только картины и гобелены, но даже стены, на которых они висят.
Надо сказать, что к этому времени Борису удалось достучаться до сердца своей Ламорес и помочь ей победить тот чертов сплин, который не по дням, а по часам превращал ее в унылую старуху. Как оказалось, причиной навалившейся на нее хандры было пребывание в доме полковника Херрда, в который много лет назад она вошла молоденькой воспитательницей его и своей осиротевшей племянницы.
Не знаю, почему, но этот дом в Ковентри мне всегда казался обреченным, комкая мокрый от слез платочек, объясняла она Борису. И хотя с виду он крепок, но я ощущаю себя в нем, как моя незабвенная Кэтрин в каюте тонущего «Титаника». Вот увидишь, округлила она глаза, рано или поздно дом рухнет и, как «Титаник», похоронит под своими обломками его обитателей. Потому-то я здесь и не живу, шипяще продолжала она. Боюсь. Боюсь быть раздавленной стенами и потолками. Давай отсюда уедем, а? как-то по-детски попросила она. И побыстрее, а я то сойду с ума.
Ламорес, моя дорогая Ламорес, задыхаясь от жалости, гладил ее седеющие волосы Борис. Ты не бойся, пожалуйста, ничего не бойся. Я же с тобой? С тобой. А это значит, что рядом с тобой надежный защитник. Не забывай, что я шесть лет провел в окопах, а фронтовой опыт чего-то да стоит. Конечно же, мы отсюда уедем, проводим молодых и тут же уедем. К тому же в Сантандере меня ждут дела, интересные, скажу тебе, дела! растрепал он ее прическу. Послушай, Ламорес, а не сходить ли тебе к парикмахеру и постричься как-нибудь иначе? неожиданно предложил он. А то все пучок да пучок. Я обратил внимание, что парижанки стали носить короткие прически, а мы чем хуже, а?! И вообще, я где-то слышал, что женщине, чтобы исправить скверное настроение, надо вымыть голову и сделать маникюр. Я не прав?
Прав! обняла его леди Херрд. Ты, мой дорогой барон, как всегда, прав.
Тогдак делу! вскочил Борис. Одевайсяи махнем в город!
Как «прямо сейчас»? растерянно привстала леди Херрд. Я не готова.
Чего там, не готова?! потащил ее к автомобилю Борис. Все лошади, а их в этом авто сорок голов, бензином накормлены и рвутся в бой. Я тебя отвезу, и, пока над твоей прической будут колдовать цирюльники, пробегусь по магазинам: мне нужен хороший чемодан и кое-что, что можно положить в этот чемодан.
Чемодан? Зачем? удивилась леди Херрд.
Ты только не проболтайся, заговорщически зашептал Борис, я хочу сделать Валентину прощальный подарок, да такой, что в далекой Канаде ему будет что вспомнить.
Да? загорелась леди Херрд. А что это? Ты скажи, я не проболтаюсь.
Э-э, нет! решительно возразил Борис. Знаю я вас, женщин: под большим секретом, мол, между нами, женщинами, расскажешь все Мэри, та не выдержит и поделится секретом с мужем. А у меня будет условие, азартно продолжал Борис, чемодан можно будет открыть не раньше, как пароход выйдет в нейтральные воды.
Ну, а я-то, я-то когда узнаю, что в этом чемодане? сгорала от любопытства леди Херрд.
Ты? деланно безразлично переспросил Борис. Ты об этом узнаешь из первого же письма, которое Мэри пришлет из Канады.
Нет, дорогой, я до этого не доживу, заломила руки леди Херрд, я умру от любопытства.
Если это и произойдет, то с новой прической ты будешь выглядеть лучше живых, мрачновато пошутил Борис и чуть ли не силой усадил леди Херрд в машину.
Когда часа через три они вернулись в имение, то и прислуга, и Валентин, и Мэри на какое-то время потеряли дар речи: из машины вышла совершенно незнакомая, коротко стриженая платиновая блондинка и, что больше всего их поразило, в ярко-лиловом платье выше колен и в серебристых туфельках на высоченных шпильках. Она так легко и так стремительно, пританцовывая на ходу, дефилировала по залитой оранжевым закатом дорожке, что все буквально оцепенели от этого захватывающего зрелища.
А незнакомка, игриво помахивая изящной сумочкой и обворожительно улыбаясь, как ни в чем не бывало и почему-то по-хозяйски направилась к двери, бросив на ходу прислуге:
Чемоданы, пакеты и коробкив мою гардеробную.
И только тут до всех дошло: да ведь это хозяйка, это помолодевшая на двадцать лет леди Херрд! А когда следом за ней появился победно улыбающийся барон Скосырев, всем стало ясно, что без него феноменальное перерождение леди Херрд не обошлось.
Так-то вот, подмигнул он Костину. А ты говоришь, сплин. Плевать мы хотели на этот сплин.
Да-а, Борька, восхищенно развел руками Костин, беру свои слова обратно. Что-что, а как встряхнуть женщину, ты знаешь.
И не только женщину, делано-надменно изрек Скосырев. Ты еще в этом убедишься, бросил он многозначительный взгляд на перетянутый ремнями коричневый чемодан.
Что касается Мэри, то она ни на шаг не отходила от тетушки, пытаясь понять, как ей удалось так решительно преобразиться, каким волшебным средством она воспользовалась.
Средством? усмехнулась леди Херрд. Ты удивишься, но это средство хорошо известно и называется онолюбовь, поделилась она секретом. Ни один парикмахер, ни один портной, ни один ювелир не могут сделать того, что может сделать любовь. Запомни, девочка, запомни на всю жизнь: преобразить женщину, дать ей вторую молодость и вторую жизнь может любовь, и только любовь. Все остальноеерунда! Ни новая прическа, ни новое платье не зажгут глаза тем сиянием, а весь облик тем внутренним светом, которые исходят от влюбленной и, что немаловажно, любимой женщины. Так что, потрепала она племянницу по щеке, скажу тебе как бывшая учительница: любовь первична, любовьэто бриллиант, а все остальноепрически, платья и тому подобное, вторично, а проще говоря, оправа. Ну, что такое сама по себе оправа? Ничто. А бриллиантон всегда бриллиант, даже и без оправы. Я не очень умничаю? несколько стесняясь, поинтересовалась она. Ты что-нибудь поняла?
Да, моя любимая тетушка и моя дорогая мама, обняла ее Мэри, я все поняла. И вообще, как-то по-девчоночьи хлюпнула она носом, ты так много для меня сделала. Я буду вечно, я буду всегда тебя помнить. Я тебе обещаю, залилась Мэри слезами, что первую же дочку назову твоим именем, и будет у тебя маленькая, толстенькая внученька Полли. Ты согласна?
Господи, боже правый, залилась счастливыми слезами леди Херрд, что ты такое говоришь? Толстенькая ли, худенькая ли, но моя кровиночка. Ведь моя же, моя! в голос зашлась она. Мы с твоей мамой родные сестры, а это значит, что мы с тобой, а значит, и с крохотулькой Полли одного роду-племени.
Когда в комнату вошел Борис, а за ним и Костин, то, ничего не понимая, от неожиданности оба прилипли к стене. Леди Херрд и ее племянница сидели на диване и, рыдая в голос, заливались горючими слезами. При этом они нежно обнимались, а их глаза сияли. Когда Костин открыл было рот, чтобы узнать, что случилось, обе плакальщицы так энергично замахали руками, что мужчины бочком, бочком и выскользнули за дверь.
Ты что-нибудь понимаешь? растерянно спросил Костин.