Соклей подошел к Аристиду. Остроглазый моряк улыбнулся:
Радуйся.
Радуйся, ответил Соклей. Не хочешь ли поехать со мной в Энгеди и быть моим телохранителем в пути?
Зависит от того, сколько заплатишь.
Драхма в день сверх тех полутора, что ты уже зарабатываешь, ответил Соклей. Двое других задавали тот же вопрос. Денег оказалось недостаточно, чтобы заинтересовать их. Они предпочли остаться в Сидоне и тратить свое серебро на вино и женщин.
Но Аристид, после недолгих колебаний, склонил голову.
Я поеду, снова улыбнулся он. Как большинство его ровесников, он брил бороду, отчего выглядел моложе. Вероятно, в юности он был потрясающе красив, но это прошло незамеченным, как у многих, выросших в бедности.
В любом случае, красота юношей действовала на Соклея не так сильно, как женская.
О, прекрасно! воскликнул он. У тебя не только острый глаз, но и острый ум.
Благодарю тебя. Не уверен, что это правда, но приятно слышать.
Следующим Соклей спросил Москхиона. Он не был ни юн, ни особенно умен, но всё же смог сообразить, что хоть жизнь гребца и нелегка, она все же куда лучше его прошлого занятияныряльщика за губками. И он был достаточно крупным и сильным, чтобы оказаться полезным в драке.
Конечно, ответил он. Почему нет? Если повезет, мы всего лишь сходим туда и обратно, так?
Да, если повезет, ответил Соклей. А если не очень повезет и придется драться?
Думаю, я буду драться, а как иначе? похоже, Москхиона вопрос совершенно не встревожил.
Соклей предположил, что, если человек привык прыгать с лодки с трезубцем в одной руке, а другой прижимая к груди камень, чтобы быстрее опуститься на глубину, его не смутит ничего из происходящего на суше.
Я рад, что ты будешь со мной. Ты один стоишь целого войска.
Может, и так. А может, и нет, ответил Москхион. Но люди так думают, глядя на меня, и порой из-за этого я попадаю в заварушки. Но все же чаще, наоборот, не попадаю.
Это-то мне и нужно, сказал Соклей. Я не горю желанием драться с варварами.
Хорошо. Некоторые дерутся ради развлечения, но я не из таких.
Иначе я бы тебя и не взял, сказал Соклей. Следующие трое моряков ему отказали. Сердясь на них и на то, что ему вообще нужны какие-то сопровождающие, Соклей пошел к Менедему и спросил, будет ли достаточно двоих.
Двоюродный брат разозлил его ещё больше, тряхнув головой.
Найди ещё кого-то. Вас должно быть достаточно, чтобы у разбойников не возникало соблазна, в этом весь смысл.
Можно взять всю команду и не преуспеть в этом, возразил Соклей.
Я не прошу взять всю команду. Возьми ещё одного.
Соклей был вынужден послушаться капитана. Он любил подчиняться не больше любого свободного эллина. Даже меньше, чем большинство. Но в этом случае ему ничего другого не оставалось.
Идя с кормы "Афродиты" мрачнее тучи, он вдруг услышал:
Прости, но если ты ищешь кого-то, кто пойдет с тобой, то я могу.
Ты, Телеф? удивился Соклей, и не сказать, чтобы приятно. Почему ты хочешь пойти?
Ну, я солгу, если скажу, что мне ни к чему лишнее серебро. Драхма в деньэто неплохо. Совсем неплохо, честно говоря. И это будут легкие деньги, если все пойдет хорошо.
Да, но если нет?
Телеф поразмыслил над вопросом. Он был лет на десять старше Соклея, ближе к сорока годам. От работы под палящим летним солнцем его худое лицо потемнело и загрубело, кожу прорезали глубокие морщины и на первый взгляд он казался старше своих лет. Однако в глазах таилась детская невинность или же он умел как хамелеон скрывать свою истинную натуру. Он всегда работал ровно столько, сколько требовалось, и ни каплей больше, и имел привычку ворчать даже на это. Уже больше двух лет, с первого дня как он взял Телефа на "Афродиту", Соклей не переставал сомневаться, не совершил ли он ошибку.
Наконец Телеф сказал:
Думаю, я могу справиться, что бы ни случилось.
Точно? Соклей переспросил не случайно. Однажды, в Италии, Телеф уже бросил их с Менедемом. Он быстро вернулся на агору с другими моряками с акатоса. Может быть, он просто побежал за помощью. Может быть.
Думаю, да, сказал он. Была ли его улыбка в самом деле такой открытой и дружеской, или за актёрской маской скрывалась трусость? Соклей не мог понять, как ни пытался. Телеф рассудительно продолжил, будто дискутировал в Лицее:Я вряд ли сбегу в стране, полной варваров, так ведь? Можешь и дальше хмыкать, но это так.
"Как интересно, подумал Соклей. Он знает, что я ему не доверяю, и объясняет, почему на этот раз мне можно на него положиться. И объясняет разумно. С чего бы ему захотеть сделать что-то кроме того, за что ему платят, если Телеф не говорит ни слова по-арамейски? Там он не сможет так легко затеряться, как в городе, полном греков".
Соклей задумчиво потеребил бороду.
Я знаю кое-что полезное, добавил Телеф, такое, что ты вряд ли знаешь.
Да? Что, например?
Да всякое, ответил матрос. Никогда не знаешь, что может пригодиться. он явно не желал посвящать в детали, и Соклей задумался, что бы это значило. Не был ли Телеф некогда разбойником? Он говорил, как родосец, а родосцам обычно не требовалось грабить, чтобы выжить. Но если, к примеру, он был наемником и видел тяжелые времена, кто знает, что ему приходилось делать, чтобы не умереть с голоду? У него не было шрамов, обычных для солдата, но, может, он просто везунчик.
Внезапно решившись, Соклей наклонил голову:
Ладно, Телеф, я тебя беру. Посмотрим, что из этого выйдет.
Телеф снова одарил его своей очаровательной улыбкой.
Сердечно тебя благодарю. Ты не пожалеешь.
Лучше бы так. Если ты заставишь меня пожалеть, обещаю, ты тоже пожалеешь. Ты мне веришь?
Да, ответил Телеф. Но что ещё он мог сказать? Многие не принимали Соклея всерьёз, поскольку он охотнее использовал ум, чем кулаки. Кое-кого он заставил в этом раскаиваться, и надеялся, что не придется проделывать это с Телефом.
Когда он сказал Менедему, что выбрал третьего сопровождающего, на лице кузена отразилось страдание.
Клянусь собакой египетской, уж лучше бы ты взял кого другого. И разве можно доверять Телефу, когда он за твоей спиной? Скажу тебе, я бы не стал.
Не буду врать, в Элладе я и сам бы этого не захотел, ответил Соклей. Но здесьпочему бы и нет? Да, думаю, что могу доверять. Он не сговорится с местными разбойниками, поскольку не знает их языка, ведь он по-арамейски ни слова. Так что, он совсем не опасен.
Надеюсь, что так, Менедем всё же не был убеждён до конца.
Поскольку и сам Соклей был не особенно убеждён, то не стал сердиться на брата, а добавил только:
Думаю, всё пройдёт хорошо.
Надеюсь, сказал Менедем с ещё большим сомнением.
Ну что он мне сделает? спросил Соклей. Я думал об этом много раз, но ничего не придумал.
Я тоже не знаю, признал Менедем. Но это не значит, что такое невозможно.
Мы сейчас на суше, мой дорогой, улыбнулся Соклей. Нам не нужно прислушиваться ко всем морским суевериям.
Менедем сумел рассмеяться в ответ. Он-то хоть признавал, что суеверен. Многие моряки с возмущением отвергали этоа сами плевали в хитон, чтобы прогнать неудачу.
Ладно-ладно, сказал Менедем. Нет у меня настоящей причины не доверять Телефу. Но всё-таки не доверяю. Помнишь, он ведь был чуть ли не последним, когда мы взяли его пару лет назад, и по-прежнему остаётся первым, от кого я бы тут же избавился, если бы мог.
Может, ты изменишь свое мнение, когда мы вернёмся из Иудеи.
Надеюсь на это. Но, может и нет. И это меня как раз и беспокоит.
Соклей счел за благо сменить тему:
Когда уеду из Сидона, могу я одолжить твой лук и стрелы?
Да, конечно. Тебе они пригодятся больше, чем мне, я в этом уверен. Только постарайся вернуть лук в целости, будь так любезен.
И что, по-твоему, я с ним сделаю? со всем возможным негодованием поинтересовался Соклей.
Не знаю. Не хочу знать. Но точно знаю, что, когда ты берёшь в руки оружие, иногда случаются неприятности.
Это несправедливо! Разве не я стрелял в пиратов? Разве не ты сравнил меня с Александром из Илиады?
Его брат наклонил голову.
Да, ты. Да, я. Все так, но я видел тебя в гимнасии на Родосе, и порой ты выглядел так, будто понятия не имеешь, как обращаться с луком.
Это было обидно. И тем горше, потому что Соклей зналэто правда. Никогда он не был хорошим лучником. Никогда ему ничего не давалось то, где нужны сила и ловкость. Он пытался как мог, но способностей не имел, почти никаких. "А зато у меня есть мозги", говорил он себе. Иногда это приносило ему немалое утешение, позволяло задирать нос перед теми, кто атлетичнее и сильнее. А в другие дни, как сегодня Он старался не думать об этом.
Менедем положил руку ему на плечо, словно хотел сказать "ничего, не тревожься".
Если боги будут добры, ни о чём этом можно не волноваться. И стрелять из лука тебе придётся только для пропитания.
Это да, если боги будут добры, согласился Соклей. Но с другой стороны, если боги будут добры, у Телефа вообще не будет ни забот, ни работы. Взгляд Соклея скользнул к Менедему. В некотором смысле, кузен напоминал ему Телефа (хотя Менедем не обрадовался бы, услышав такое). Эти двое оба хотели, чтобы всё складывалось легко и удобно. Правда, сходство на этом заканчивалось. Если вдруг легко и удобно не выходило, то Телеф, не имевший собственной цели, либо отстранялся, либо с лёгкостью выбирался из затруднений. Менедем же был более склонен менять окружающее ради собственного удобства, и, по большей части, ему хватало энергии и обаяния добиваться чего хотел.
Менедем со смехом продолжил:
Конечно, если бы мы точно знали, что боги будут добры, то ни охрана, ни лук были бы ни к чему.
Ты бы этого хотел, да? Тогда ты мог бы забыть о своей части сделки.
Менедем погрозил ему пальцем:
Это обоюдоострый нож, и ты это знаешь. Ты не хочешь ехать с моряками, потому что они не дадут тебе совать свой нос во все подряд.
А ты хочешь везде совать вовсе не нос, огрызнулся Соклей.
Менедем снова расхохотался, так громко, что матросы повернули головы, пытаясь понять, что же его так насмешило. Он махнул им вернуться к работе и сказал:
Ах, мой дорогой, ты меня хорошо знаешь.
Ещё бы, после стольких лет жизни бок о бок на Родосе и ещё ближе в море. Но разве это важно? Важнее, чтобы ты знал сам себя.
Опять какой-то твой философ, укорил его Менедем. Я тоже тебя знаю, ты все время пытаешься воткнуть их в разговор. Тебе кажется, что ты должен меня улучшать, хочу я этого или нет.
Поскольку во многом это соответствовало действительности, Соклей не стал отрицать.
Конечно, это изречение одного из Семи мудрецов. А также оно написано в Дельфах. Если слова подходят оракулу, разве они не подойдут и тебе?
Хм. Возможно, сказал Менедем. Я думал, это Платон или Сократ, которых ты вечно цитируешь.
Почему бы нет? Соклей понимал, что Менедем хотел его позлить, и у него это получалось. Он не смог скрыть раздражение в голосе, когда продолжил:Или ты думаешь, что Сократ ошибался, когда говорил, что неосознанная жизнь не стоит того, чтобы её жить?
Ну вот опять. Я не знаю, сказал Менедем. Соклей торжествующе ухмыльнулся: даже его брат не решится это оспаривать. Но тот решился:Я знаю только, что, если тратить слишком много времени на осмысление жизни, некогда будет её жить.
Соклей открыл рот и снова закрыл. Он надеялся никогда не услышать лучшего аргумента против философии.
Один из Семи мудрецов также сказал: "Ничто не слишком", как мог, возразил он.
Я думаю, мы слишком много об этом спорим, сказал Менедем. Соклей согласно наклонил голову, радуясь, что так легко отделался. Но тут Менедем добавил:Я также думаю, что у нас слишком много масла твоего зятя.
Согласен, ответил Соклей. Но иногда приходится делать одолжения семье. Он посмотрел Менедему в глаза:Вспомни обо всех одолжениях, что я сделал тебе.
Понятия не имею, о чем ты. Я думал, что это я делаю одолжения тебе. Разве не я позволил тебе слоняться по Италии, когда мы стояли в Помпеях пару лет назад, хотя боялся, что кто-нибудь даст тебе по голове? Не я ли разрешил таскать череп грифона по всему Эгейскому морю прошлым летом, хотя был уверен, что мы не получим за него даже того, что заплатили?
Не знаю, с чего ты был так уверен, если Дамонакс предлагал мне достаточно серебра, чтобы получить большую прибыль, едко ответил Соклей.
Ты отказал ему, что лишь доказывает то, что ты глупец, сказал Менедем. А он предложил, значит, он тоже глупец. Если он не дурак, то почему у нас на "Афродите" столько этого проклятого масла? Видишь, что я имею в виду под одолжениями семье?
Что я вижу, начал Соклей, но брызнул смехом и погрозил пальцем Менедему:Тебе не понравится, но я сказу, что вижу. Я вижу человека, умеющего пользоваться логикой, но говорящего, что ему ни к чему философия. Я вижу человека, который хотел бы полюбить мудрость, но
но лучше будет любить хорошеньких девушек и доброе вино, перебил Менедем.
Соклей тряхнул головой.
О, нет, мой дорогой. На этот раз ты шуточками не отделаешься. На этот раз ты дашь мне закончить. Я вижу человека, который хотел бы полюбить мудрость, но не может заставить себя относиться хоть к чему-нибудь серьезно. А это, если хочешь знать мое мнение, позор и пустая трата хорошего ума.
В воду гавани нырнула крачка и через мгновение появилась с извивающейся рыбешкой в клюве. Она проглотила рыбку и улетела.
Эта птица не знает никакой философии, но свой опсон имеет, показал на нее Менедем.
Нет, ответил Соклей.
Что? Ты слепой? Поймала она рыбу или нет?
Конечно поймала. Но чем питается крачка? Рыбой, и конечно рыбаэто её ситос, основная еда. Если дашь ей ячменного хлеба, это будет её опсон, поскольку ей нужна рыба, а без хлеба она может обойтись.
Менедем задумчиво поскреб в затылке. Потом ещё раз, от души.
Надеюсь, я не подцепил блох в этой жалкой гостинице. Ладно, ты прав насчет рыбы, для крачки она ситос, а не опсон. Полагаю, сейчас ты скажешь, что это тоже философия.
Ничего такого я не скажу, просто задам вопрос. Если Соклею что-то нравилось, так это возможность поиграть в Сократа. Если старание подобрать правильное словоэто не любовь к мудрости, то что же тогда?
Ты же не удовлетворишься таким простым ответом как "попытка сказать то, что нужно", так ведь?
Значит, Гомер всего лишь пытался сказать то, что нужно, по-твоему?
Гомер всегда говорил то, что нужно, уверенно заявил Менедем, и при этом он никогда не слышал о философии.
Соклей хотел поспорить с этим, но решил, что не сможет.
Он вообще не использует слово "мудрость", не так ли?
"София"? Дай-ка подумать. Через мгновение Менедем сказал, Нет, не так. Он использует его однажды, в пятнадцатой, кажется, песне "Илиады". Но он говорит не о философе, а о плотнике. И "софия" в "Илиаде" означает не абстрактное знание, как сейчас у нас, а владение ремеслом плотника.
Так тоже можно это понимать, согласился Соклей, но вынужден признать, что не тогда, когда говоришь о философии.
Да. Гомер очень приземлённый поэт. Даже его олимпийские боги приземленные, если ты понимаешь, о чем я.
Это точно, они ведут себя как кучка злобных македонян, сказал Соклей, и Менедем рассмеялся. Соклей продолжил уже серьезнее:Они настолько приземленные, что некоторым людям, питающим любовь к мудрости, трудно в них верить.
Менедем скривился. Соклей не включал себя в число таких людей, но и не исключал. Кажется, он понял, почему Гомер ничего не говорил о философии. Поэт жил очень давно, когда эллины ещё не задавались серьезными вопросами о мире вокруг и не следовали логике, куда бы она ни заводила их. "Мы были невежественны, как варвары, изумленно подумал он. И некоторые до сих пор таковы и не хотят меняться".
Кое-кто говорит, что любит мудрость, но на самом деле любит отравлять жизнь своим ближним, сказал Менедем и со значением посмотрел на Соклея.
А кое-кто думает, что, если прадеды верили во что-то, значит это истина, парировал Соклей. Если бы мы все так считали, никогда бы не начали использовать железо или даже бронзу, если на то пошло, и алфавит бы выкинули, как несъедобную рыбу.
Братья пристально смотрели друг на друга, и Менедем спросил:
И что по-твоему случится, если ты заведёшь этот спор с финикийцем или иудеем?
Ничего хорошего. Ничего приятного. Но они варвары, и не знают иного. А мы эллины. В чем смысл быть эллином, если не пользоваться умом, которым нас одарили боги, какими бы они ни были?