На помощь! Помогите!
Пустая затея, кому было дело до нее в это лихое время!
Медленно, на ощупь, Ольга выбралась на улицу. Шел снег. Ветер бросил ей в лицо горсть холодного конфетти, выдул из-под кофточки последние остатки тепла. «Звери, звери». Прикрывая руками грудь, Ольга сделала шаг, другой и, шатаясь, побрела по безлюдной улице. Ступни ее сразу занемели, налились мучительной тяжестью, мокрая сорочка застыла ледяным компрессом на потерявших чувствительность бедрах.
«Ну вот, и не холодно совсем». Не ощущая собственного тела, Ольга вывернула на набережнуюдо дому было рукой подать, но тут у нее снова закружилась голова и началась жестокая, неудержимая рвота. Мир сжался в клубок боли, не осталось ничего, кроме тьмы в глазах и жгучего привкуса желчи, разъедающей пульсирующее горло. Она не удержалась на ногах и, упав, долго корчилась на снегу, но подняться уже не было сил. Потом рвота прошла, и Ольга, свернувшись калачиком, поняла, что засыпает. Она вдруг, как в детстве, услышала тихий голос матери, напевающий ей колыбельную, и увидела рядом отцамолодого совсем, черноусого подполковника. Он держал на одном плече Варварку, серьезную, в белом кружевном платьице, на другомотъявленного сорванца Никиту, дразнящего ее синим от черники языком. Матушка, смеясь, грозила ему пальцем, сестра Галина из-за ее спины заговорщицки подмигивала. Они снова были все вместе, одной семьей
Снег все шел и шел. Балтийский ветер, по-волчьи завывая, свивал его в кольца метели, гонял поземку вдоль пустынных улиц
Глава девятая
I
1918 год начался для большевиков нелегко. Жизнь наглядно показала, что узурпация власти дело, в сущности, нехитрое по сравнению с построением социализма. А созидать общество будущего В. И. Ленин намеревался согласно плану, разработанному им же в труде «Государство и революция». Все строго, никаких шатаний, шаг вправо, шаг влеворасстрел. Никакой торговли, частной собственности, самостоятельности. Каждый просто работает по трудовой повинности где указано и сдает всю продукцию государству. Оно само распределяет продпайки и положенные промышленные товары. Все под контролем вооруженных пролетариев. Ядром же нового общества должна стать партия рабочего класса, ведомая марксистско-ленинской теорией. Вот так, без сантиментов и вихляний, с большевистской прямотой.
Только начинать строительство «социалистического рая» в восемнадцатом году было никак нельзя. Ленинский план предусматривал тоталитарную подчиненность, железную дисциплину, но, чтобы захватить власть, большевикам пришлось разрушить и разложить все государственные структуры. Не получая продукции из городов, деревня свернула поставки хлеба. Система снабжения рухнула. Транспорт оказался в руках многомиллионной массы демобилизованных и дезертиров. Заводы остановились, лишенные топлива и сырья, управление и хозяйственные связи были разрушены. Единственной реальной силой в городах являлись анархические массы солдатско-матросской вольницы, на штыках которой, собственно, большевики и пришли к власти. Почта, телеграф не работали, Совнарком передавал директивы только через Царскосельскую и корабельные радиостанции. В городах росло недовольство, страну захлестнула невиданная преступность. Да, положеньице! Взяв власть, большевики не смогли дать народу ничегони мира, ни хлеба, ни порядка. Все посулы оказались блефом, декретыпустыми бумажонками.
Но вождь пролетариата не зря считался эрудитом, наверняка и Конфуция читал. «Дай недовольным пугало для битья, и они останутся довольны», писал древний седобородый старец. Азия! Все верно, если народу нельзя дать хлеба, одежды и порядка, надо дать ему врага. За этим дело не стало. Одним из первых декретов ликвидировались сословия, и общество было поделено на новые кастыклассы. Высшийпролетариат, низшийкрестьянство, и «неприкасаемые», недочеловеки, «буржуи»: интеллигенция, чиновники, духовенство. Кто был ничем
В своей статье «Как организовать соревнование» Ленин со всей доходчивостью поучал, как должно вести себя с недочеловеками. Можно, скажем, «заставить их чистить сортиры», «выдать желтый билет по отбытии карцера» или просто расстрелять «тунеядца и лакея буржуазии».
Однако кроме внутреннего врага нужен был и внешний. Самое милое делоэто война. Во-первых, какой спрос за голод, холод и разруху? Во-вторых, появляется реальная возможность очистить города от самых буйных элементов, отправить всю бандитствующую вольницу куда подальше, на борьбу с «контрреволюцией». Очаги же этой самой «контрреволюции» отыскались без трудаказачьи области, земли Центральной киевской Рады. Не Архангельск, не Мурманск, не Владивосток! Юг был землей обетованной нерезаных буржуев, где текли самогонные реки в сметанных берегах и резвились стада непуганых гимназисток.
Самые отчаянные головорезы потянулись из скучных, голодных городов на борьбу с «контрой». В авангарде шли матросские отряды, изрядно поднаторевшие на обысках и реквизициях, они состояли большей частью из уголовных элементов, которым нравилось «наводить форс» в морской форме. Ша, анархиямать порядка!
Пятого января открылось Учредительное собрание. К этому событию большевики готовились тщательно и загодя. Еще двадцатого декабря Совнарком обязал комиссара по морским делам товарища Дыбенко сосредоточить в Петрограде десять тысяч военморов и приготовиться к решительным действиям. Напрасно Иосиф Сталин, вошедший в историю как величайший тиран всех времен и народов, призывал не разгонять Учредительное собрание, а лишь оттянуть его открытиеего никто не послушал. Еще и слюнтяем обозвали. Поделомнеужели не ясно, что в открытой политической борьбе РКП(б) наверняка потерпит полный крах? Так оно и вышло.
Большинство мест в Учредительном собрании получили эсеры. Значительного представительства добились меньшевики, а также кадеты, несмотря на официальный запрет их партии. Большевики же не набрали и пятой части от всего количества мандатов.
Ничего, цыплят по осени режут! Вождь пролетариата явился на первое заседание в состоянии жуткой экзальтации, вооруженный, в окружении вооруженной же до зубов матросни. Заседали тяжело. Предложенная большевиками «Декларация прав трудящихся и эксплуатируемого народа» с треском провалилась. Председателем собрания вместо Свердлова, упорно навязываемого сверху, был избран эсер Чернов. Ораторов большевиков освистали. Это было сокрушительное поражение. Надо было что-то делать, и Владимир Ильич прыгал, хохотал, выкрикивал издевательские реплики. Ему вторили коллеги по партии и входившие в коалиционный блок левые эсеры. Братишечки-военморы веселились по-своему, целились из винтовок в ораторов, матерясь, грозно клацали затворами.
Тем временем в поддержку Учредительного собрания двинулись многотысячные мирные демонстрации. Красные латышские стрелки и балтийские матросы встретили их ружейно-пулеметным огнем, в упор. Раненых и убитых никто не считал
Вдоволь повеселившись, большевики, левые эсеры и другие сочувствующие им партии покинули Таврический дворец, оставив прочих делегатов наедине с разгоряченной, полупьяной братвой. Правда, недолго. В ночь на шестое января последовало распоряжение Ленинавсех выпускать, никого не впускать.
Караул устал, очистить помещение, рявкнул военмор Железняков, пару раз стрельнув в потолок, и депутатам не оставалось ничего другого, как поспешить из Таврического вон. Конечно, кое-кого из них убили на улице, двух видных общественных деятелей, Шингарева и Кокошкина, пьяные матросики закололи в Мариинской больнице, но большинству все же удалось подобру-поздорову убраться из Петрограда. То-то же, столицу им подавай! Катитесь восвояси!
Последние надежды на благоразумие большевиков рухнули, чахлый пустоцвет российской демократии был вырван с корнем. Macht geht vor Recht![1] Никаких иллюзий, граждане России, социализм будет построен!
II
Соломон Мазель велел шоферу остановиться на углу Невского и Мойки у особняка банкира Багрицкого.
Подашь завтра утром. Одетый в длинную шинель на беличьих хвостах и высокую каракулевую папаху, он вылез из «роллс-ройса» и с важным видом извлек массивные, яйцеобразной формы золотые часы:Ровно в восемь. Нажал на репетир, и крохотные куранты тоненько, по-комариному, пропищали: «Господи, помилуй».
Было пять часов пополудни.
Слушаюсь, товарищ Мазаев. Взявшись за рычаг, шофер включил скорость, нажал на педаль газа. Двигатель отозвался пулеметным треском, и, изрыгнув облако бледно-сизого дыма, машина покатила прочь.
Снег хрустко заскрипел под резиновыми шинами, в воздухе поплыл жирный запах керосина, для экономии добавляемого в топливо.
Смердит-то. Шлема недовольно поводил широким, раздвоенным на конце носом, по привычке оглянулся и, убрав часы подальше, направился к парадному подъезду. Мало мне вони расстрельного подвала. Он был не в духе, усталдень выдался тяжелый. Багун, открывай. Зная, что звонок не работает, Мазель с силой стукнул кулаком, подождал, вслушиваясь, и, неожиданно рассвирепев, принялся яростно пинать дверь ногами, высаживать задом, вколачивать в мореный дуб обшарпанную рукоять нагана. Было жалко себя до слезчертова работа, чертовы нервы, чертовы евреи! Ах, азохен вей, революцию им подавай! А у Шлемы Мазеля за нее спросили? Может, делать хипес ему приятнее, чем делать ту революцию, не так вредно для здоровья, ночами кошмарики не снятся.
Эх, и почему же не послушал он Евзеля Мундля и не отчалил на «гастроль» в Стамбул! Не надо было ему бросать специальность. Может, не пришлось бы теперь пускать в расход всякую сволочь, так что на рабочем пальце мозоль и мальчики кровавые в глазах. Один еврей сказал за коммунизм, другой еврей поимел этих глупостей в виду, а в результате он, Шлема Мазель, обязан плющить мозжечки классовым врагам пролетариата. Как вам это нравится!
Хотя, как ни крути, Марксголова. И Ленинтоже голова. Лихо замутиливсеобщее равенство! Всех за фраеров держат, первым делом, мол, экспроприация экспроприаторов, а кроить общак будем позже. Только что кому отломится с того, покрыто глубоким мраком. Уж не сплошной ли бледный вид и холодные ноги?
Товарищ Мазаев! Семь футов вам под килем! Дверь наконец открылась, и на пороге возник Багун, цветущий, кровь с молоком, с буржуйской гаваной в зубах. И чтоб киль стоял, как бушприт!
На его широкоскулой, с коротким носом физиономии застыла едкая усмешечкауспел уже где-то набраться. А впрочем, ясно гдев доме винный погреб полным-полнехонек, был по крайней мере.
Оглохли все, что ли, на морозе, дьяволы, держите. Шлема зло хлопнул дверью и с облегчением скинул с плеча туго набитый вещмешок. Глаза его постепенно привыкали к полумраку, царившему в вестибюле, лампочки горели вполнакала, давая отвратительный красный свет. Зотов где?
С Багуном Шлема разговаривал начальственным тоном, но, боже упаси, не через губу, человечно. Опасный он, стервец, даром что не комиссар, не следователь, не особоуполномоченный. Рядовой чекист, матрос, жопа в ракушках. Однако ж Дыбенко знает, вместе плавали на штрафной посудине «Двина», с Железняком стрелял пролетариев на Литейном и разгонял Учредительное собрание. У них еще тогда в Таврическом конфуз вышелкто-то из своих спер у Ленина из кармана револьвер. Дыбенко, правда, тут же вмешался, наган нашли и вернули вождю. Одним словом, непростой человек Багун, ох, непростой. Спиной к нему не повернешься, ухо надо держать востро.
Боже ж ты мой, так ведь, Сергей Петрович, не слыхать ни черта. Пожав плечами, Багун выпустил струйку дыма и, покосившись на Мазеля, закашлялся. Аврал двенадцатибалльный, братва шурует вовсю, грохочет, как в преисподней. Он уткнул опухшие глаза в потолок, сотрясаемый тяжелыми ударами, почесал грудь под тельником. А товарищ Зотов в буржуйском кубрике хозяйку колет. Нас не допускает, сам старается.
Едкая усмешечка так и не сходила с его лица.
Ну и как, Шлема потер замерзшие руки и отогнул меховой ворот шинели, результаты есть?
По женской части это вы у товарища Зотова поинтересуйтесь, а у нас пока полный штиль. Багун шумно затянулся, с важным видом сплюнул и, бросив сигару на пол, принялся смачно растирать ее по мрамору. Хоромы барские, построены на крови народной крепко. Пока пристенок долбили в кают-компании, кувалду извели. Полы не отодратьломы гнутся. Братва кровавым потом изошла, работа адова.
Усмешечка исчезла с его лица, зато Мазель усмехнулся, понял, что Багун пришвартовался здесь надолго. А что? Сплошное удовольствиевинища вволю, смачная горничная, тронутая буржуазным разложением. Это вам не гоп-стоп-патруль-облава со звенящими от мороза яйцами.
Обыск продолжался вот уже третий день со всей возможной тщательностьювспарывалась мебель, поднимались полы, взламывались стены. Потому как хозяин дома, известный миллионщик Багрицкий, оказался контрой на редкость ушлой и матерой. Мало того, что успел перевести значительные суммы в Швейцарию, не прошел регистрацию и не обзавелся потребительской рабочей карточкой для ведения учета приходов и расходов, так первым делом кинулся на Морскую за разрешением на выезд. А получив отказ, собрался за кордон по льду Финского залива. И ведь ушел бы, гад, и бабу свою, урожденную буржуйку Граевскую, прихватил, если бы жена товарища Мазаева, Геся Янкелевна, не проявила революционную бдительность и не дала знать мужу, члену коллегии ВЧК, ну а уж тот-то маху не дал. Багрицкого арестовали.
За него взялся комиссар ЧК Павел Зотов, Багун со своими «альбатросами» взялись за кувалды, а сам товарищ Мазель прочно обосновался у законной супруги, с которой до этого виделся лишь урывками. Учитывая текущий момент, Геся не очень-то возражала: когда в доме обыск, не до сексуальной ориентации.
Ладно, Багун, попутного ветра в зад. Шлема вскинул на плечо вещмешок и, держась за перила, стал подниматься по скользким, загаженным ступеням. Ишь, нахаркали, сволочи, шею можно свернуть.
На самом деле было не столько нахаркано, сколько темно. Братва повеселилась и пустила в расход китайских драконов, освещавших лестницу. Мрамор был густо усеян их зубами, осколками шишковатых носов и крошевом хрустальных фонарей.
Поднявшись на третий этаж, Шлема прошел сквозь анфиладу комнат и без стука открыл дверь Гесиной спальни, служившей по нынешним временам и спальней, и столовой, и гостиной.
Шолом алейхем, коза! Наше вам с кисточкой!
А, любимый муж. Геся по-турецки сидела у камина, в котором догорал шкаф мастера чернодеревщика Андре Шарля Буля, и без интереса листала третий том «Гигиенической энциклопедии для женщин». А знаешь ли ты, что такое койтус интерраптус[1]?
Рядом с ней на ковре стояла ополовиненная бутылка коньяка, блюдечко с колотым сахаром и тарелка с жеребейками саластранное сочетание, так ведь революция
Ай-яй-яй, коза, да ты никак уже на рогах. Усмехнувшись, Мазель скинул шинель, швырнул на стул папаху и, оставшись в туго перепоясанном френче, принялся вытаскивать из вещмешка добычумороженого гуся, масло, шоколад, увесистый кусок ветчины, полено балыка. Словно фокусник, извлек из кармана лимон и самодовольно выпятил брюхо. Все, что до нас принадлежит, коза, мы возьмем подходяще. С голоду не опухнем. Жрать давай.
Когда твои чертовы матросы перестанут кайлом долбить? Геся стряхнула с колен «Гигиеническую энциклопедию» и, с видимым отвращением поднявшись, стала собирать на стол. Буревестники революции, а стучат, как дятлы.
На ее щеках горел пунцовый румянец, движения были порывисты и неверны. Время от времени она кидала на мужа убийственные взгляды, казалось, еще немногои запустит в него чем-нибудь тяжелым.
Что это еще за буржуазное блеяние, коза? Пускай себе долбят, усугубляют революционный процесс. Мазель смачно, так что жир потек по подбородку, впился зубами в балык, утершись рукавом, развалился в кресле. Будь довольна, что на твою половину положили с прибором.
На нашу половину, законный ты мой, на нашу. Геся брякнула об стол котелком с картошкой, швырнула сливочного масла. Хорош хватать, жрать подано.
Ее ноздри свирепо раздувались, как у необъезженной кобылы, глаза сверкали яростьюона была явно не создана для семейной жизни.
Молча уселись за стол, выпили коньяку под карбонад с хреном. Разговор не ладился, в комнате повисла тишина, лишь мерзко пищала керосиновая лампа да звучно чавкал хозяин дома. Утолив первый голод, он, хитровато поглаживая козлиную бороду, извлек из кармана деревянную коробочку, открыл крышку. Внутри был белый порошок.
Это тебе на сладкое, коза.