Что же касается Красного Карабина, то он, оставаясь в своей обычной спокойной позе, не сводил глаз с молодого человека, и в его огорченном озабоченном взгляде отражались скорбные и мучительные думы, омрачавшие юное чело его возлюбленного сына.
Прошло еще несколько минут тягостного молчания. Наконец Фабиан, стряхнув овладевшую им грусть, сделал знак Хосе и Розбуа вернуться к подножию пирамиды и привести туда графа де Медиана. Наступило время торжественного суда.
Старший де Медиана, внешне все так же надменный и спокойный, а в душе весь кипя от бешенства, что все его планы рушатся как раз накануне их осуществления, медленно подошел к нашим друзьям. В нескольких шагах за знатным испанцем, в почтительной позе, с низко опущенной головой и удрученным видом, стоял Диас. Фабиан медленно пошел навстречу своему дяде.
Сеньор граф де Медиана, как видите, мне известно, кто вы такой! проговорил он, останавливаясь в двух шагах от испанца. Испанский гранд также остановился. И сами вы также прекрасно знаете, кто я! продолжал Фабиан.
Дон Антонио не шевельнулся; выпрямившись во весь рост, он стоял точно каменное изваяние, не отвечая вежливостью на вежливость своего племянника.
Я пользуюсь привилегией оставаться с покрытой головой в присутствии короля Испании и потому сохраню за собой это право и по отношению к вам, гордо проговорил он наконец. Кроме того, я пользуюсь правом отвечать лишь тогда, когда я пожелаю этого или когда считаю нужным, и это право также сохраню за собой в данном случае! Довожу это до вашего сведения, сеньоры!
Несмотря на столь высокомерное заявление, дон Антонио невольно подумал о том, как велика дистанция между ставшим его судьей юношей и тем малышом, который двадцать два года назад плакал в кроватке спальни замка Эланчови. Неоперившийся птенец стал могучим орлом и держал его теперь в своих когтях.
Взоры обоих представителей рода де Медиана скрестились, подобно боевым клинкам, и стоявший в стороне Педро Диас с удивлением и все возрастающим уважением поглядывал на приемного сына Маркоса Арельяно, престиж которого вырастал буквально у него на глазах. Дерзкий искатель приключений с нетерпением ждал развязки разыгравшейся перед ним драмы.
Фабиан был от природы горд не менее, чем дон Антонио.
Пусть будет так, кивнул он. Вам также следует знать, что право сильного в пустыне далеко не пустой звук.
Вы правы, согласился дон Антонио. Несмотря на внешнее спокойствие, он внутренне содрогался от гнева и горя. Поэтому-то я и скажу вам откровенно: я знаю о вас гораздо более того, что некий злой дух возвратил вас к жизни, чтобы вы встали неодолимой преградой на пути к моей цели! Вы, вы
Бешеная ненависть захлестнула испанца, помешав ему продолжать.
Гордый отпрыск древнего рода побледнел, но молча проглотил обиду, нанесенную ему убийцей его матери.
Итак, вам нечего больше сказать? Вы предпочитаете видеть меня тем, кем я кажусь вам сейчас?
Возможно, вы еще и убийца, презрительно усмехнулся дон Антонио и отвернулся от Фабиана, показывая всем своим видом, что не желает иметь с ним дела.
В продолжение разговора близких родственников Розбуа и Хосе стояли чуть поодаль.
Подойди, пожалуйста, Хосе, обратился Фабиан к бывшему микелету, усилием воли заставляя себя сохранять спокойствие. Объясни испанскому гранду, кто я!
Если дон Антонио и сомневался еще относительно замыслов тех, в чьих руках он оказался, то его сомнения рассеялись при одном виде мрачного и решительного выражения лица подошедшего Хосе. Оно породило в душе старшего де Медиана недоброе предчувствие. Он вздрогнул, но не опустил взора, встретив исполненный откровенной ненависти взгляд соотечественника с непоколебимым спокойствием и истинно испанской надменностью.
Хосе усмехнулся:
Стоило ли вам, граф, посылать меня на галеры в Сеуту, чтобы в конце концов встретиться здесь, за тысячи миль от Средиземного моря, со мной и родным племянником, мать которого вы убили или приказали убить со зверской жестокостью! Не ведаю, угодно ли будет графу Фабиану де Медиана даровать вам прощение, но лично я, он ударил прикладом винтовки о землю, я поклялся на кресте не давать вам пощады.
Фабиан укоризненно взглянул на Хосе и, повернувшись к дяде, твердо сказал:
Граф, вы стоите здесь не перед убийцами, а перед судьями, и смею вас заверить, что Хосе этого не забудет!
Перед судьями? презрительно переспросил дон Антонио. Не много ли на себя берете, сеньоры? Право судить меня я признаю только за испанским королем и собранием грандов, а не за каким-то беглым каторжником или нищим, присвоившим себе не принадлежащий ему титул. Здесь нет ни одного де Медиана, кроме меня, и потому судите сколько вам угодно, я не намерен вам отвечать.
Тем не менее я буду вашим судьей, спокойно проговорил Фабиан, и судьей беспристрастным и нелицеприятным, ибо я беру Господа Бога в свидетели, что с этого момента в моем сердце нет ни вражды, ни ненависти к вам.
В тоне и в голосе, какими были сказаны эти слова, слышалось столько прямодушия и искренности, что лицо де Медиана неожиданно утратило свое прежнее выражение мрачного недоверия. Луч надежды мелькнул в его глазах, и герцог вдруг вспомнил, что он стоит перед лицом своего наследника, которого даже оплакивал однажды. Поэтому он теперь менее резко спросил, обращаясь к нему:
В чем же обвиняют меня?
Это вы сейчас узнаете! последовал ответ Фабиана.
Глава XIV. Суд линча
На необозримых просторах Америки почти повсеместно действует жестокий суд, суд Линча; страшен он не тем единственным принципом, который гласит: «Око за око, зуб за зуб и кровь за кровь», а, главным образом, тем, что те, кто применяет его на других, присваивают себе право, не принадлежащее им, и потерпевшая сторона провозглашает себя судьей в своем же деле, то есть является одновременно и обвинителем и судьей, затем сама же приводит в исполнение произнесенный ею приговор. Таков суд Линча!
В беспредельных пустынях Америки суд этот беспощадно применяется всеми: белыми против белых и негров, индейцами против белых и белыми против индейцев.
Цивилизованные страны изменили до некоторой степени форму применения этого ужасного закона, удержав его только для уголовных преступлений; но дикое население пустыни все еще продолжает применять без каких-либо ограничений. Пред таким-то судом и пришлось предстать дону Антонио де Медиана.
Фабиан указал обвиняемому на одну из плоских каменных плит, напоминавших надгробные могильные плиты на наших кладбищах, которыми была усеяна окрестность, и, предложив ему знаком сесть, сам опустился на другую такую же плиту. Таким образом, получился почти правильный треугольник, третий угол которого представлял собой канадец и его товарищ, также разместившиеся на плитах.
Не подобает обвиняемому садиться в присутствии своих судей! с едкой насмешкой проговорил дон Антонио. Я буду стоять.
Но и это не задело Фабиана, решившего до конца выдержать свою роль.
Как вам будет угодно, бесстрастно проговорил он и умолк, ожидая, пока Диас единственный из всех присутствующих беспристрастный человек усаживался поблизости, так чтобы все слышать и видеть. Он сохранял невозмутимый вид присяжного, намеревавшегося высказать свое мнение после судебного разбирательства.
Фабиан начал:
Вы сейчас узнаете, граф, в каком преступлении вас обвиняют. Учтите, я здесь всего лишь судья. Я заслушаю стороны и на основании их показаний вынесу вам приговор. Он на несколько мгновений задумался, потом спросил: Вы тот самый человек, которого в Испании знают как графа Антонио де Медиана?
Нет! отвечал твердо и уверенно испанец и, видя недоумение своих судей, пояснил: Я был графом де Медиана до того момента, когда мой меч приобрел мне другие титулы и звания. В настоящее время меня в Испании зовут не иначе, как герцог дАрмада, и это имя я вправе передать тому из членов моей семьи, которого я пожелаю усыновить!
Последняя фраза, случайно вырвавшаяся из уст обвиняемого, должна была служить единственным средством защиты.
Прекрасно, заметил Фабиан, сейчас герцог дАрмада узнает, в каком преступлении обвиняется дон Антонио де Медиана. Говорите первым, Красный Карабин! предложил он канадскому охотнику. Расскажите, что вы знаете, но ни полслова лишнего!
Последнее замечание показалось присутствующим совершенно излишним: мужественное лицо канадца хранило печать такого спокойствия и достоинства, что при виде его ни у кого не возникло и тени сомнения в правдивости его обладателя.
Розбуа неторопливо поднялся со своего места и снял меховую шапку, обнажив высокое благородное чело.
Я буду говорить только то, что знаю! вымолвил он. В восемьсот восьмом году я служил матросом на французском люгере, занимавшемся контрабандой и носившем название «Альбатрос». В темную, туманную ноябрьскую ночь мы съехали на берег, по соглашению с капитаном эланчовийских микелетов, на побережье Бискайского залива. Я не стану передавать вам, при этих словах легкая улыбка скользнула по губам Хосе, как нас встретили оружейными выстрелами с берега, к которому мы приставали по дружественному соглашению; достаточно будет заметить, что в тот момент, когда мы возвращались обратно на наше судно, внимание мое было привлечено детским криком, донесшимся будто из глубин моря. На самом же деле крики доносились из покинутой шлюпки. Рискуя собственной жизнью, я направился к ней, в это время с берега открыли против меня убийственный ружейный огонь. В шлюпке, утопая в крови, лежала убитая кем-то молодая женщина. Она была уже мертва, а подле нее умирал и ее ребенок. Я взял себе малыша, и вот он теперь перед вами, этот сильный рослый мужчина! При этом Красный Карабин указал на дона Фабиана. Кто совершил это страшное, бесчеловечное преступление, мне не известно. Вот все, что я знаю.
После этих слов Розбуа надел шапку и сел на прежнее место. Наступило тяжелое молчание. Фабиан на мгновение потупил взгляд, глаза его метали молнии, но затем, когда он поднял их на Хосе, которому теперь предстояло выступать, выражение глаз его было холодное и покойное. Бывший стражник поднялся со своего места.
Я буду предельно правдив перед вами, граф де Медиана, обратился он к Фабиану, который, по его убеждению, только и имел право на этот титул. Я постараюсь забыть, что по милости этого вот гранда провел пять долгих лет в ссылке среди отребья человеческого общества, и скажу лишь то, что повелевают мне долг и совесть. Когда я предстану перед Всевышним судьей, я не побоюсь повторить того, что сейчас сказал, и не раскаюсь в сказанном!
Фабиан кивнул в знак согласия.
В ноябрьскую ночь восемьсот восьмого года я, тогда королевский микелет, охранял побережье эланчовийской бухты. Трое людей, прибывших с моря, пристали к берегу. Капитан, под командой которого мы находились тогда, продал одному из них право приставать к запрещенному берегу. Должен признаться, что и я оказался соучастником этого человека и получил от него в вознаграждение за свое преступное участие в этом незаконном деле известную долю этого подкупа На следующий день графиня де Медиана ночью покинула вместе со своим маленьким сыном свой замок и уже не возвратилась в него живой. Мы нашли ее в лодке на берегу мертвой, а ребенок ее бесследно исчез. Спустя немного времени дядя ребенка явился в замок и потребовал для себя и титул и наследие своего племянника. И все это досталось ему. Я полагал, что стал соучастником какой-то контрабандистской махинации, а вышло, что, сам того не ведая, способствовал убийству! Я обвинил перед судом в этом страшном злодеянии нового графа де Медиана и сознался в своем невольном участии в этом деле, но в результате заплатил за свою смелость пятью годами каторги на галерах в Сеуте! Теперь, вдали от бесчестных, бессовестных и подкупленных судей, перед лицом самого Господа Бога, который нас видит и слышит, я снова обвиняю стоящего здесь человека в убийстве графини де Медиана и присвоении себе титула и богатств графа де Медиана, своего малолетнего племянника! Человек, которого мы видим перед собой, один из тех трех, которые в ту достопамятную ночь проникли в замок, где жила мать дона Фабиана! Пусть же этот убийца попробует теперь доказать мне, что я сказал неправду! Ничего более не имею добавить.
Слышали? спросил дон Фабиан, обращаясь к обвиняемому. Что вы можете сказать в свое оправдание?
В тот момент, когда дон Фабиан произносил последние слова, резкий, пронзительный крик донесся со стороны водопада. Все разом обратили взгляды в ту сторону, и сквозь прозрачное облако брызг, висящее над низвергавшимся потоком, им показалось, что в воздухе мелькнула с минуту висевшая над пропастью человеческая фигура, которая, описав кривую линию, скрылась в бездне.
После минутной паузы, вызванной этим неожиданным происшествием, Фабиан снова повторил свой вопрос обвиняемому:
Что вы можете сказать в свое оправдание?
В душе де Медиана происходила мучительная борьба, борьба между его совестью и его непреклонной гордостью. Наконец последняя одержала верх.
Ничего! гордо отвечал он.
Ничего?! повторил вслед за ним Фабиан. Да разве вы не понимаете, что после этого мне только остается исполнить тягостный для меня долг!
Нет, я отлично понимаю это! последовал ответ.
И как мне это ни тяжело, воскликнул Фабиан сильным, звучным голосом, я сумею его исполнить! А между тем хотя кровь моей матери вопиет об отмщении, но если бы вы только сумели найти себе оправдание, я благословлял бы судьбу! Дайте мне слово, поклянитесь славным именем де Медиана, которое мы оба носим, поклянитесь вашей честью, спасением вашей души, что вы не виновны в том кровавом злодеянии, что кровь моей матери не тяготеет на вас, и я говорю вам: я буду счастлив этою уверенностью!
Фабиан смолк и под гнетом мучительного, горестного чувства ждал ответа дяди. Но, непреклонный и мрачный, как падший ангел, герцог дАрмада молчал.
В этот момент Диас, сидевший все время поодаль, встал и подошел к ним.
Я выслушал со вниманием обвинение против дона Эстебана де Аречизы, которого я также знал и как герцога дАрмаду! проговорил он. Позволено ли будет теперь мне высказать свободно все, что я думаю об этом деле?
Разумеется! сказал Фабиан. Пожалуйста, выскажитесь, кабальеро!
Одно мне кажется сомнительным. Я, конечно, не знаю, совершил ли этот благородный вельможа то преступление, в котором его обвиняют, или нет, но, допустив даже, что он действительно совершил его, имеете ли вы власть судить его здесь? Согласно местным законам, здесь, на границе, где нет судебных властей и учреждений, только ближайшие родственники жертвы имеют право требовать крови виновного! А насколько мне известно, вся молодость или, вернее, юность сеньора Тибурсио Арельяно прошла в этой стране, и я всегда знал его как приемного сына гамбусино Маркоса Арельяно. Теперь скажите, чем вы докажете, что Тибурсио Арельяно сын убитой графини де Медиана? Как после стольких лет бывший матрос, ныне здесь присутствующий вольный охотник, мог признать здесь, в пустыне, в этом уже совершенно сложившемся мужчине того ребенка, которого он видел одно мгновение в темную туманную ночь?
Ответьте, пожалуйста, сеньору Диасу, Красный Карабин! холодно, но учтиво произнес Фабиан.
Канадец снова встал, медленно, не торопясь вытянулся во весь рост и заговорил:
Прежде всего я должен объявить вам, что я держал на своих руках этого ребенка, я смотрел на него и вглядывался в его черты вовсе не одно мгновение, как вы полагаете, сеньор Диас, да еще в темную, туманную ночь. Нет, с того момента, когда я спас его от неминуемой смерти, этот ребенок более двух лет жил при мне на том самом судне, где я служил и куда я привез его в ту памятную ночь! Черты родного сына не могут лучше запечатлеться в сердце и в памяти его родного отца, чем черты этого ребенка запечатлелись навсегда в моей памяти: я и теперь, как сейчас, вижу его перед собой. А вы спрашиваете, как я мог его узнать! Когда вы бродите в саванне без дорог и тропинок, то не определяете ли свое направление по руслу ручья, по виду листвы, по своеобразному искривлению стволов, по расположению мхов на этих стволах, наконец, по звездам небесным, не так ли? И когда вы опять проходите по той же местности в другое время года, год, два, десять, даже двадцать лет спустя, если даже за это время дожди помогли широко разлиться ручейку или же солнце высушило его почти до дна, если деревья и кусты, которые вы видели в пышной листве, и поредели, и опали, и стволы их заметно увеличились в объеме, если и мхи густо разрослись, неужели вы все-таки не узнаете знакомого места, не узнаете ни ручья, ни тех деревьев, ни тех мхов?