Уснул и Олафсон.
Один Нэйл не спит. Закинув за голову руки, глядит в низкий фанерный потолоки не видит его.
Что дало сегодняшнее испытание? Олафсон не сказал ничего и в то же время сказал очень много. Это упорное нежелание касаться опасной темы, эти неуклюжие увертки ведь, по сути, они равносильны признанию!
И всетаки Олафсон должен сам сказать: «Да, кэмрад! Я видел «Летучего Голландца!» А быть может, сначала Нэйлу сказать об этом?
Нэйл зажмурил глаза. И тотчас сверкнул вдали плес Аракары. Под звездами он отсвечивал, как мокрый асфальт. Снова Нэйл увидел черную стену леса и услышал ритмичные непонятные звуки был ли то индейский барабан, топот ли множества пляшущих ног?
Под этот приглушенный мерный гул Нэйл стал засыпать. И вдруг рядом внятно сказали:
Флаинг Дачмен!
Потом забормотали:
Нельзя, не хочу, не скажу!
Минута или две тишины. Чтото неразборчивое, вроде:
Никель Клеймо Никель
И опять:
Нет! Не хочу! Не могу!
Это бормотал во сне Олафсон.
Нэйл поспешно растолкал его. Уже начали подниматься неподалеку взлохмаченные головы. Нельзя привлекать внимание блока к тому, чтó знали только Нэйл и Олафсон.
Старый лоцман приподнялся на локте:
Я чтонибудь говорил, Джек?
Нет, сказал Нэйл, помедлив. Ты только сильно стонал и скрежетал зубами во сне.
Олафсон недоверчиво проворчал чтото и, укладываясь, натянул одеяло на голову
Глава 3. Английский никель
1
На следующий день Олафсон заболел.
Утром заключенных вывели на строительство укрепленийстало известно о приближении Советской Армии.
Нэйл, стоя над вырытым окопом, обернулся и рядом с собой увидел Олафсона. Тот скрючился у своей тачки, а лицо было у него испуганное, совсем белое.
Заслони меня от Гуго! пробормотал он.
Надсмотрщик, Кривой Гуго, тоже имел свою дневную норму. Черная повязка закрывала его левый, выбитый, глаз. Но правым он видел очень хорошо. Целый день, стоя вполоборота, следил за узниками этим своим круглым, сорочьим глазом. И, если ктонибудь проявлял признаки слабости или начинающейся болезни, немедленно раздавалась короткая ругань, а вслед за ней очередь из автомата
Нэйл загораживал собой Олафсона до тех пор, пока тот не собрался с силами.
Когда тачки покатились по дощатому настилу, Олафсон успел негромко сказать:
Спасибо! Я должен во что бы то ни стало продержаться до прихода русских!
Однако вечером в блоке его начал бить озноб. Он уткнулся лицом в подушку, стараясь не стонать. Несколько раз Нэйл подавал ему пить.
Ты хороший малый, Джек! прошептал он. Ипочти беззвучно:Я бы рассказал, если бы мог. Честное слово, я бы тебе рассказал
После полуночи он совсем расхворался. В бараке уже спали. Старый лоцман сдерживал стоны, чтобы не разбудить товарищей. Дыхание его было тяжелым, прерывистым.
Нэйл перегнулся к Олафсону через узкий просвет, разделявший их койки.
Я вызову врача, сказал он не очень уверенно.
Нет! Прошу тебя, не надо! Меня сразу же уволокут из блока, чтобы делать надо мной опыты. Нас разлучат с тобой. А это нельзя. Быть может, я всетаки решусь Да, быть может Дай мне воды!
Зубы его дробно застучали о кружку.
Сохнет во рту, трудно говорить. Придвинься ближе! Еще ближе!.. Джек, слушай внимательно: мне не дождаться русских.
Ну что ты! Не так ты еще плох, старина!
Нет, я знаю. Завтра Гуго меня прикончит. А русские могут не прийти завтра. О, если бы они пришли завтра!
Он судорожно сжал руку Нэйла своей горячей потной рукой.
Нэйл забормотал какието утешения, но старый лоцман прервал его:
Не теряй времени! Я должен успеть рассказать. Джек, я решился!
Он порывисто притянул Нэйла за шею к себе.
Ты веришь в бога, Джек?
Нет.
А в судьбу?
Верю иногда.
И у тебя есть дети?
Двое.
Так вот! Жизнью своих детей, Джек, поклянись: то, что расскажу, передашь только русским!
Хорошо.
Ты понял? Русским, когда они придут! Комунибудь из их офицеров. Лучше, понятно, моряку. Скорей поймет.
Нэйл повторил клятву. Потом приблизил ухо почти вплотную ко рту Олафсона, так тихо тот говорил.
Слушай! Ты был прав. Я видел «Летучего Голландца»
2
Нэйл ожидал этого признания и все же вздрогнул и оглянулся. В блоке было попрежнему тихо, полутемно.
Ты знаешь, о ком я говорю, шептал Олафсон. Ты сам видел его. Нет ни парусов, ни мачт. Это подводная лодка, и на борту ее говорят понемецки!.. Но я по порядку, с самого начала
Олафсона, по его словам, поддели на старый ржавый крючокна лесть. К стыду своему, он всегда был падок на лесть. Однако вначале он считал, что никельнорвежский, а не английский! В какойто мере это оправдывало его.
То был 1939 год, декабрь. В Европе шла так называемая странная война. Коекто с усмешкой называл ее также сидячей. Не блицкриг, а зицкриг! Противники лишь переглядывались, сидя в окопах друг против друга. Но Германия втайне готовила свое летнее наступление.
И Олафсон помог успеху этого наступления! Но, конечно, невольно и вдобавок в очень малой степени.
Старый лоцман жил в то время на покое, в своем тихом Киркенесе. Мог ли он думать, что Мальстрем войны уже грозно клокочет и пенится у порога его дома?
Но так оно и было. Вертящаяся водяная воронка внезапно хлестнула о берег волной, и та уволокла за собой Олафсона в пучину
Както вечером заявился к нему один моряк.
В Киркенесе его прозвали Однорейсовый моряк, потому что он редко удерживался на корабле дольше одного рейса. Вздорный был человек, скандальный! Пить даже понастоящему не умел. Раскисал после второго или третьего стакана. А пьяница не может быть хорошим моряком.
Оказалось, что сейчас он при деле, взят вторым помощником на (он назвал судно), а к Олафсону явился с поручением. Владельцы груза убедительно просят херре Олафсона провести корабль шхерами до Ставангера.
Я в отставке, хмуро сказал Олафсон.
О! Этото и хорошо! подхватил Однорейсовый моряк. Хозяева по ряду причин не хотят обращаться в союз лоцманов. Насчет груза не тревожьтесь! Никель! Никелевая руда! И порт назначенияКопенгаген. Что же касается вознаграждения
Оно было так велико, что Олафсон удивился.
И все же он, вероятно, отказался бы. Не нравился ему почемуто этот рейс, никак не нравился! Но тут непрошеный гость пустился на лесть. Он даже назвал старика «королем всех норвежских лоцманов»! И тот не устоял.
А может, просто захотелось еще разок пройти милыми сердцу норвежскими фиордами и шхерами, постоять, как раньше, на капитанском мостике у штурвала? Старые людите же дети
С непроницаемо строгим лицом, попыхивая короткой трубочкой, всматривался Олафсон в знакомые очертания скал, медленно наплывавшие из тумана. Приказания его выполнялись четко, без малейшего промедления. Лоцман, особенно в шхерах, большая персона на корабле!
И тем не менее от Олафсона чтото скрывали. Неблагополучно было с грузом, как он догадывался.
Старый лоцман был суеверен. Еще в порту он принял меры предосторожности. Начал с того, что потребовал назначить выход не на понедельник и не на пятницу (несчастливые дни!). Потом лично проследил за тем, чтобы в каютах и кубриках не было кошек. К судовому щенку, любимцу команды, он отнесся снисходительнособаки на море не приносят вреда.
Олафсона в его длительном «инспекторском обходе» неотлучно сопровождал матрос. Наконец тому надоело ходить следом за придирчивым стариком, и он задержался на полубаке покурить с товарищами. Тем временем Олафсон, заботясь о благополучии рейса, заглянул в трюмбывает, что кошек прячут также в трюм.
И что же он увидел там?
Ничего!
Тактаки совсем ничего? Да. Трюм был пуст! Не веря глазам, Олафсон присветил себе фонариком. Никелевой руды в трюме не было.
Ну, да бог с ней, с этой рудой! Правду сказать, он ожидал увидеть все что угодно, только не руду, любой контрабандный товар, вплоть до оружия. Но внизу, под раскачивающимся фонарем, был лишь балласт, большие камни, уложенные в ряд для придания судну остойчивости.
Олафсон отпрянул от черной щели люка, как от края пропасти.
Пустой трюм! Странно, невероятно, необъяснимо!
Быть может, судно хотят загрузить по пути в Копенгаген? Но чем? И для чего это вранье о никеле?
Пожалуй, Олафсон отказался бы от участия в рейсе. Но корабль уже стоял на внешнем рейде и готовился сниматься с якоря.
Лоцман, понятно, промолчал о своем открытии. Но теперь внимание его как бы раздвоилось: он примечал не только ориентиры на берегу, по которым надо ложиться на створ.
Непонятное творилось на судне. Люди ходили хмурые, молчаливые, то и дело бросая тревожные взгляды по сторонам. Можно подумать, что судно, кроме балласта, загружено еще и страхом, целыми тоннами страха
3
Но наиболее удивительно было то, что ни капитана, ни команду не пугала неизвестная подводная лодка, которая как бы эскортировала их судно.
Она еще ни разу не всплыла на поверхность, хотя иногда перископ ее подолгу виднелся вдали. Потом он исчезал, чтобы появиться снова через несколько часов.
Олафсон заметил его впервые вскоре после Нордкапа.
Случилось это утром. Туман почти разошелся. Выглянуло солнце. Воздух был стеклянный, полупрозрачный.
Олафсон то и дело подносил бинокль к глазам.
Такая погодасущее наказание для лоцмана. Изза проклятой рефракции того и гляди ошибешься, прикидывая на глаз расстояние. Трапеции и ромбы на подставках, камни с намалеванными на них белыми пятнами, одинокие деревья и другие ориентиры парят в дрожащем светлом воздухе. Их как бы приподнимает и держит над водой невидимая рука.
Фу ты! Провались оно пропадом, это опасное шхерное волшебство!
Олафсон с осторожностью вел судно широким извилистым коридором. Вдруг прямо по курсу сверкнул бурун!
В таких случаях говорят: «Перед глазами пронеслась вся его жизнь». Перед глазами Олафсона пронеслась карта этого района. Неужели изза рефракции он ошибся, свернул не в ту протоку?
Нет, бурун двигается. Значит, не камень!
Был на памяти лоцмана случай, когда точно так же увидел он всплеск впереди, а чуть подальше другой. Перископы? Нет. На мгновение вынырнули и опять исчезли две матовочерные спинки.
«Косатки, с облегчением сказал он побледневшему рулевому. Забрели, бродяги, в шхеры и резвятся тут»
Но теперь все выглядело подругому.
Перископ! сказал Олафсон без колебаний и укоризненно посмотрел на ротозеясигнальщика.
Краем глаза он заметил, что на лице стоявшего рядом капитанадосада, смущение, но никак не страх.
Может быть, норвежская лодка? Но ейто зачем идти под перископом в своих территориальных водах?
Разбойничье нападение немецкой подводной лодки на «Атению», с чего и началась вторая мировая война на море, произошло сравнительно недавно. С нейтралами (Норвегия была нейтральна) немцы не считались. Но зачем топить судно с пустым трюмом? Они, правда, могли не знать, что трюм пуст.
Немцы! предостерегающе сказал Олафсон.
Однако лишь спустя минуту или две капитан довольно неискусно изобразил на лице изумление и ужас. Впрочем, никаких мер принято не было. Вскоре бурун исчез.
Он опять появился в полдень, потом появлялся еще несколько раз на протяжении пути. Попрежнему на мостике никто не замечал его, кроме Олафсона.
Конечно, зрение у лоцманов острее, чем у других моряков. Вдобавок лоцманы приучаются одновременно видеть много предметов, охватывают взглядом сразу большое навигационное поле.
Что ж! Олафсону оставалось радоваться про себя остроте своего зрения. О перископе он помалкивал, лишь досадливо морщился, завидев бурун вдали.
Подводная лодка неизвестной национальности, вернее всего немецкой, словно невидимка, сопровождала их судновместе с кувыркающимися дельфинами, этими котятами моря. Но вряд ли была так же безобидна, как они
4
К ночи неподалеку от Рервика навалило сильный туман.
Посоветовавшись с Олафсоном, капитан приказал стать на якорь под прикрытием одного из островков, чтобы невзначай не увидели с моря.
Хоть и туман, а предосторожности не лишни, пояснил он, отводя от лоцмана взгляд. Радист перехватил тревожное сообщение. Эти немецкие лодки целой стаей рыщут неподалеку.
Олафсон сочувственно вздохнул.
Огни на верхней палубе были погашены, иллюминаторы плотно задраены. Люди ходили чуть ли не на цыпочках, говорили вполголоса. Ведь лодка или лодки, всплыв для зарядки аккумуляторов, могли неожиданно очутиться совсем близко. А на воде слышно очень хорошо.
Сурово поступлено было с судовым щенком. Невзирая на его громкие протесты, беднягу препроводили внутрь корабля, в самый отдаленный кубрик. Кроме того, к нему приставлен был матрос: следить, чтобы не выбежал наверх!
Щенок был глуп и добросовестен. Он лаял на встречные корабли, на чаек, даже на пенистые волны. Учуяв в тумане подводную лодку, конечно, не преминул бы облаять и ее.
Олафсон постоял немного у фальшборта, вглядываясь в туман, обступивший судно.
Шли бы отдохнуть, херре Олафсон, заботливо сказал капитан. Приглашу на мостик, когда разойдется туман. Но вы сами видите: простоим наверняка всю ночь!
Вытянувшись на своей койке, старый лоцман представил себе, как в отдаленном кубрике злятся друг на друга щенок и приставленный к нему матрос. Ну и служба! Щенка сторожить!
Олафсон усмехнулся.
Поскрипывала якорная цепь. С тихим плеском обегала судно волна. Так прошло около часа. Лоцман не спал.
Вдруг он услышал крадущиеся шаги. Ктото остановился у его двери. Постоял минуту или две, сдерживая дыхание. Потомочень медленноповернул ключ в замке. Олафсон был заперт!
Вот, стало быть, как обстояли дела! На корабле было два пленника: щенок и лоцман!
Гнев овладел Олафсоном. Будучи чувствителен к лести, он тем острее воспринимал обиды. Каково? Его, прославленного лоцмана, «короля всех норвежских лоцманов», приравняли к глупому щенкупустобреху!
Он хотел было запустить в дверь тяжелыми резиновыми сапогами, но одумался. Что пользы буянить? Двери заперты, надо выйти через окно, только и всего. Но уж теперь обязательно выйти!
(Ко всему прочему Олафсон был еще и любопытен.)
Каюта его, по счастью, помещалась в надпалубной надстройке. Он выждал, пока воровские шаги удалятся. Потушил свет. Со всеми предосторожностями, стараясь не шуметь, отдраил иллюминатор. Тот был достаточно широк, и Олафсон, сопя и кряхтя, пролез через него.
Не оченьто солидно для «короля лоцманов»! Но что поделаешь? Другого выхода нет.
Корабль на якоре. Вокруг как в погребе: промозгло, холодно, нечем дышать.
Олафсон стоял неподвижно, раскинув руки, прижавшись спиной к надстройке на спардеке. Он допустил ошибку. Нужно было немного выждать, не сразу выходить со света. Сейчас, стоя в кромешной тьме, он воспринимал окружающее лишь на слух.
Чтото тревожное происходило на корабле, какаято суетливая нервная возня. То там, то здесь топали матросские сапоги. По палубе мимо Олафсона проволокли чтото тяжелое. Ктото вполголоса выругался.
Голос капитанас мостика:
Заперли лоцмана?
Голос Однорейсового морякас полубака:
Заперт, как ваши сбережения в банке!
Смех. Олафсон сжал кулаки.
Его глаза постепенно привыкали к белесой мгле. Он уже различал проносящиеся мимо тени. То были силуэты пробегавших по палубе матросов. Потомпочти на ощупьон поднялся на несколько ступенек по трапу, чтобы увеличить поле обзора.
Ага! Вот он! крикнули рядом.
Олафсон съежился.
Но это относилось не к нему. На расстоянии полукабельтова внезапно, как вспышка беззвучного выстрела, появилось пятно.
В центре этого светлого пятна покачивалась подводная лодка. Туман обступил ее со всех сторон. Она была как бы внутри грота, своды которого низко нависали над нею, почти касаясь верхушки антенны.
Кранцыза борт! голос капитана.
Но подводная лодка приблизилась лишь на расстояние десятипятнадцати метров и остановилась, удерживаясь на месте ходами.
Олафсон увидел, что матросы теснятся у противоположного борта. Значит, кранцы вывешивают не для подводной лодки. Для кого же?
Подводники, стоявшие в ограждении боевой рубки, окликнули капитана. Тот ответил. Разговаривали понемецки. Олафсон понял, что ожидается приход еще одного корабля. Встреча с ним почемуто не состоялась в прошлую ночь.