А что еще тут определять? Холодом сразу потянуло с моря, словно бы это айсберг поднялся из пучины вод!
Шкипер, остолбенев, смотрит на компáс. Что это случилось с компáсом?
Корабль меняет курс сам по себе!
Но его не сносит течением, и в этом районе нет магнитных аномалий, а ветер спокойный, ровный бакштáг.
Это призрак, пристроившись впереди, повел следом за собой. Румб за румбом уводит корабль от рекомендованного курса.
По реям побежали матросы, убирая паруса! Боцман и с ним еще несколько человек сами, без приказания, бросились на помощь рулевому, облепили со всех сторон штурвал, быстро перехватывают спицы, тянут, толкают изо всех сил! Ноги скользят по мокрой палубе.
Нет! Не удержать корабль на курсе! Продолжается гибельный поворот!
И все быстрей сокращается расстояние между вами и вашим мателотом.
Можно уже различить лица людей, стоящих на реях и вантах призрачного корабля. Но это не лицачерепа! Они скалятся изпод своих цветных головных повязок и сдвинутых набекрень маленьких треуголок. А на шканцах взад и вперед, как обезьяна в клетке, прыгает краснолицый капитан.
Полюбуйтесь на него, пока есть время!
Наружность Летучего Голландца описывают так. Будто бы просторный коричневый кафтан на нем, кортик болтается на поясе, шляпы нет, седые космы стоят над лысиной торчком.
Голос у него зычный, далеко разносится над морем. Слышно, как он подгоняет своих матросов, грозится намотать их кишки на брашпиль, обзывает костлявыми лодырями и тухлой рыбьей снедью.
Поворот закончен.
Рулевой бросил штурвал, закрыл лицо руками. Впереди, за бушпритом, в паутине рей, увидел неотвратимо приближающуюся белую полосу, фонтаны пены, которые вздымаются и опадают. Это прибой!
И будто лопнул невидимый буксирный трос. Видение корабля рассеивается, как пар. Летучий Голландец исчез. Слышен скрежещущий удар днища о камни. И это последнее, что вы слышите в своей жизни
Да! Надо вам, пожалуй, рассказать еще о письмах.
Бывают, видите ли, счастливчики, которым удается встретить Летучего Голландца и целехонькими вернуться домой. Однако случается это редковсего два или три раза в столетие.
Ночью на параллельном курсе возникает угловатый силуэт, причем так близко, что хоть выбрасывай за борт кранцы. Всех, кто стоит вахту, мгновенно пробирает озноб до костей.
Ошибиться невозможно! От черта разит серой, от Летучего тянет холодом, как из склепа.
Простуженный, хриплый голос окликает из тьмы:
Эй, на судне! В какой порт следуете?
Шкипер отвечает, еле ворочая языком, готовясь к смерти. Но его лишь просят принять и передать корреспонденцию. Отказать нельзя: это закон морской вежливости.
На палубу плюхается брезентовый мешок. И сразу же угловатый силуэт отстает и пропадает во мгле.
Ну, сами понимаете, во время рейса команда бочком обходит мешок, словно бы тот набит раскаленными угольями из самой преисподней. Но там письма, только письма.
По прибытии в порт их вытаскивают из мешка, сортируют и, желая поскорее сбыть с рук, рассылают в разные города. Адреса, заметьте, написаны по старой орфографии, чернила выцвели.
Письма приходят с большим опозданием и не находят адресатов. Жены, невесты и матери моряков, обреченных за грехи своего сварливого упрямцакапитана скитаться по свету, давнымдавно умерли, и даже след их могил потерян.
Но письма приходят и приходят
Частенько прикидываю, друзья, что бы я сделал, если бы знал магическое слово. Есть, видите ли, одно магическое слово, которое может преодолеть силу заклятья. Я слышал это от шкиперафинна. Ему можно верить, потому что с давних времен финны понимают толк в морском волшебстве.
Однако слóва он тоже не знал.
А жаль! Сказал бы мне это слово, разве бы я продолжал служить лоцманом? Нет! Вышел бы в отставку, продал дом в Киркенесепотому что я вдовец и бездетный,и купил бы или зафрахтовал, смотря по деньгам, небольшую парусномоторную яхту. Груз на ней был бы легкий, но самый ценный, дороже золота или пряностей, одноединственное магическое слово!
С этим словом я исходил бы моря и океаны, поджидал бы на морских перекрестках, заглядывал во все протоки и заливы. На это потратил бы остаток жизни, пока не встретился бы, наконец, с Летучим Голландцем.
Иногда, друзья, я воображаю эту встречу.
Где произойдет она: под тропиками или за Полярным кругом, в тесноте ли шхер или у какогонибудь атолла на Тихом океане? Неважно. Но я произнесу магическое слово!
Оно заглушит визг и вой шторма, если будет бушевать шторм. Оно прозвучит и в безмолвии штиля, когда паруса беспомощно обвисают, а в верхушках мачт чуть слышно посвистывает ветер, идущий поверху.
В шторм либо в штиль голос мой гулко раздастся над морем!
И тогда сила магического слова, согласно предсказанию, раздвинет изнутри корабль Летучего Голландца! Бимсы, стрингера, шпангоуты полетят к чертям! Мачты с лохмотьями парусов плашмя упадут на воду!
Да, да! Темносиняя бездна с клокотанием разверзнется, и корабль мертвых, как оборвавшийся якорь, стремглав уйдет под воду.
Из потревоженных недр донесется протяжный вздох или стон облегчения, а потом волнение сразу утихнет, будто за борт вылили десяток бочек с маслом.
Вот что сделал бы я, если бы знал магическое слово, о котором говорил финн!..
Но ни я, ни вы, ни кто другой на свете не знаем пока слова, которое могло бы разрушить старое заклятье.
Некоторые даже считают все это враньем, как я уже говорил вам. Другие, однако, готовы прозакладывать месячное жалованье и душу в придачу, что в ром не подмешано и капли воды»
3
Отойдя от окна, Грибов увидел, что курсант опустил листки и блестящими глазами смотрит на него.
Прочли? Я вижу, что прочли.
Все совпадает! с воодушевлением сказал курсант. Даже в мелочах! И самое главное: мертвые, корабль мертвых!
А! Вы заметили это? Я так и думал, что заметите. Мне бросилось в глаза сразу, как только вы начали рассказывать о фон Цвишене. Он удивительно повторил биографию своего легендарного тезки и предшественника.
Звонок у двери. Профессор взглянул на часы:
Донченко. Точен, как всегда.
Глава 3. Невидимка против невидимки
Капитан первого ранга Донченко был широкий, самоуверенный, шумный. Он сразу как бы заполнил собой весь грибовский кабинет.
Ластикову, впрочем, понравилось, что подводник, хоть и был в одном звании с Грибовым, явился к нему не с орденской колодкой на кителе, а, в знак уважения, при всех своих орденах. На военной службе чувствительны к таким знакам внимания.
Вероятно, Донченко немного удивило присутствие курсанта в кабинете. Впрочем, Грибов и раньше любил окружать себя молодежью.
Знаменитый подводник снисходительно подал курсанту руку и тотчас перешел к теме, которая, видимо, интересовала его больше всего, к самому себе.
А я думал, вы знаете, Николай Дмитриевич, как я потопил этого своего Цвишена, сказал он, усаживаясь в кресло. Как же, шумели обо мне газеты! И очерк в «Красном флоте» был, называется «Поединок».
Вырезка у меня есть, неопределенно ответил Грибов.
Он положил на стол пачку газет, рядом свои неизменные зажигалку, перочинный нож, записную книжку.
Будто экзаменовать собрались! Как в доброе старое время. Донченко усмехнулся далекому воспоминанию.
Грибов промолчал.
С чего же начать? С вражеской базы в Босфьорде?
Превосходно. Начинайте с вражеской базы.
Я не для хвастовства, Николай Дмитриевич, а чтобы пояснить, почему у меня осталась лишь одна торпеда. Другие ушли по назначению. В общем, наделал я на базе дребезгу. Как слон в посудной лавке!
Он радостно улыбнулся. Видно, и сейчас было приятно вспомнить об этом.
А уж назад, конечно, возвращался ползком. Выбрался из Босфьорда в Варангерфьорд. Полежал минут двадцать на грунте, отдышался. Потом подвсплыл, тихонько поднял перископ. Справа норвежский берег, где и положено ему быть. Погода, между прочим, мерзейшая, на мой вкус: солнце во все небо, широкая зыбь и хоть бы один бурунчикперископ спрятать некуда.
«Слышу винты подводной лодки», докладывает акустик.
Он был у меня хорошо тренированпо шуму винтов определял тип корабля.
Я осмотрелся в перископ. Слева сорок пятьрубка всплывающей подводной лодки! А мне перед выходом дали оповещение: наших лодок в этом районе нет. Стало быть, фашист! Разворачиваюсь и ложусь на курс сближения.
С одной торпедой?
С одной, Николай Дмитриевич! Еще не остыл после боя в Босфьорде, азарт во мне так и кипит!
Опять поднял перископ. Морехоть шаром покати! Погрузился мой фашист. И я внизследом за ним!
«Ну, теперь навостри уши, Маньков!»говорю акустику.
И информирую по переговорной трубе команду, что так, мол, и так, завязали схватку с немецкой подводной лодкой! Донченко повернулся к курсанту:А в нашем деле такой бой, один на один и вдобавок вслепую, редчайшая вещь! Верно, Николай Дмитриевич?
Грибов кивнул.
Ну вот, опять докладывает Маньков: «Исчез шум винтов!» Это значит: фашист прослушивает меня, пробует найти по звуку.
«Стоп моторы!»
Тихо стало у нас. Матросы даже сапоги сняли, чтобы не греметь подковками. Ходим на цыпочках, говорим вполголоса. Каждый понимает: неподалеку фашистский акустик слушает, не дышит, не только ушами, каждым нервом своим к наушникам приник!
Многие думают: бойэто обязательно выстрелы, грохот, гром. Нет, самый трудный бой, я считаю, такой вот, в потемках, в тишине! Ходят на глубоком месте две невидимки, охаживают друг друга покошачьему, на мягких лапкахподушечках
Невидимка против невидимкиэто вы правильно.
Да. Принимаю решение: маневрировать, пока не возникнет подходящая комбинация. Торпеда у меня одна! Надо бить наверняка.
А маневрировать, заметьте, стараюсь в остовых четвертях. Вражескийто берег неподалеку. Не набежали бы, думаю, «морские охотники»!
Маньков беспрерывно докладывает: «Слышу шум винтов, дистанция такаято, пеленг такойто».
Стараюсь не стать бортом к фашисту, а сам увожу его подальше от берега, от опасного соседства еще засекут береговые посты!
Вот кружим и кружим, меняем глубины под водойдля маневрирования в Варангерфьорде места хватает. Фашист остановится, я остановлюсь. Он пойдет, и я пойду. В кошкимышки играем. А у кошки что главное? Не чутьеслух!
Донченко склонил голову набок, зажмурившись, словно бы прислушиваясь.
Маньков докладывает: фашист чтото продуваетполучается пузырение, будто торпеду выпустил. Но, конечно, нет того характерного свиста торпеды, когда она разрезает воду. Один шумовой эффект! Это значит: фашист пугает, хочет с толку сбить.
К маю сорок третьего года, надо вам доложить, я уже не с одним фашистом встречу имел. Не с подводником, конечно, это из ряда вон, но с летчиками, командирами катеров. У них, я заметил, наступает иногда такое расположение духа, когда кажется, будто все идет без сучка, без задоринки, согласно параграфам полученной инструкции
Как у Толстого, сказал Грибов. «Ди эрсте колонне марширт, ди цвайте колонне марширт»
Именно так! Очень опасное, знаете ли, состояние.
Думаю об этих «ди эрсте, ди цвайте» и мечтаю, как бы вытряхнуть моего фашиста из его параграфов.
Маньков услышал шипение воздухафашист продувает балласт. Значит хочет всплывать. Либо, давая при маневрировании большие хода, разрядил свои батареи, либо выполняет следующий параграф инструкции: хочет вызывать катера на подмогу.
Ну нет! В нашем споре третий лишний!
Маньков доложил: пеленг резко меняется. Ага! Выдержка у фашиста послабее нашей. Уходит от боя!
Объявляю по «переговорке» торпедную атаку. Все подобрались вокруг, повеселели. Гора с плеч!
На курсовом двадцать, с правого борта, дистанция шесть кáбельтовых, подвернув на боевой курс, даю залп! И потом каак тряханет! Взрыв!
Каквзрыв? Ластиков даже подскочил в кресле. Был разве и взрыв?
Он умоляюще взглянул на Грибова. Тот встал изза стола и подошел к карте. Почти у самого ее верхнего края, между Финмаркеном и полуостровом Рыбачий, голубел широкий ковш Варангерфьорда.
Маневрировали в остовых четвертях?
Да.
Значит, немецкая лодка находилась между вами и берегом. Профессор многозначительно взглянул на курсанта.
Берегто и беспокоил, Николай Дмитриевич, подхватил Донченко. Понимаю: посты наблюдения засекли взрыв. Сейчас выбегут из Киркенеса «морские охотники» и дадут мне сдачи. Я и получил ее потомв крупных и мелких купюрах: до тридцати глубинных бомб. Но, как видите, сижу перед вами: цел, ушел!
Перископ уже не поднимали?
Каюсь, Николай Дмитриевич, не утерпел, поднял. Сразу же подошел к месту потопления и осмотрелся в перископ. Даже в глазах зарябило. Радужные пятна соляра на воде! Пустила моя подлодка сок! Мало того. Взрывом подняло на поверхность всякую требуху: клинья, пробки, обломки обшивки, аварийные брусья, крашенные суриком, в общемполный комплект!
Не слишком ли полный? вскользь заметил Грибов и опять посмотрел на курсанта.
Слишком? Донченко откинулся назад, будто неожиданно наткнулся на невидимую преграду. Ордена и медали на его широкой груди обиженно звякнули. Иначе говоря, не верите? Да что вы, Николай Дмитриевич! Это даже странно. Немцы сами признали факт потопления!
И очень поспешно. Еще пятнадцатого мая. А ваш поединок состоялся девятого. Фашистское командование обычно не проявляло такой оперативности, извещая о своих неудачах.
Из пачки газет, лежавших перед ним, Грибов вытащил «Дойче Цайтунг» от 15 мая 1943 года.
Здесь некролог. Сообщается, что в неравномконечно, неравном! бою с русскими погиб кавалер рыцарского Железного креста Гергардт фон Цвишен, командир субмарины Указан ее номер. Цитирую: «Величественной могилой отныне служит ей обширный и пустынный Варангерфьорд. Над капитаном второго ранга фон Цвишеном и его доблестной командой склоняются в траурной скорби торжественные складки северного сияния» Ну, и далее в том же роде.
Вот видите! Даже некролог!
И очень пышный некролог, учтите. За этими «складками северного сияния» я усматриваю коечто. Чрезвычайно заботились о том, чтобы сообщить для всеобщего сведения адрес могилы: Варангерфьорд. Почему? Опасались, что субмарину Цвишена спутают с какойлибо другой субмариной? А быть может, могила была пуста?.. Да, кстати, каким вы представляете себе этого Цвишена?
Каким? То есть наружность?
Да.
Сохраняя обиженный вид, Донченко выпятил нижнюю губу и в раздумье поднял глаза к потолку.
Наружность, конечно, стандартная. Он принялся загибать пальцы:Оловянный взглядэто наверняка. Поджатые тонкие губы. Расчесанные на пробор волосы. Убегающий назад подбородок. Что еще? В общем, стандартный, описанный уже много раз пруссак, я бы так сказал. Того и ждираскроет свои бескровные губы и произнесет: «Ди эрсте колонне»Он захохотал, но както не очень уверенно.
Вы прямо портретист, товарищ Донченко, холодно сказал Грибов. Вот, прошу взглянуть, снимок из той же немецкой газеты, но более ранней. Номер датирован вторым июля тысяча девятьсот сорокового года. Грибов положил газету перед Донченко. Похож?
Подводник долго рассматривал газету, пожалуй, слишком долго. Ластиков не выдержал и, привстав, с любопытством заглянул через его плечо.
На снимке Гитлер, осклабясь, вручал орден рыцарского креста коренастому подводнику в полной парадной форме. Подводник был совсем не похож на только что описанного «стандартного пруссака». Лицо его, казалось, состояло из одних углов. Высокий, с залысинами, лоб был скошен, остроконечные уши позвериному прижаты к черепу. Один глаз был чуть выше другого, а быть может, изза какогото повреждения шеи подводник держал голову несколько набок. Вероятно, это и придавало лицу то выражение хитрости, жестокости и вероломства, которое являлось как бы его «особой приметой».
Скажет ли такой: «Ди эрсте колонне»?
Подводник молчал.
Вот вам пример дезинформации на войне. Грибов повернулся к курсанту:Некролог появился, вероятно, сразу же после того, как Цвишен вернулся на базу.
Вернулся? Невероятно! А пятна соляра на воде? А крашенные суриком брусья? Донченко сидел, подавшись вперед, упершись кулаками в колени, взъерошенный, сердитый, красный.
Установлено, произнес Грибов профессорски бесстрастным тоном (и тотчас же Донченко по привычке выпрямился в кресле), установлено, что немцы часто применяли средства тактической маскировки.