Тряхнув кулаком, Ратибор опустился на местоон свое сказал. Сын его, Ведислав, сидевший за столом с Владимировыми детскими, побледнел после отцовской речи, хотя внешне остался невозмутим. В белгородской дружине служил его побратим, а в Киеве были его мать и молодая жена, которой за время этого похода как раз подходил срок родить. И в мирное время тяжело оставить семью в такую пору. А знать, что им грозит печенежский набегнет хуже. Но Ведислав молчалпо большому счету он признавал правоту отца.
Выслушал я вас, дружина моя и братья мои, заговорил Владимир, немного выждав. И вот что мне думается. И вы правы, и Ратибор прав. И Киевщину без помощи оставить нельзя, и в чуди дело оставить недоконченное зазорно. Потому надлежит нам одною частью дружины назад, на печенегов воротиться, а смоленские и новгородские рати на чудь пойдут. И вместо себя оставлю я в Новгороде княжить сына моего Вышеслава. Ему я доверяю быть сему походу главою. Говорите, мужи новгородские, люб ли вам князь Вышеслав?
В гриднице ненадолго повисла тишина. Вышеслав, потрясенный не меньше других, шагнул вперед от порога, где стоял, войдя вслед за Путятиным посланцем. Сотни глаз устремились к нему, а он побледнел, глубоко дыша, взволнованный таким неожиданным поворотом. Для него не было тайной, что после смерти Добрыни Новгороду нужен новый посадник, а может, и князь. Как старший сын Владимира, он понимал, что новгородский стол должен достаться ему. Но прямо сейчас, и так нежданно!
Нам люб твой старший сын, княже, заговорил самый родовитый из новгородцев, боярин Столпосвет. Да мы сами не можем дело решить. Надобно вече созывать и у всего люда новгородского спрашивать. А мы свое слово скажем. Нам князь Вышеслав люб.
Опомнившись, новгородцы одобрительно загудели. Молодой, удалый княжич Вышеслав нравился им еще и тем, что после сурового и властного Добрыни новгородская знать надеялась при нем получить гораздо больше воли. Вышеслав перевел дух, ощутил даже радостьвсе-таки зваться князем и быть самому себе хозяином не в пример веселее, чем жить при отце.
Повернув голову, он нашел взглядом мать, сидевшую рядом с князем. Лицо княгини Малфриды оставалось спокойным и величавым, и Вышеслав не понял, довольна она или нет. Поймав его взгляд, княгиня чуть-чуть улыбнулась и слегка наклонила голову. Вышеслав хотел улыбнуться ей в ответ, и вдруг его словно обожгло что-то. Двоюродный дядька, Коснятин Добрынин, смотрел на него с такой ненавистью, что Вышеслав был поражен его взглядом как громом. «За что? Что я ему сделал?»изумился он. За проведенное в Новгороде время Вышеслав не успел не только поссориться, но даже толком поговорить со старшим сыном Добрыни. Посмотрев на мать, он заметил, что лицо ее посуровело и замкнулосьона тоже глядела на Коснятина. И Вышеслав понял. Сын Добрыни унаследовал властолюбие отца. Он сам метил на место посадника, а может быть, и мечтал о княжьей шапке. И он мог бы их получить как родич князя и сын прежнего посадникане будь у Владимира столько сыновей.
А нам не нужно никого спрашивать! среди возбужденного гудения гридницы сказал громкий, уверенный голос, произносящий слова на варяжский лад. Сотник княгининой дружины Ингольв Трудный Гость поднялся на ноги и поднял рог с медом. Высокий, широкоплечий, он казался живым воплощением уверенности и силы. На груди его блестела витая серебряная гривна, длинные светлые волосы были зачесаны назад, за уши, а лоб украшала шелковая лента с полоской золотой парчи. Вышеслав уже знал, что этот человек, сидящий на таком высоком месте, служит главной опорой княгини Малфриды.
Все мои люди сейчас же готовы дать клятву верности сыну Вальдамара и Мальфрид, потомку русских и свейских князей! Пусть все боги и единый Бог будут послухи нашей клятвы! громко продолжал Ингольв. Как мы служили твоему отцу, так мы будем служить и тебе, конунг Висислейв! Я говорю это от имени всех северных людей!
И вся варяжская дружина княгини Малфриды как один человек в ответ на слова своего предводителя ударила чашами по столув застолье это заменило принятый у них звон оружия, выражающий согласие.
Да славен будет князь Вышеслав! Конунг Висислейв! на разные голоса кричали они.
Княгиня улыбалась, довольная честью, которую оказывают ее сыну. Вот и она, наконец, дождалась дня, о котором столько мечтала, живя в Новгороде без мужа и без сына, брошенная, забытая. Эти дни миновали, теперь она не одна из прежних княжеских женона мать конунга.
Вышеславу было приятно впервые в жизни слушать княжескую славу себе. Он поднял голову, расправил плечи, дышал глубоко, на щеках его загорелся румянец. Только память о ненавидящем взгляде Коснятина покалывала в глубине души, но об этом он не хотел сейчас думать. Впереди его ждал княжеский стол и первый самостоятельный походна чудь.
Глава 1
Ветер гнал по поверхности Волхова мелкую рябь, похожую на чешую, так и казалось, что огромный змей, медленно извиваясь, ползет на полуночь меж зеленых холмистых берегов. Это и есть тот самый Ящер, которому веками поклоняются словены. Он лежит глубоко на дне, но придет час его гневаи он взметнется на поверхность, мутя и разъяряя воды реки, требуя жертвы
Весь длинный пологий берег Гостиного Поля был усеян приставшими ладьями, дальние даже нельзя было рассмотреть. Дальше от воды блестели неяркие огоньки костров, поднимались дымки, ветерок тянул запахи рыбных похлебок и каши. Здесь обязательно останавливались все ладьи, шедшие вверх по Волховув Новгород, и внизв Ладогу. Пока хозяева делали дела, их гребцы и дружины отдыхали, ели, кто-то даже спал прямо на земле возле ладей.
Загляда вздохнула, подумав» что здесь не миновать останавливаться, и надолго. Пока найдут порожского кормщика и сговорятся об уплате, пока он соберет свою дружину, пока мытник осмотрит обе ладьи и возьмет что положенокак бы темнеть не начало. Купеческая дочь, она слишком хорошо знала весь установленный порядок, чтобы надеяться быстро миновать Гостиное Поле. Но двум ладьям Милуты было бы слишком досадно ночевать здесь, когда до дома оставалось всего ничего, почти рукой подать. От предыдущей стоянки было не так уж далеко, но Загляде казалось, что сам Волхов остановился и несет их еле-еле. Ей хотелось скорее домой, в Ладогу. Никогда раньше она не отлучалась из дома так далеко, и полумесячное путешествие в Новгород показалось ей слишком долгим и утомительным. Стоянка у Гостиного Поля была последней, и Загляде хотелось поскорее тронуться снова в путь. Как приятно было думать о том, что следующую ночь она наконец-то проведет дома, а не в чужой клети, не на дне струга и не на жесткой охапке веток возле костра,
Вон туда! Через три ладьи вон пустое место есть! стоявший на носу струга Спех махнул рукой. Вон, вон, где с конской головой!
Да вижу, вижу! Милута кивнул и обернулся к кормчему. Давай туда. Ежели потеснимся, то и вдвоем встанем. Эко сколько народу собралось!
Оба ладожских струга причалили, гребцы привязали канаты к стойкам, вбитым в берег. Проголодавшийся Спех, не теряя времени, принялся разводить костер. Но хозяин оторвал его от этого многообещающего занятия и послал в городище искать порожского кормщика.
Да хоть поедим сперва! обиженно ворчал парень. В отличие от хозяйской дочери он вовсе не спешил домой. Сам кормщик, поди, за столом сидит!
Покуда дойдешь, он как раз встанет! по-хозяйски заверил его Милута. Ступай да скажи, чтоб сюда шел. Нам тянуть нечего, ночевать дома будем. А за кашей Загляда присмотрит!
Успокоенный этим обещанием парень пошел искать лодку для переправы на тот берег, где стояло городище Порог. Загляда слезла с бочки, на которой сидела во время плавания, и позвала холопа, чтоб перенес на берег. Вода в Волхове была прохладна, и ей не хотелось мочить ног.
Пока она хлопотала возле железного котла, который Милута возил с собой, позаимствовав этот обычай у чуди, из городища явился мытник. Порожский мытник Прелеп хорошо знал Милуту, который уже много лет плавал с товарами мимо Гостиного Поля вверх и вниз по Волхову, и с делом покончил быстропереглядел весь товар, помечая писалом на берестяном свитке, высчитал, сколько мыта нужно взять, старательно взвесил на бронзовых весах серебро, которое отсчитал ему Милута. Растолченный ячмень еще побулькивал в котле, а купец и мытник уже покончили с делами и остановились побеседовать.
Как там в Новгороде дела? расспрашивал Прелеп. Князя-то не видали?
Видали и князя, спокойно, с видом человека, которого ничем не удивишь, отвечал Милута, Мы же у Недремана стояли. Не помнишь Недремана? Мы с ним одной дружиной, бывало, плавали, покуда он не разорился на варягах проклятых и Добрыне не запродался.
Да, вот судьба злая! Мытник закивал головой. Жил человек, не тужил, а тут разом и ладьи, и товара лишился, да и сам едва неволи миновал. Только и хватило добра, чтоб самому выкупиться.
Вот, так теперь он на новгородском княжьем дворе в ключниках и нас на постой пускает по старой дружбе. И видали мы князя, и говорили с ним. Ничего, больше положенного не заносится, уважает.
Да уж не ему заноситься! Мытник насмешливо прищурился. Родом-то он, говорят
Да ладно тебе, дядька Прелеп, род его считать! вмешалась Загляда, вынув из котла ложку. Разговор отца и мытника занимал ее больше, чем она хотела показать, и тут она не сумела смолчать. Не по роду надо смотреть, а по делам! А делами он рода отцовского не посрамил! Ведь он словенского, Гостомыслова рода!
Мытник с некоторым удивлением выслушал ее горячую речь, а Милута усмехнулся, провел рукой по усам.
Дочь-то моя! усмехаясь, обратился он к мытнику, не зная, говорить ли. Дружба к давнему знакомцу победила, и купец продолжал:Дочь-то моя в Новгороде часа не упустилас самим княжичем дружбу свела! Кабы не поход да не наш отъездждал бы я от него сватов!
Да ну тебе, батюшка! смущенно и обиженно воскликнула Загляда, щеки ее зарозовели ярче. Всего-то раз поговорила И я не хотела вовсе, он сам подошел!
Что за княжич-то? удивленно спрашивал Прелеп, поглядывая то на девушку, то на Милуту.
Да старший, Вышеслав. Молодец хоть кудадевятнадцатый год идет. И собой хорош, и удалчем купцу не зять! смеялся Милута.
Раздосадованная Загляда бросила ложку на камень возле костра и убежала к ладьям, встала на плоский валун и полоскала ладони в воде, не оглядываясь.
Правда ли, что он на чудь походом идет? снова принялся расспрашивать Милуту мытник.
Хотел идти, да, знать, не судьба. Гонец к нему с Днепра прискакал, из самого Киева. Сказал, пока князь здесь, на Киевщину печенеги пришли и Белгород обложили, измором хотят брать. А от Белгорода до Киева всего ничего, едва двадцать верст!
Вот напасть! Мытник сочувственно покачал головой, а потом вздохнул с тайным облегчением. Этой-то напастипеченегов, о которых столько говорят киевские, черниговские, переяславльские торговые гости, словены не знают. Слава Велесу!
Да и нам напастей не занимать! К ним подошел старый Осеня, давний товарищ и спутник Милуты. Он уже был сед и ходил опираясь на клюку, но бросать дела и садиться дома возле печи не собирался. Да и скучно ему было домане ждали его возле очага ни жена, ни дети, ни внуки. Как тут у нас-то, про Ерика не слышно ли новых вестей?
А вы бодрических гостей слыхали? Вермунда Велиградского? Возле Гот-острова опять видали Ерика. Вермунд сам, как до Ладоги целый добрался, так не знал, какому богу скотину резать.
Неужто в прошлый год не награбился? Осеня гневно мотнул седой головой и стукнул концом клюки в прибрежный песок. Хоть бы князь тамошний взялся, унял его. А то какой же дурак через море поплывет, чтоб и без товара, и без головы остаться! Или ему от этого выгода?
Вон Спех плывет, подала голое Загляда, заметив на Волхове маленькую лодочку-долбленку, плывшую к корабельной стоянке от городища. Греб в ней рослый широкоплечий парень в серой рубахе, с ремешком на темно-русых волосах. За спиной его пристроилась, крепко вцепившись в борта долблейки, растрепанная девчонка лет двенадцати. Сам Спех, в белой рубахе с красным поясом похожий на петуха на заборе, сидел на носу и показывал вперед, словно без него не догадались бы, куда плыть. Порожский парень старательно налегал на веслах, его могучие плечи напрягались под серым холстом рубашки. Спокойный и ровный на вид, Волхов в нижнем течении был очень силен и мог далеко снести легкую лодочку.
А чего ты девку-то с собой в Новгород потащил? понизив голос, спросил мытник у Милуты и глазами показал на Загляду. Я вас, как туда-то плыли, не видал, а мне уж сын сказал, что и девку твою на ладье видел. Я сам не поверилдумал, привиделось парню.
Милута вздохнул, погладил густую рыжеватую бороду.
Да ведь я в начале весны жену схоронил, выговорил он наконец, и мытник снова закивал головой, выражая сочувствие. А боле-то у меня из родни никого нетуне хотел ее одну бросать. Взял вот до Новгородадорога невелика, а может, развеется. А то все плакала, плакала
Развеется, как же не развеяться, доброжелательно заверил мытник, снова поглядев на девушку.
Загляда уже сменила гнев на милость, вернулась к костру и сосредоточенно дула на деревянную ложку, зачерпнув каши из котла. От близости огня ее щеки ярко румянились, русая коса золотисто поблескивала. Она казалась спокойной и свежей, как и положено быть девице шестнадцати лет, купеческой дочери, не знающей ни в чем нужды.
Тем временем Спех со своими спутниками выбрался из долбленки на берег.
Нашел я кормщика! подходя, бодро закричал Спех еще издалека. Ты, батюшка, как в воду гляделкак раз из-за стола встали!
Эк он тебя батюшкой величает! Мытник усмехнулся и вопросительно подмигнул Милуте на Загляду.
Кот-Баюн ему батюшка! Милута в негодовании отмахнулся, но сам не сдержал усмешки. Его бы заставить языком грестиладья бы быстрее ветра побежала!
Спеха прозвали Спехом за неизменное везенье, провожавшее его от колыбели все семнадцать лет его жизни. «Коли упадет, так на мягкое! приговаривала его мать. Ему бы лени поменее, так ладно бы жизнь прожил. А ведь не мыслит, что удача-тоодно дело, а счастьеиное!» Но Спех не слушал попреков и верил в свою добрую судьбу. Мать Макошь сотворила его невысоким, но наделила широкой грудью, крепкой шеей и сильными руками. Черты его лица были нерезкими, мягкий нос с округлым кончиком покрывали золотистые веснушки, между нижней губой и округлым подбородком виднелась ямочка. Светло-рыжие, как жидкий мед, волосы рассыпались по лбу, а серо-желтоватые глаза его блестели живо и весело. Нравом он был подвижен, любопытен, незадумчиво-смел и легкомыслен, но на честность и преданность его можно было вполне положиться.
Плечистый парень-кормщик подошел к Милуте, а Спех направился прямо к Загляде.
Готова каша? деловито спросил он, вытаскивая из сапога деревянную ложку, завернутую в серую холстинку.
Не лезь, не готова еще! Загляда замахнулась на него своей ложкой, и Спех отпрянул от котла, в который уже было сунулся. Потерпишь!
Ловко уклонившись от встречи с деревянной ложкой, Спех принялся размашисто вытирать лицо рукавом.
Ух, чуть не весь город обегал, покуда кормщика сыскал! пожаловался он хозяйской дочери, преувеличенно тяжело дыша. Ух и уморилсячуть жив! Не веришь? обиженно спросил он, увидев улыбку на лице Загляды. Прочие Милутины спутники, сидевшие вокруг костра В ожидании каши, тоже заулыбались.
Девушка покачала головойона знала, что Спехвеликий искусник притворяться, но не могла сдержать улыбки в ожидании чего-то забавного.
А и городишко-то махонький! вдруг с легкостью сознался Спех и стал дышать обыкновенно. Всего-то три улочки, да и те У нас в Полоцке один гончарный конец и то больше!
А ты уже и по дому стосковался? с насмешкой спросила Загляда, прекрасно знавшая, что уж кто-кто, а Спех ничего важного дома не забыл.
Ой, стосковался! закрыв глаза, страдальчески затянул Спех. Вот как сплю, так и вижу: сижу я за кругом да горшок верчу, такой большой-большой, а братец глину месит. А батя еще волокушу волокет да ласково так: «Работайте лучше, суслики ленивые, кормить не буду!»
Загляда фыркнула, прикусила губу, но все же не выдержала и рассмеялась, представляя этот образ домашнего уюта, от которого Спех сбежал в дружину ее отца. Спех пристал к Милуте в его прошлогоднюю полоцкую поездку и до сих пор отчаянно смешил Загляду своим кривическим выговором. Гончар легко отпустил сынка, «потому как дома от него толку нет, только и знает, что языком трепать».