Вытаскиваю Пуделя на берег, отпускаю, наклоняюсь над ним. Что делать дальшене представляю. Наглотался воды или нет? Зачем-то начинаю катать бедолагу по земле, будто надеясь растолкать. Несколько раз в процессе бью его кулаком в грудь, хотя боюсь сломать ему что-нибудьтаким он кажется хрупким. В какой-то момент Пудель кашляет, его тошнит водой, он открывает мутные глаза, хрипит что-то невнятное и снова отключается.
Становится тихо.
Легкий порыв ветерка пробирает меня до костей, и я обнимаю себя за плечи, пытаясь согреться. Я насквозь мокрый, и понимаю, что так это оставлять нельзя. Надо что-то делать.
Громко бормоча ругательства, снова обхожу Пуделя и подхватываю его под плечи, надеясь выволочь на хоженую дорожку и добраться до кого-нибудь.
Какая же она длинная, эта тропинка! Перелесок, тянущий ко мне свои уродливые ветви, кажется бесконечным, как терновые заросли замка Спящей Красавицы, я пыхчу, пячусь, волоча под мышки отяжелевшего паренька, и периодически зову на помощь срывающимся голосом. Широкие безлюдные просторы, на которых можно пережить обиду, меня больше не радуют. Я продолжаю истошно орать, надеясь, что мои вопли все-таки привлекут хоть кого-то.
Синие комбинезоны разнорабочих попадаются мне на глаза первыми. Я ору громче, и в какой-то момент меня слышат. Ко мне бегут трое.
Боковым зрением замечаю, как приближается еще одно пятно. Им оказывается Майор: каким-то образом ему удается добежать до меня быстрее, чем рабочим.
А ведь Пудель в Казарму не хотел! Его так там измучили, что он готов был утонуть, лишь бы туда не возвращаться! осеняет меня.
Я обессиленно сажусь рядом с Пуделем и пытаюсь прикрыть его собой. Когда Майор подлетает, я смотрю на него взглядом, полным искренней ненависти.
Нет, не вы! взвизгиваю я. Он из-за вас это сделал! Мой взгляд с мольбой обращается к подоспевшим рабочим. Не подпускайте его сюда! Это все из-за него, слышите?! Это он виноват!
Майор опускается на корточки и тянет руку к моему плечу. Я грубо отбиваю ее, меня охватывает ужас, что в лазарет Пуделя направят не куда-нибудь, а в треклятую Казарму.
Не трогайте! предупреждаю я.
Майор примирительно убирает руку.
Послушай, малыш, все хорошо, мягко говорит он. Ты все правильно сделал. Мы поможем
Вас нельзя подпускать к ученикам! упорствую я. Это вы виноваты! Это из-за вас он
Рабочие оттаскивают меня от Пуделя и хватают под руки. Майор тем временем поднимает тощего паренька на руки и смотрит на меня с невыносимым сочувствием.
Его нужно переодеть в сухое. Отведите его в лазарет и пригласите директора, дает он последние указания и удаляется прочь.
Я безуспешно бьюсь в руках рабочих, немых, как големы, понимая, что только что отдал вновь обретенного приятеля в руки его палача.
Глава 7. Ты знал?
НОВИЧОК
Следующие несколько часов проходят для меня, как в тумане. Меня приводят в Казарму, заводят в ее недра, которые я толком не рассматриваю, усаживают на кушетку в белую комнату, выдают какую-то одежду, приносят чаю, велят выпить. Я пью, не споря. Кажется, все это время почти не моргаю, если верить пересохшим глазам.
Входит женщина в белом переднике, приносит поесть какую-то кашу. Ем, не различая вкусачисто механически. Забирать посуду через какое-то время приходит уже другая женщина, но смотрит на меня с той же отвратительной жалостью, что и первая. У всех, кто попадается мне на глаза, я справляюсь о состоянии паренька, который попытался совершить гребаное самоубийство в мой первый гребаный день в этом гребаном интернате. Ничего определенного мне не отвечают, только просят еще посидеть и подождать. И я сижу.
Время для меня будто останавливается, и я не знаю, сколько провожу здесь, пялясь в одну точку.
В какой-то момент за дверью раздаются голоса, один из которых мне уже знаком. Входит Майор, а за нимвысокий седовласый очкарик в старом видавшем виды костюме. Я мрачно гляжу на Майора, по-прежнему испытывая к нему жгучую ненависть. Перевожу взгляд на седовласого и киваю на тренера.
Уберите его отсюда. Я с ним разговаривать не хочу. При немтоже.
Седой смотрит на меня с отцовской добротой и садится на белый стул напротив кушетки, которую я занимаю.
Кажется, у вас вышло некоторое недоразумение с нашим тренером, молодой человек, терпеливо говорит старик. Я вдруг соображаю, что это директор. Сверчок, кажется. Что-то от стрекочущего насекомого в его облике и правда есть: ходит он, чуть наклоняя вперед прямую спину, а когда садится, поджимает руки и складывает их, не сцепляя пальцев, делая их похожими на маленькие лапки. Лысая макушка и очки с толстыми стеклами довершают образ. Вам показалось, что на физподготовке с учениками обращаются жестоко, не так ли?
Я недоверчиво кошусь на него. Что-то в его размеренном приглушенном голосе и манере речи заставляет меня убавить пыл.
Да, коротко отвечаю я, исподлобья глядя на Майора. Парень, который пыталсяНе получается договорить про самоубийство, и я мотаю головой, отрывая от своей мысли кусок. Он это подтверждал.
Майор стоит, точно надзиратель, сложив руки на груди за директорской спиной, и молчит. Смотрит на меня, не отрываясь, но не враждебно, а сочувственно. Даром мне не сдалось его сочувствие!
Сжимаю кулаки, пытаюсь совладать с собой.
Он в шоке, директор, тихо замечает Майор.
Отвалите от меня! вскидываюсь я так, что Сверчок вздрагивает и сильнее пожимает руки-лапки. Майор остается недвижим, как статуя.
Молодой человек, примирительно начинает директор, в нашем заведении мы, разумеется, не обращаемся с детьми жестоко. И, само собой, не совершаем никаких противоправных действий. Наш руководитель физподготовкиопытный человек, и он уж точно не мучает учеников, смею вас заверить.
И у вас язык поворачивается так говорить после того, как ученик из-за него решил утопиться? восклицаю я, поражаясь наглости этой лжи.
Майор терпеливо вздыхает. Сверчок поправляет на носу очки.
Понимаю, сколь сильно вас ввел в заблуждение этот скверный случай
Скверный случай?!
но молодой человек, с которым вы повстречались, директор удрученно вздыхает, эмоционально нестабилен. Ему нужно особое внимание и, поверьте, персоналу, который это внимание не сумел оказать, я уже сделал надлежащий выговор. Этому молодому человеку очень повезло, что рядом были вы. Что вы не растерялись и сумели оказать ему помощь. Сейчас, если хотите знать, ему уже лучше. Он спит.
Я поднимаю глаза на директора.
Можно мне к нему?
Я бы не советовалначинает Сверчок.
Майор прерывает его.
Пусть идет, директор. Возможно, так будет лучше.
***
То, что здесь принято называть палатой, меньше похоже на палату, чем ученические комнаты. Теперешнее пристанище моего обретенного и едва не потерянного приятеля напоминает обтрепанный кабинет, наскоро переделанный под спальню.
Пудель мирно лежит на кровати у окна. Никаких приборов или капельниц к нему не подключено, и я думаю, что он вот-вот должен проснуться при виде меня, но Пудель не просыпается. Наверное, ему что-то вкололи.
Вид у него бледный и истощенный, как будто он несколько дней осознанно морил себя голодом. Невольно вспоминаю слова директора об «эмоциональной нестабильности» Пуделяпочему-то этому заявлению удалось как следует меня пронять, и уже не исключаю возможность, что так и было.
За эти мысли сразу становится стыдно. Я опускаю голову и сажусь на стул рядом с кроватью. Чего-то жду, но ничего не происходит.
Зачем ты это сделал? спрашиваю в пустоту. Я даже не уверен, что хочу знать ответ. Казалось бы, мы только познакомились, и я не мог настолько прикипеть к этому странному типу и так сильно заинтересоваться его судьбой, но мне почему-то тяжело и погано. Не могу сказать, от чего конкретно.
От того, что это произошло во время нашего задушевногокак мне казалосьразговора?
От того, что я не уследил, не остановил его и не разубедил?
От того, что ему так легко удалось отвлечь меня клятым чаем с печеньями?
Наверное, от всего вместе. Почему-то даже от того, что пресловутого чая с печеньями в рюкзаке не оказалось.
А еще это странно, продолжаю свою мысль уже вслух, но мне неуютно, потому что мне не наплевать на все происходящее здесь. Морщусь от этих слов, как будто они режут мне язык. Лез с вопросами к Старшей, потому что хотел узнать, как все устроено но это еще ладно! Многие бы лезли в первый день. А вот зачем я с Майором сцепился, вообще не знаю. Увидел, как он учеников гоняет, и с катушек слетел. А потом ты, укоризненно смотрю на спящего парня. Я когда за тобой бросился, я это сделал, не думая. Даже не знал, хочешь ли ты, чтобы тебя спасали. Может, тебе это было совсем не нужно? Может, я хуже сделал? Мне твердят, что я сделал все правильно, но я я хочу, чтобы так и было, только я не уверен, понимаешь? Я ни в чем не уверен. Ни капельки!
Опускаю голову и сжимаю кулаки, чтобы не дать волю захлестнувшим меня переживаниям. Мое тихое отчаяние съедают стены, изголодавшиеся по разговорам, и оставляют мне тишину.
Я вздыхаю.
Ты знал, что я за тобой полезу? продолжаю свой абсурдный допрос. Я ведь мог встать истуканом и молча смотреть, как ты тонешь. Не со зла, а просто потому что растерялся бы. Но я полез. Ты это знал? Тебе это было нужночтобы кому-то было не наплевать? Или ты ждал, что я не вмешаюсь?
Конечно же, Пудель мне не отвечает. Его сон кажется таким глубоким, как будто это и не сон вовсе как будто он
За окном вдруг завывает ветер, да так сильно, что я вздрагиваю. Правую ногу внезапно пронзает острая спица боли, заставляющая меня подскочить и зашипеть. Тихая палата превращается для меня в пристанище шелеста заоконной листвы, похожего на шепот, собственного шипения, и тихого дыхания спящего. За этой какофонией, показавшейся мне ужасно громкой, я не слышу, как открывается дверь.
Все в порядке, малыш? доносится до меня голос Майора. Шум резко стихает, будто его и не было. Или он был только в моих ушах?
Резко оборачиваюсь, забывая о притихшей ноге.
Вы, что, теперь повсюду собрались за мной ходить? шиплю я. Почему у меня такое чувство, будто Майор только и ждет, что я отреагирую на «малыша»? Если так, то мне совсем не хочется доставлять ему такое удовольствие.
Мне показалось, у тебя что-то случилось, спокойно отвечает он.
Случилось, ядовито говорю я. Человек, с которым я почти подружился, рассказывал ужасы про вашу физподготовку, а потом решил утопиться. Вот, что случилось.
Директор ведь тебе объяснилпримирительно начинает Майор, но я перебиваю его.
Что дело в его неуравновешенности? кошусь на Пуделя и морщусь. Он вовсе не показался мне психом, когда мы сидели у болота. Он был уставшим, да, но не безумным и не печальным. Или печальным он все-таки был, а я не смог этого разглядеть? Не придал должного значения? Так или иначе, идти на поводу у Майора мне не хочется, и я упрямо качаю головой. Каким бы неуравновешенным он ни был, не отрицайте, что вы его провоцировали! Думаете, все можно вылечить на плацу? Здесь вам не армия! Если вы знали, что у него проблемы, надо было сразу отправить его сюда, под надзор
Майор выслушивает меня удивительно спокойно. Я бы на его месте уже сам себя приструнил, а этот молчит. Внимает. В какой-то момент это становится просто невыносимо, и я понимаю, что выдохся.
Уходите, прошу я. Оставьте меня в покое.
Но Майор не уходит, а продолжает на меня смотреть. Под его внимательным взглядом мне становится не по себе.
Когда будешь готов, я отведу тебя в ученический корпус, наконец, возвещает он.
Я сам могу туда дойти.
Взгляд Майора недоверчиво перемещается за окно.
Можешь, соглашается он. И все-таки я тебя провожу. Это не обсуждается.
На этот раз в его голосе звучит сталь, напоминающая о том, почему его считают грозой этого концлагеря. Затем Майор встает и уходит. Я снова остаюсь наедине со спящей молчаливой комнатойуже который раз за сегодняшний день.
***
Иногда кажется, что время должно с тобой считаться. Делать тебе поблажки, когда ты чем-то занят; не бежать так быстро, если ты теряешь его счет; закрывать глаза на твои слабости и не утекать сквозь пальцы.
Время с тобой не согласно. Ему в отличие от тебя не нужны передышки, а на твои нужды ему глубоко наплевать.
Сумерки за окном палаты Пуделя застают меня врасплох. Я таращусь мимо полупрозрачных занавесок на деревья, окутанные мрачноватой синевой, и не могу поверить, что прошло столько времени. Я, что, просидел здесь до самого вечера?
Встаю и по затекшему телу понимаю, что действительно надолго замер в одной позе. Потягиваюсь и нехотя выхожу в коридор. Директора там нет, зато есть Майор. Он сидит на скамейке ожидания, привалившись прямой спиной к стене, и, кажется, спит. Как только я показываюсь в коридоре, Майор открывает один глаз, бегло изучает меня, открывает второй и тут же поднимается.
Хорошо, что ты вышел до темноты. Освещение здесь плохое, идти будет неудобно, сообщает он будничным тоном.
Я не отвечаю. Опускаю голову и молча бреду за ним, стараясь не замечать навалившейся на меня усталости. Мы выходим из Казармы на улицу, и меня обдает сырой прохладцей. Затылок зудит от тяжелого ощущения чьего-то взгляда. Я оборачиваюсь, но на дорожке позади нас никого не вижу. Снова смотрю перед собой в спину Майора, но ощущение взгляда не уходит, и тогда я догадываюсь посмотреть вверх.
Решетчатые окна Казармы темны и глазасты: к ним приникло множество учеников, которые провожают каждый мой шаг. Мне неприятно, горько и почему-то стыдно. Я отворачиваюсь и вжимаю голову в плечи. Хочется закричать на них и заставить не пялиться на меня, но я сдерживаюсь и скрежещу зубами от злости. Через шаг врезаюсь во внезапно остановившегося Майора и выдаю невольное «Ой!», за которое готов сам себя прибить.
Все в порядке?
Я поднимаю недовольный, укоряющий взгляд.
Вам не надоело задавать мне этот вопрос? огрызаюсь.
Точно так же, как тебене надоело на меня гавкать.
От слова «гавкать» заливаюсь пунцовой краской от ушей до кончиков пальцев ног, успевая лишь понадеяться, что в темноте этого будет незаметно.
Сложно представить, что вас так волнует, все ли в порядке у ученика!
Представь себе, меня это волнует, спокойно отвечает Майор.
А если я скажу вам, что я «эмоционально нестабилен», вы от меня отстанете?
Майор тяжело вздыхает, разворачивается и продолжает путь к ученическому корпусу. Некоторое время нас окутывает тяжелое молчание, затем Майор снова его нарушает.
По-твоему, я должен плакать, заламывать руки и биться в истерике? Такое поведение тебе понятнее?
До меня доходит, откуда Старшая могла нахвататься своих высокомерных фразочек. Любимица Майора, она нашла не самый лучший пример для подражания. Возможно, это и мешает ей завести близких друзей если, конечно, Пудель сказал правду, и у Старшей действительно нет таких друзей в интернате.
По-моему, ваши заботливые речи были бы убедительнее, если б вы хоть немного переживали за ученика, который попытался покончить с собой. А так ваша участливость кажется наигранной.
Майор усмехается, и я слышу, что усмешка эта совсем не веселая.
Я тебя понял, говорит он. Больше не буду задавать вопросы.
Оставшийся путь по окутанной сумерками территории интерната мы проделываем в тишине. Майор не говорит ни слова комендантше за столом при входе, а молча проводит меня наверх. Он не спрашивает, какая у меня комната, а в какой-то момент предоставляет мне возможность идти первому, показывая дорогу. Я с удивлением отмечаю, что, несмотря на, мягко говоря, насыщенный день, не забыл путь до комнаты.
Уткнувшись в дверь с номером «36», я улавливаю за ней чьи-то разговоры. Поворачиваю круглую ручку, и разговоры будто отсекает ударом топора.
Я вхожу в комнату и предчувствую, как на меня вытаращатся соседи. Оказываюсь прав: они действительно без стеснения меня рассматривают. Глаза их делаются похожими на блюдца, когда они замечают Майора за моей спиной. На мое счастье, он не заходит со мной в комнату, а разворачивается и убирается восвояси.
Дверь закрывается, и я снова оказываюсь в тишине, но на этот раз комната бодрствует на три четверти: три ее обитателя не спят, а четвертый так и остается одеяльным коконом, каким я видел его с утра.
Не уступаю старожилам тридцать шестой в нетактичности и тоже внимательно их рассматриваю. Первое, что отмечаю: блондинов среди нас нет. Один пареньвысокий, примерно моего роста, но более тощий, сухощавый, с ярко очерченными скулами и выделяющимся рисунком вен на тыльных сторонах ладоней. Кареглазый, с каштановыми волнистыми волосами, он весь усыпан веснушками, похожими на маковые крошки на хлебе. Черная водолазка, заправленная в потертые джинсы, подчеркивают контраст между бледной кожей и темными веснушками.
Второйнапротив, низенький, пухлощекий, с темным «ежиком» на почти идеальном шаре головы, коренастый, глядящий немного искоса. Маленькие глазки бегают быстро и ненадолго замирают на всем, что привлекает внимание.
Третийсмуглый, тоже черноволосый, ростом примерно с меня, роскошно-аскетичный. Белая фуфайка, штаны, носкивсе кажется простым, но дорогим и чистым до безобразия. И как он умудряется поддерживать свои вещи в порядке в столь неопрятной комнате?