Андрей Петрович БогдановПовседневная жизнь Древней Руси
Введение.Тема и источники
Что такое «повседневность» в историко-культурном смысле? Это огромная масса деталей быта, взглядов и отношений, убеждений и предубеждений, возможностей и запретов, составляющих ткань человеческой жизни в данном времени и месте. То, что современники принимали как должное, практически не задумываясь, а ученые восстанавливают по крупицам, с чрезвычайным трудом. Работа эта практически по всем периодам истории начата сравнительно недавно и почти всюду далека от завершения. Даже недалекая от нас повседневность «сталинской эпохи», о которой существуют миллионы источников, представлена в трудах историков неудовлетворительно. Это легко проверить. Сравните то, что вам рассказывают в книгах, с живыми воспоминаниями вашей семьи. Очень часто контраст будет разителен. Проще говоря, историки не сумели передать в исследованиях повседневность советского общества в целом, не говоря уже о его отдельных слоях. И это невзирая на то, что мы пока еще имеем возможность поговорить с живыми свидетелями. В представлениях о повседневности более ранних времен мы, скорее всего, еще дальше от действительности, взгляд на которую прямо зависит от угла зрения, от социального слоя наблюдателя и его личной судьбы.
Между тем тема повседневной жизни далеко не развлекательна (хотя в увлекательности ей не откажешь). Меня как автора больше всего интересует образ мысли предков, основанный на огромной массе их повседневных размышлений, обстоятельств и правил. Я полагаю, что без погружения в духовную жизнь историк не может понять мотивы поведения людей, их замыслы и упорство в воплощении своих планов. А без этого историография превращается в фикцию. Описание в «позитивистском» духе: этот пошел туда-то и сделал то-то, но тут произошло что-то, на мой взгляд, просто бессмыслица. Почему же фикция, спросите вы: ведь это установленные учеными факты. Потому, что историк все равно, так или иначе, объясняет мотивы поступков людей: их целесообразность предполагает наличие цели. И поскольку историк не был очевидцем событий и в культуру повседневности не погружался, это не реальная цель исторической личности, а мотивация самого ученого и его современников. Возможно, это и не полное заблуждение, но кто может оценить степень достоверности таких суждений без углубления в повседневность конкретной исторической эпохи?! Насколько важно для читателя знать, что думает за исторического героя или за целое древнее общество автор книги, если нет никаких гарантий, что эти мысли реально двигали личностью и массами в описываемое время? Да совершенно не важно, разве что с точки зрения развлечения. Но в этом смысле увлекательный исторический роман предпочтительнее исторической монографии, цинично претендующей на истину «факта».
Историки нередко придерживаются позитивизма не из склонности выдавать свои мысли за мысли древних (хотя и этот мотив важен), но из сознания ограниченности собственных возможностей. Если кто-то подумал, что я излишне критичен к коллегам, пусть вспомнит высказывание об историках нашего общего коллеги Анатоля Франса в его остросатирической книге «Остров пингвинов»: «Историки переписывают Друг друга. Таким способом они избавляют себя от лишнего труда и от обвинений в самонадеянности. Следуйте их примеру, не будьте оригинальны. Оригинально мыслящий историк вызывает всеобщее недоверие, презрение и отвращение». «Ведь если вы выскажете новую точку зрения, передразнивает историк своих коллег, какую-нибудь оригинальную мысль, если изобразите людей и обстоятельства в каком-нибудь неожиданном свете, вы приведете читателя в удивление. А читатель не любит удивляться. В истории он ищет только вздора, издавна ему известного. Пытаясь чему-нибудь научить читателя, вы лишь обидите и рассердите его. Не пробуйте его просвещать, он завопит, что вы оскорбляете его верования». Каждый шаг в исследовании реальной истории, истории живых и мыслящих людей, это не только борьба с историческим материалом, но и опровержение стереотипов, ставших для множества людей предметом веры.
Кроме того, реальное представление о повседневной жизни какого-либо старинного общества во всех деталях получить нелегко. Исторический синтез, подразумевающий научный энциклопедизм, вышел из моды с углублением наших исследований в разных областях знаний. Объединить разные области гуманитарных наукнапример, источниковедение письменных памятников и археологиючрезвычайно трудно, а главноенедостаточно. Многие вопросы требуют адекватно проведенных экспериментов, мысленных иличто всегда убедительнеепрактических. К счастью, движение исторической реконструкции во всем мире, и особенно в нашей стране, дает нам широкое поле тщательно проводимых экспериментов.
Синтез подразумевает пониманиенапример, как вся совокупность предметов вооружения и снаряжения всадника и коня работала в древнерусской дружине. И только с этим знанием мы можем правильно интерпретировать описание битв в письменных источниках. Если известный исторический реконструктор П. А. Васин, опираясь на труды выдающегося историка оружия, знаменитого археолога А. Н. Кирпичникова, на практике установил, что комплекс вооружения русского дружинника с XII века предназначен для таранного удара копьем, как в рыцарском войске, то все старые схемы Ледового побоища нужно выбросить. Никаких пеших воинов с обеих сторон, никакого стояния на месте под ударом крестоносцев, никакого «утопления» рыцарей, которые оказались по реально изученному и проверенному на практике вооружению легче дружинников Александра Невского. Это знание заставляет вспомнить, что и мотив «утопления», и преувеличение потерь крестоносцев появились в русской летописи через сто лет после событий, путем редактирования более раннегои известного намтекста, на что историки не спешили указывать, не желая вступать в схватку со стереотипами. Наконец, мы осознаем, что сама переходящая из учебника в учебник «схема сражения» появилась в результате убеждения (понятно, откуда взявшегося), что Александр Невский опирался на «силу народных масс», выступая не командиром профессионального войска, защитником и третейским судьей Великого Новгорода, каковым являлся князь, но своего рода народным вождем, духовным предком Вождя народов. Тут мы переходим к формированию научного представления о реальной роли князя в Древней Руси, ибо все вопросы повседневной жизни сплетены и взаимосвязаны. Оказывается, что сам князь с его дружиной профессиональных воинов и пожизненно присягнувшими ему в верности чиновниками-холопами вовсе не восточный хан или западный суверен, законодатель и владыка над своими подданными. Он со всей военно-административной прослойкой служит русскому обществу и исполняет его законы, основанные на традиции и модернизируемые только по соглашению между социальными силами. Хорошо или плохо служит князьрешает «гражданское общество», которое может указать ему на дверь, если оно сильно, или убить, если силы общества недостаточно убедительны.
Теперь давайте обсудим наш конкретный предмет исследования. Словосочетание «повседневная жизнь» на первый взгляд ведет нас к быту и нравам «простого народа», то есть в Древней Руси (Xначало XII века) в подавляющем большинстве крестьян и сельских ремесленников. Эта увлекательная для некоторых тема будет в книге затронута, но и только. Ключевым понятием для автора является Русьгосударство, созданное загадочными русами, объединившими огромную массу восточнославянских, финно-угорских, балтских и степных племен, проживавших на Восточно-Европейской равнине. А как же, спросите вы, славяне, которые вместе с финно-уграми и рядом других племен составили Древнерусское государство и призвали ради внутреннего мира и внешней защиты русских князей с их дружинами?
Племена и племенные союзы, в основном (хотя и не всегда) добровольно составившие Русское государство, были представлены в политической жизни прежде всего городами. Города уже в XI веке считали себя русскими. Значительная часть населения Древней Руси с конца X до середины XI века приняла христианство, но немало племен, преимущественно финно-угорских, оставались языческими даже в XIII веке. Законы «Русской правды» и правила Православной церкви действовали в большинстве городов и весей, в том числе не славянских (например, у ростовской мери и муромской муромы). Но то и другое не навязывалось князьями и не принималось во множестве крупных племенных союзов (карела, ижора, мордва и др.). Объединяющей силой и властью, физической и духовной, были сначала русские князья и дружины, затем принятая ими православная вера и утверждаемая ими в основном в славянских землях Церковь, на локальном уровнегорода, представлявшие в том числе и крупных землевладельцев-бояр, и лишь затемсельское население, хранившее великое разнообразие племенных традиций.
Погружение в повседневность Древней Руси означает поэтому первоочередное исследование жизни, нравов и насущных забот объединяющих страну людей: князей, их бояр и дружинников. Затем бояр, купцов и хозяев крупных мастерских«золотых поясов», а также обеспечивавших их силу и общественное равновесие трудовых «черных людей» древнерусского города. Богатые и разнообразные племенные традиции сельского населения могут служить для нас лишь фоном основной темы повествования.
Немаловажны и традиции многочисленных соседей Руси, с которыми князья бесконечно воевали, постоянно вступали в союзы и роднились настолько усердно, что это стало общим местом в русском летописании и народном эпосе. Когда богатырь Алёша Попович, на пути из Ростова (напомню, города первоначально мерянского), побивает злого красавца Тугарина Змиевича, а вскоре встречает того подле престола княгини Киевской с головой на ее коленях, это не то, о чем былинный Алёша и вы подумали. Просто у степного витязя и княгини один отецхан Тугоркан. И все наши природные русские князья имели такую же сложную смесь разных кровей разных народов, как их коллегиимператоры, короли, герцоги, ханы и прочие правящие лица Европы. В чем же было своеобразие наших, русских князей? Это один из вопросов, который мы с вами выясним наряду со множеством других. Но на каком основании?
В последнее время в обществев том числе благодаря снижению качества школьного образованиястало популярным мнение, что выяснить реальные исторические, в том числе и особенноисторико-культурные обстоятельства нельзя в принципе из-за недостатков источников и субъективно, по злой воле историков, которые веками усердно сочиняют историю, как хотят. То и другое неверно. Действительно, историю, начиная с первой летописи, пишут субъекты, следовательно, она субъективна. Как и математика, замечу я на это, целиком созданная и развиваемая субъектами. Но в точных пауках, возразят мне, есть системы проверки истинности, включая эксперимент, и есть материальный субстрат! То же самое есть и в истории, объект которой представляет более сложную систему, чем те, с которыми в естественных науках производится формализация и осуществим эксперимент. Пробойная сила стрелы, выпущенной из древнерусского лука, с каленым стальным наконечником пронзающей два слоя кольчуги, а с наконечником из незакаленного железа не пробивающей ее, устанавливается экспериментально так же, как любая истина в ньютоновской механике. Даже действия древнерусской дружины в делом закономерны, объяснимы, предсказуемы и воспроизводимы (с учетом техники безопасности). А поведение более сложных общественных систем хотя и может быть понято учеными и доказательно объяснено читателю, все более напоминает квантовую физику с ее принципом неопределенности. При этом чаще всего общественная система еще более сложна, а научное описание ее функционирования (в отличие от отдельных элементов и связей) не более доступно для «приземленного разума», чем принцип квантово-волнового дуализма. Последний можно понять, если вы понимаете и признаете созданный для его описания математический аппарат. В противном случае вся квантовая физика будет для вас мистикой и фантастикой. Так же и в истории понимание сложных общественно-культурных систем невозможно без признания значимости и достоверности большого пути умственных усилий, проделанных поколениями ученых.
Но атом, вспомнит читатель школьный курс, для элементов коего сформулирован принцип неопределенности, существует здесь и сейчас, а объекта истории здесь нет. Некоторые даже сомневаются, что этот объект в определенное нами время существовал. И я мог бы, вслед за Бором и Гейзенбергом, усомниться в реальности пары «сейчас» и «здесь», например, для электрона. Но даже в ньютоновских понятиях история вполне материальна. Следы, которые оставляет деятельность человека, столь же реальны, как следы, по которым мы в действительности изучаем физические явления. Не забывайте, что ни один физик не «держал в руках» электрон, но фиксировал след электрона. И прочность стали определяется по глубине следа от погруженного в нее наконечника. В истории самое наглядное, хотя отнюдь не самое простое представление об этих следах дает нам археология.
Археология представляется профанам более простой и достоверной наукой, чем, например, изучение летописей, потому что имеет дело с предметами, которые непосредственно изготовили и использовали наши предки. Увы, я должен профанов огорчить. Собирательство предметов, при всей его увлекательности, не есть суть метода археологов. Смысл их работы состоит в установлении связей между предметами для восстановления, насколько это возможно в данный момент, материальной культуры мысленно реконструируемого общества, которое нередко и имени своего не имеет, именуясь «археологической культурой» с условным названием. Да, значительную часть времени археологи проводят «в поле», на раскопках, и почти столько жеза описанием выявленного ими предметного мира. Но 99 процентов археологии как науки есть плод мысли, основанной на изучении комплексов этих предметов и их окружения, с обязательным и постоянным представлением о том, сколь малой частью предметного мира древности мы сегодня владеем.
Сам предмет, например древнерусский боевой топор, обретает в археологии смысл именно как связанная с материальным объектом мысль ученого. Именно археолог, благодаря бесчисленным сравнениям, установил, что этим трехсотграммовым куском железа с наваренной на скошенной кромке острой полоской стали рубили отнюдь не дрова. Что узкое ушко для тонкого древка означает: перед намиоружие одного удара, приходящего в цель острым углом закаленного острия, то есть удара для пробития доспехов, а не рассечения незащищенной плоти. Это (опуская несколько этапов развития мысли) топор закованного в доспехи конника для стремительной и скоротечной схватки. Это оружие профессионального воина, за спиной которого стоит великолепный мастер-кузнец, создавший высокотехнологичное и дешевое расходное орудие войны. Наконец, этот типичный боевой топор представляет культуру страны, традиционно находящейся в центре торговых, экономических и иных связей Европы и Азии, Запада и Востока, Великой Степи и мира земледельцев.
Все эти знания, как вы понимаете, имеют мало смысла, если мы не смогли связать топор с конкретным обществом определенного времени. Для оружия это очевидно необходимо: представьте себе, в какую ошибку могли бы впасть будущие археологи, поднявшие с раскопок на Бородинском поле палаш французского кирасира, кремневое ружье русского гренадера, гусеницу немецкого танка и автомат ППШ. И для оружия это сложно: именно оно во все века быстро распространялось по миру, часто вместе с удачными (не варьирующимися в разных обществах) формами, материалами, способами отделки и технологиями его изготовления. Достаточно вспомнить стремена, которые завоевали Евразию всего за полвека в эпоху Великого переселения народов. Или ламеллярный, собранный на ремешках из наплывающих друг на друга пластинок доспех, который был заимствован в Восточной Римской империи по прямому указанию императора у степных воинов и стал византийской, а затем и русской классикой, добравшись даже до такого медвежьего угла, который представляла в изучаемое нами время территория Швеции.
Реальный пример заблуждения, в которое способно ввести оружие, дали знаменитые «мечи викингов», найденные в большом числе и отличной сохранности в Скандинавии, где их бережно клали в могилы выдающихся воинов. В меньшем числе они были найдены в захоронениях IXX веков на Руси, где преобладал славянский обряд трупосожжения. Еще меньшев христианских странах Европы, где оружие с покойником уже не клали. Учитывая, что в русских могильниках среди серебряных украшений были и очень характерные скандинавские, легко было сделать вывод, что земли восточных славян и финно-угров были покорены викингами, которые являлись русами и создали государство Русь. То, что исследуемые могильники лежали на важных торговых путях между Балтийским, Каспийским и Черным морями, где Скандинавия была конечным пунктом доставки товаров, самым дальним и бедным закоулком сравнительно с Великим шелковым путем, Восточной Римской империей, Русью, Германией и землями современных Нидерландов, любителей «пути меча викингов» не волновало. И не волнует, даже когда археологи точно установили: мечи этого типа, каролинги (от Карла Великого, хотя точнее возводить их к Меровингам), производились в немецких землях на Нижнем Рейне и распространялись оттуда по всей Европе. Более того, эти ценные мечи тщательно маркировались во избежание подделок! Все мечи в Скандинавии оказались привозными. Даже в более технологически развитой Руси только два из найденных каролингов были местного производства, с отечественной маркировкой. Но спросить себя, с чего бы в дикой Скандинавии, где вершиной кузнечного искусства были большой нож и топор, вдруг возникло массовое производство мечей, сочетающих в клинке разные виды сложно обработанного железа и стали, адепты «пути викингов», в отличие от археологов, не удосужились.