Глава LVIII. Революция в промышленности
В исторической литературе часто замечается тенденция к смешению того, что мы называем здесь революцией в механике, представляющей собой нечто совершенно новое в человеческой жизни, возникшее в результате развития организованной науки, новый шаг вперед, подобно изобретению земледелия или открытию металлов, с явлением, совершенно отличным по своему происхождению, уже имевшим прецедент в истории, а именнос социальным и финансовым прогрессом, называемым революцией в промышленности. Оба процесса шли параллельно, постоянно влияя друг на друга, но они были в корне и по существу различны. Революция в промышленности произошла бы и тогда, если бы не было ни угля, ни пара, ни машин. Но в этом случае революция по своему характеру более приближалась бы к социальной и финансовой эволюции последнего периода Римской республики. Повторилось бы обезземеление свободных земледельцев, повторились бы и трудовые артели, крупные поместья, огромные капиталы и разрушительный в социальном отношении финансовый процесс.
Даже фабричные методы работы появились еще до введения машин и применения механической энергии. Фабрики явились результатом не машин, а «разделения труда». Задолго до того, как были введены в промышленных целях водяные турбины, специально обученные и жестоко эксплуатируемые рабочие клеили ящики из картона для модных товаров, делали мебель, раскрашивали карты, изготовляли иллюстрации для книг и т. д. Фабрики имелись в Риме еще во времена Августа. Новые книги, например, диктовались целому ряду переписчиков на фабриках, принадлежавших книгопродавцам. Внимательный читатель Дефо и политических памфлетов Филдинга знает, что идея собирания бедняков в различные учреждения для коллективного труда была известна в Англии в конце XVII века. Намеки на это можно найти в «Утопии» Мора (1516). Вышеописанные явления были результатом социального развития, а не прогресса механики. До середины XVIII столетия и даже дольше социальная и экономическая история Западной Европы фактически повторяла тот путь, по которому шло Римское государство в последние три века до Р. X. Но политические раздоры в Европе, политические возмущения против монархии, непокорность народных масс и, может быть, особая склонность западно-европейского ума к новым идеям в механике и изобретениямвсе это дало описанному процессу совершенно новое направление. Идеи человеческой солидарности получили, благодаря христианству, значительно большее распространение в ново-европейском мире; политическая власть не была уже столь сконцентрирована в одних руках, и энергичный человек в своем стремлении к богатству охотно отвращался от идеи рабства и рабского труда и усваивал значение могущества механики и машин.
Революция в механике, т. е. развитие изобретений и открытий в механике было новым явлением в человеческом опыте, и оно шло своим путем, независимо от вызываемых им последствий в социальной, политической, экономической и промышленной жизни. Революция в промышленности, напротив того, подобно большинству социальных явлений, находилась и находится под все усиливающимся влиянием условий жизни, непрерывно изменяющихся в зависимости от революции в механике. Существенное различие между накоплением богатств, вытеснением мелких землевладельцев и других мелких промышленников и периодом расцвета крупных финансовых операций в последние века Римской республики, с одной стороны, и весьма аналогичной концентрацией капитала в XVIII и XIX столетиях, с другой, коренится в глубоком отличии в характере современного труда, отличии, вызванном революцией в механике. Силой древнего мира была сила человека; все зависело, в конечном счете, от двигательной силы человеческих мускуловмускулов невежественных и подъяремных людей. Известную роль играла также в незначительном количестве мускульная сила животныхбыков, лошадей и т. п. Когда надо было поднимать какую-либо тяжесть, ее поднимали люди; когда надо было ломать камень, его ломали люди; когда надо было вспахать поле, его вспахивали люди и быки. Римским эквивалентом парохода была галера с обливающимися потом гребцами. Огромная часть человечества в раннюю эпоху цивилизации была занята чисто механической тяжелой работой. Введение машин, приводимых в движение неодушевленной энергией, вначале, казалось, не обещало облегчения от этого тяжелого и неинтеллигентного труда. Массы людей были заняты рытьем каналов, земляными работами при проведении железных дорог и т. п. Число рудокопов возрастало с невероятной быстротой. Но в то же время, еще гораздо в большей степени увеличивалось количество различных продуктов и удобств. Когда наступил XIX век, стала еще очевиднее логика нового положения вещей. Не было более нужды в человеческих существах, как в источнике слепой физической силы. То, что могло быть сделано физической силой человека, могло быть сделано скорее и лучше машиной. Человек нужен был теперь лишь там, где требовалось применение сознательного выбора и разумности. Человек требовался лишь как человек. Раб, бывший основой всех предшествовавших цивилизаций, существо, предназначенное к слепому повиновению, человек, мозг которого был лишь излишним придатком, стал не нужен для блага человечества.
Это было справедливо, как для древних отраслей промышленности, каковы земледелие и горное дело, так и для новейших металлургических процессов. Машины с большим успехом заменили труд десятков людей, занятых вспашкой, обсеменением и уборкой полей. Римская цивилизация была построена на бесправной массе дешевых рабов; современная цивилизация строится на дешевой механической силе. В течение столетия механическая сила становилась все дешевле, а труд дороже. Если машинам пришлось в течение одного-двух поколений ждать своей очереди для введения в горном деле, то это просто потому, что одно время человеческий труд был дешевле машин.
Описанное явление внесло коренной переворот в условия человеческого существования. В прежние периоды цивилизации всякий богатый человек и сановник считал необходимым содержать массу рабов. С наступлением XIX века в лучших умах стало крепнуть убеждение, что простой человек уже не должен быть рабом, что его следует воспитать, просветить, хотя бы для достижения большей «производительности труда», что необходимо, чтобы он понимал, что он делает. Зачатки народного образования в Европе относятся к первым годам проповеди христианства, то же самое было и в Азии, всюду, где утверждался ислам: необходимо было дать верующему возможность хоть сколько-нибудь усвоить новую веру, долженствовавшую принести ему спасение и научить его читать священные книги, где эта вера была изложена. Взаимное соперничество отдельных течений в христианстве, из которых каждое стремилось привлечь к себе возможно больше приверженцев, приготовило почву для развития народного образования. В Англии, например, в тридцатых и сороковых годах девятнадцатого столетия споры различных сект и стремление их завербовать юных приверженцев вызвали к жизни ряд соперничавших между собой образовательных учреждений для детей: церковные «национальные» школы, «британские» школы диссидентов и даже начальные католические школы. Вторая половина XIX века была периодом быстрого роста народного образования во всей Западной Европе. Параллельного роста образования в высших классах не происходило; конечно, и там заметен был прогресс, но не в такой степени. Благодаря этому, пропасть, разделявшая до сих пор мир на образованных людей и безграмотную массу, почти исчезла и свелась к едва заметной разнице в образовательном уровне. За спиной этого процесса происходила революция в механике, на первый взгляд как будто независимая от социальных условий, но в действительности неутомимо требовавшая полного уничтожения безграмотности во всем мире.
Экономическая революция Римской республики никогда не была ясно осознана римским народом. Средний римский гражданин никогда не видел совершавшихся вокруг него изменений с такой ясностью и полнотой, как это видим мы. Напротив того, народ, переживший в конце XIX века промышленную революцию, осознавал эту революцию все яснее и яснее, как единый цельный процесс, ибо этот народ умел уже читать, обсуждать и общаться и видел вещи, которые раньше оставались скрытыми от простолюдина.
Глава LIX. Развитие современных политических и социальных идей
Учреждения, обычаи и политические идеи древних цивилизаций вырастали медленно, век за веком; люди не могли ни обдумать, ни предвидеть их. Только в шестом веке до Р. X., в этот великий век юности человечества, люди стали задумываться над взаимными отношениями и впервые выступили с проектами изменений существующих верований, законов и методов управления.
Мы уже говорили выше о блестящем умственном расцвете в Греции и Александрии и о том, что наступившее в скором времени падение рабовладельческой цивилизации, а также религиозная нетерпимость и абсолютизм омрачили зарю этого многообещающего пробуждения. Только в XV и XVI столетиях среди царившей в Европе тьмы мелькнул свет независимой мысли. Мы уже попытались указать роль арабской любознательности и монгольских завоеваний в этом постепенном просветлении умственных горизонтов Европы. Сначала увеличился интерес, главным образом, к положительной науке. Материальные завоевания и материальная мощь были первым достоянием человечества, вновь достигшего зрелости. Наука о человеческих взаимоотношениях, об индивидуальной и социальной психологии, о воспитании и экономической жизни не только тоньше и запутаннее сама по себе, но и неразрывно связана с различными эмоциями. Развитие этих наук шло медленнее и встречало большие сопротивления. Люди готовы бесстрастно выслушивать самые противоположные теории о звездах или молекулах, но мысли о путях нашей жизни слишком глубоко затрагивают каждого из нас.
И подобно тому, в Греции смелые теории Платона предшествовали упорным исследованиям фактического материала, проделанным Аристотелем, так и в Европе первые политические исследования новой фазы ее развития вылились в форму «утопических повестей», представлявших прямое подражание «Республике» Платона и его «Законам». «Утопия» Томаса Моралюбопытное подражание Платону. Результатом ее было издание нового английскою закона о бедных. «Город Солнца» неаполитанца Кампанеллы был более фантастичен, но оказался менее плодотворным.
К концу XVII века литература, касающаяся социальных и политических вопросов, была уже довольно богата. Одним из пионеров в этой области был Джон Локк, сын английского республиканца, оксфордский ученый, первоначально занимавшийся химией и медициной. Его трактаты о формах управления, о терпимости и народном образовании доказывают, что ум его в полной мере был направлен на изыскание способов социального переустройства. Параллельно с Джоном Локком в Англии, но несколько позже его, Монтескье (16891755 гг.) подверг во Франции социальные, политические и религиозные учреждения самому строгому в основательному анализу. Он подорвал престиж и обаяние абсолютной монархии во Франции. Ему вместе с Локком принадлежит заслуга развенчания многих ложных идей, которые до тех пор мешали серьезным и продуманным попыткам переустройства человеческого общества.
Последовавшее за ним поколение середины и последних десятилетий XVIII века смело разрабатывало выдвинутые им вопросы морали и интеллекта. Вышедшая из превосходных иезуитских школ группа блестящих писателей «энциклопедистов», революционно настроенных, вырабатывала схему нового общества (1766 г.). Бок о бок с энциклопедистами работали экономисты или физиократы, подвергавшие смелому и суровому исследованию производство и распределение продуктов и благ. Морелли, автор «Кодекса природы», отверг институт частной собственности и предложил коммунистическую организацию общества. Он был предшественником той обширной и многообразной школы мыслителей-коллективистов XIX века, которых сваливают в одну кучу под общим названием социалистов.
Что такое социализм? Имеются сотни определений социализма и тысячи социалистических толков. По существу своему социализм есть не что иное, как критика идеи собственности с точки зрения общественного блага. Бросим беглый взгляд на историю этой идеи в течение ряда столетии. Социализм и интернационализмвот две кардинальных идеи, вокруг которых в значительной мере вращается политический мир нашего времени.
Идея собственности выросла из присущего животным видам воинственного инстинкта. Еще задолго до того, как люди стали людьми, наш предок, обезьяна, был уже собственником. Первобытная собственностьэто то, за что готово бороться каждое животное. Собака и ее кость, тигрица и ее логовище, олень-предводитель и его стадовот яркие примеры собственности. Трудно придумать более бессмысленное выражение в социологии, чем термин «первобытный коммунизм». Древний человек, живший племенным бытом в раннюю палеолитическую эпоху, защищал право собственности на своих жен и дочерей, на свои орудия, на видимый окружающий мир. Если другой человек вторгался в этот мир, он дрался с ним и, если мог, убивал его. Как убедительно показал Аткинсон в своем «Первобытном праве», развитие племени в течение веков совершалось таким образом, что древний человек стал постепенно признавать право собственности за более молодыми людьми на захваченных ими вне своего племени жен, на орудия, сделанные ими украшения и на убитую ими дичь. Человеческое общество выросло, благодаря компромиссу между собственностью одного индивида и другого. Это был компромисс с инстинктом, компромисс, вызванный необходимостью для данного человека изгнать какое-нибудь другое племя из его собственного мирка. Если холмы, леса и реки никому в отдельности не принадлежали, то это потому, что они должны были принадлежать всем. Каждый предпочитал бы считать землю своей, но это нельзя было, ибо против этого вооружились бы другие. Общество, поэтому, является с самого начала ослаблением права собственности. Чувство собственности у животного и у первобытного дикаря было значительно интенсивнее, чем в цивилизованном мире нашего времени. Оно коренится в наших инстинктах глубже, чем в разуме.
У первобытных дикарей и у малокультурного человека нашего времени сфера собственности не имеет никаких границ. Все, что ты можешь забрать, завоевать, принадлежит тебе: женщины, пленные, захваченные животные, лесная просека, каменоломнявсе, что угодно. По мере роста общины, появилось нечто вроде закона, ограничивающего взаимное истребление; люди выработали грубые методы для установления права собственности. Человек в праве был считать своим то, что он первый сделал, захватил или на что он имеет законное притязание. Казалось естественным, что должник, не могущий платить, становится собственностью своего кредитора. Столь же естественным казалось, что человек, заявивший притязание на данный клочок земли, требовал определенной платы со всякого, желавшего пользоваться этим полем. Лишь крайне медленно, по мере развития организованной жизни, люди стали понимать, что эта ничем не ограниченная собственность есть нечто очень вредное. Люди рождались на свет, где все уже было забрано другими, более того, когда они появлялись на свет, они сами уже были собственностью других. Теперь трудно проследить отдельные фазы этой социальной борьбы на заре цивилизации, но изложенная выше история Римской республики дает нам картину общества, в котором уже созрело сознание, что долги могут стать общественным бедствием и в таком случае должны быть отвергнуты и что ничем не ограниченное право собственности на землю также не согласуется с интересами общества. Несколько позднее в Вавилоне строго было ограничено право собственности на рабов. Наконец, в учении великого революционера Иисуса Назарянина мы находим такие страстные нападки на собственность, каких нигде до тех пор не встречали. «Легче, говорит он, верблюду пройти через игольное ушко, чем богатому войти в царство небесное». За последние двадцать пять или тридцать столетий усиливалась критика законных пределов собственности. Через девятнадцать веков после Иисуса Назарянина весь мир, исповедующий христианское учение, уже убежден в том, что нельзя владеть человеческими существами. Точно так же и идея о том, что человек может сделать со своей собственностью все, что угодно, была сильно поколеблена и в отношении других родов собственности.
В конце XVIII века вопрос о праве собственности все еще находился в зачаточном состоянии. Не было ничего ясного, ничего твердо установленного. Одним из сильнейших побуждений того времени было стремление защитить собственность от жадности и мотовства королей и эксплуатации со стороны знатных авантюристов. Стремление защитить частную собственность от налогов было одним из главных поводов французской революции. Но революционные лозунги равенства привели ее к критике той самой собственности, на защиту которой она поднялась. Как могут быть люди свободными и равными, когда массы их лишены земли и пищи, а собственники не дают им ни еды, ни крова, разве только в обмен на труд? Такова была жалоба бедняков.