Например, если мусульмане завоевывали какую-либо христианскую страну, христианам приходилось горько. Но ведь и изначально в мусульманской стране-победительнице христианам было не слаще (если они вообще там могли существовать).
В колониях же было совсем иное: страна (в Азии, Австралии, Америке или в Африке) захватывалась победоносными европейцамино от того не делалась частью Европы, частью победившей страны. Она становилась оккупационной зоной, с которой выгребалось все, а ее жители имели совсем иной, неполноправный статус.
В колониях действовали другие законы, более суровые и жесткие. Это могло бы быть уместным для побежденной страны в первые дни наведения порядка, но становилось законом на долгие годы.
Причиной такого странного и нелогичного положения дел была именно установка на истощение.
Архивы колониальной политики достаточно красноречивы. То, как обращались победители с побежденными, выходит за рамки просто мести или разгула разбушевавшейся солдатчины.
Это была прежде всего выкачка всего и всяресурсов и земельных, и людских. Последние использовались весьма нерационально, но зато в ураганном темпе. Словом, чистый грабеж, работа на истощение земли и аборигенов.
Примечательны взгляды на это явление К. Маркса и В. Зом- барта.
Первый говорил, что первична капиталистическая эксплуатация, а колониальнаявторична. И скрупулезно подсчитывал, каким процентом гешефта не поделился буржуй со своими работниками.
А второй, наоборот, выводил капиталистическую эксплуатацию из колониальной.
По нашему мнению, вряд ли нужно решать, что первичнокурица или яйцо. Оба эти вида вытекают из общей установки на истощение. А она видна не только в обращении с людьми.
Для Средневековья характерно тяготение к регенеративному образу жизни. Тогда использовали восстанавливаемые ресурсы. Например, печи топили дровами, а лес, как известно, в богатом на дожди европейском климате быстро вырастает вновь.
Это вполне соответствовало и общему восприятию времени, принятому на Западе тогда, как серии замкнутых циклов, неизменного чередования времен года, человеческих жизней, бесконечного круговорота, никуда не движущегося. Разумеется, ничего совершенного в природе нет.
И тогда тоже вынуждены были прибегать к невосполнимым тратам. Но такой вид действий расценивался как грех.
В Германии сильно развилось горнорудное дело, сильны были и рудознатцы, и шахтеры. Но все они считали грехом свое дело, ибо они, во-первых, ранили землю своими шахтами, во-вторых, брали у земли ее полезные ископаемые, не давая ничего взамен.
Поэтому они не смели обращаться со своими молитвами к Богу и нередко прибегали к нечистому, ибо думали, что уже больше им обратиться не к кому и что они уже до некоторой степени находятся во владении последнего за свои беззаконные дела.
Это было одним из факторов, способствовавших развитию знаменитой немецкой демонологии. Поэтому давайте сплюнем через левое плечо на всех этих мефистофелей и забудем о них.
Новое же времявремя буржуазных революций и паровых двигателейбыло ознаменовано именно установкой на истощение и природных ресурсов. Топить стали не восполняемыми дровами, а невосполнимым каменным углемсамым ценным, по Гончарову, минералом XIX века.
Неслыханными темпами шло развитие поиска и добычи полезных ископаемых. По сути дела, все нынешнее устройство промышленности основано на истреблении невосполнимого природного ресурса.
Знаменитая формула взаимопревращения вещества и энергии в производстве работает по преимуществу на уничтожение вещества. Поэтому средневековые люди бежали бы от нынешних технологий, как от нечистой силы.
Но если в Новое время Россия честно выедала себя, сжигая в топке индустриализации уголь, сталь и рабочую силу, то Запад себя берег и продолжает беречь.
Подкинув миру массу соблазнов, для исполнения которых необходимо дичайшее, расточительнейшее транжирство, он бережет свои ресурсы, используя для самых энергоемких и вредных производств слаборазвитые страны. При этом Запад не дает им использовать эти производства в качестве фундамента для промышленного рывка.
Обратной стороной транжирства служит новый символ цивилизации, разработанной Западом, Мировая свалка. Великая помойка оказывается неуничтожимой, ибо на ее уничтожение уйдет слишком много энергии. Она увозится другимтем, кого удалось прельстить мечтой о роскоши цивилизации: жителям Африки, Азии, а также до недавнего времени и нам, русским, к которым в 1990-е годы с подачи ельцинской камарильи Запад относился как к неграм какого-нибудь замухрыженно- го Г абона.
Правда, с недавних пор Африка, в отличие от нас, несколько одумалась. Многие страны отказываются от захоронения западных отходов на своей территории, проповедуя доктрину «Лучше быть бедными, но чистыми».
Но знаменательно то, что западная цивилизация не может обойтись без истощения, загрязнения отбросами. Сил жить в автономном режиме у нее нет, а тратить деньги на уничтожение всякого мусора, по мнению западных прагматиков, непозволительная роскошь.
Часто, говоря о Западе, употребляют термины «двойная мораль» (последние 10 лет это выражение часто заменяют синонимом «двойные стандарты»).
Примеров такой морали Запада настолько много, что затруднительно их выбирать.
Достаточно вспомнить отношение, например, к действиям СССР в Афганистане (Запад объявил их «интервенцией») и оккупацией США Ирака (западные СМИ обвинили эту страну во всех смертных грехах, а оккупантов назвали «освободители иракского народа от тирании»).
Или вспомним, как истошно вопили западные СМИ о «русских убийцах мирных жителей Сирии», когда наши самолеты бомбили там террористов.
А действия военных США, которые и в самом деле бомбили больницы, рынки и свадьбы, преподносились как «удары антитеррористической коалиции по базам ИГИЛ».
На этом фоне слова представителей Запада (высших лиц США, Англии, Франции, Германии и прочих испаний) про «вполне законные основания» у свергнувших законную власть отморозков с Майдана перестают казаться горячечным бредом.
Дело в том, что двойная мораль такого толка всегда была присуща Западу. Конечно, с особой яркостью она проявилась лишь в Новое время. Но зачатки ее были всегда.
Для того чтобы найти ее корни, достаточно вспомнить истоки европейской культуры. Без сомнения, культура Римской империи повлияла на многое в европейской культуре. Но культура Рима заключала в себя зерно, свойственное всем средиземноморским полисным культурам: «истинно полисное воззрение, что негражданеэто не люди или по крайней мере не такие люди, а потому и не совсем люди».
Это воззрение обеспечивало самую широкую дорогу для рабства. В наиболее законченном виде оно воплотилось в предхристианском варианте иудаизма. Но свойственно оно было всему Средиземноморью.
Причем любопытно: чем более деспотичной была власть в том или ином государстве, тем меньше в его культуре было двойной морали. В таком государстве выстраивалась иерархическая лестница, но, как правило, передвижение по ней было более легким, чем в государствах раннедемократического толка.
В ранней Римской республике практически невозможно было стать римским гражданином человеку со стороны. Во всяком случае, ему нужно было оказать Риму услуги такого масштаба, при которых он в какой-нибудь Персии получил бы неслабый придворный пост.
Конечно, в деспотиях у каждой иерархической ступени были свои права, подчас весьма широкие в отличие от нижних ступеней, но все же это была единая правовая система, а в республиках было фактически две системыдля своих и для чужих.
Надо сказать, что в Римеи именно в Римебыло и нечто другое. Параллельно этой тенденции существовала и другая, слабая при республике, но развившаяся в эпоху императоров, тенденция отношения ко всем как к людям.
Могли быть какие-то мелкие разграничения, но уже Тацит в качестве верховного судьи над историей выставляет не только и не столько мнение римского народа (хотя он и любил себя показывать этаким старинным римским патрицием, с присущим им культом жестокости), а «совесть рода человеческого».
Знаменитым эдиктом императора Каракаллы римскими гражданами были объявлены все свободные жители империи. Именно поэтому Рим мог развить свое влияние на подвластные ему территории. Но другая тенденциядля своих одна мораль, для чужих инаявсе же прокралась и в Европу.
Надо сказать, что схема истории, принадлежащая Сен-Симону, развитие по ступеням: рабство, феодализм, капитализм и грядущий социализмнесколько не соответствует действительности.
Древний мир принято считать в основном рабовладельческим, а между тем рабство в нем не занимало видного места. При детальном исследовании истории Иудеи советскими учеными Никольским и Рановичем выяснилось, что она не укладывается в эту умозрительную схему, которую Маркс использовал только для агитации и пропаганды.
Впрочем, даже история Древнего Египта, который во всех учебниках представлен классикой рабовладельческих отношений, не дает того места рабству, которое мы привыкли видеть.
Рабство как явление может присутствовать и при феодализме, и при капитализме. А 1990-е годы показали, что в бывших советских республиках (на Кавказе и в Средней Азии) оно может возродиться даже после десятилетий социализма.
Работорговля, особенно в Италии, при феодализме не прекращалась, причем за рабами нередко обращались к ордынцами те продавали итальянцам русских рабов«белых татар».
Что же касается капитализма Например, в Америке рабство официально существовало до 1863 года (а в отдельных штатах законы, запрещающие неграм покупать землю или получать образование, существовали до конца 1960-х годов). А неофициальнодо Второй мировой войны. И здесьдвойная мораль. Однимвсе расширяющаяся свобода, другимрабские колодки.
ГЛАВА 4 КРАЙНОСТИ РУССКОЙ ДУШИ
Особая трагичность Россиив ее положении между Европой и Азией.
Соседняя, но чужая нам Европа относилась к России всегда по принципам двойной морали, то есть не по-своему. Поэтому антирусскость многих наших прозападных демократов вроде Каспарова, Пономарева и прочих ходорковских с касьяновыми вполне понятна.
Они инстинктивно стремятся выйти из-под действия обратной стороны морали Европы, стать своими в Европеа в нынешней Европе Россия является чужой.
Поэтому вполне логично, что для вхождения в хитро-мудрую двойную-тройную мораль Европы надо перестать быть
русским и научиться делить людей не по русскому принципу «хороший-плохой», а по европейскому «свой-чужой».
Свой всегда прав, даже если вырезает одну за другой вьетнамские деревни, а чужой не прав даже тогда, когда спасает жителей Крыма и Донбасса от озверевших нацистов.
При всей абстрактности понятия «Европа» в нем все же есть и много конкретного. И конкретное воплощениеконкретная Европатребует не просто принадлежности к какой-либо общеевропейской цивилизации, но принадлежности к конкретному народу, нации, государству, культуре.
Не просто «европеец» само по себе это определение отрицательноене русский, не азиат, не африканец и т.п., а англичанин, француз, итальянец, немец.
Даже если ты приехал из африканских джунглей и идет только второй день после получения тобой французского паспортадля европейцев ты уже вполне уважаемый француз, а не какой-то дикарь из Уганды.
Сама по себе идея наших прозападных демократовпомочь России вписаться в Европу, может быть, и неплоха.
Но дело в том, что когда какое-либо государство входит в союз других государствэто не означает улицы с односторонним движением.
Так, Англия в прошлом веке была достаточно далека от континентальной Европы. В нашем веке такой дальности уже нет. По своим бытовым привычкам Англия приблизилась к Европе континентальной. Стало меньше резких особенностейили чудачеств, которые отличали англичан от других европейцев.
Но изменилась и Европа; в целом континент перенял многое от Англии. Если Россия войдет в Европу, то не только Россия должна объевропиться, но и Европаобрусеть. А вот с этим дело обстоит плохо.
Далее, а с чем сейчас мы войдем в так называемое цивилизованное сообщество? Взлет в позапрошлом веке немцев (быв-
ших одно время самой слабой и презираемой в Европе нацией), а в прошлом векеяпонцев был, помимо всего прочего, связан еще с совпадением национальных особенностей этих народов с требованиями прогресса.
Каждый этап прогресса имеет свой вкус и цвет, каждый выдвигает своих героев. И начиная со второй половины прошлого века механическая цивилизация стала требовать от людей известных добродетелейумеренности и аккуратности.
Причем растущая взаимосвязь всех отраслей требовала, чтобы этими качествами в немалой мере обладало большинство работающихда практически все, за исключением каких-нибудь маргиналов.
В то время как у нас увлекались героическими трудовыми достижениями всяких там Стахановых, в Европе и Америке все больше люди привыкали к простому ежедневному добросовестному труду.
Поэтому неудивительно, что японцы со своей «миллимет- ровочной» культурой, отшлифованной долгим проживанием на небольшом участке земли, со своими сверхминиатюрными деревьями в горшках, со своими тончайше подобранными «садами камней», где каждый камень был на месте с точностью до миллиметра, хорошо вписались в этот виток прогресса.
Но мы со своей размашистостью и полным отсутствием аккуратности, «миллиметровости» на что мы можем рассчитывать на этом пиру прогресса? Ни на что! Впрочем, как и большинство стран, например, латиноамериканских.
Что же нам делать в таких условиях? Подвергать свою страну унижениям с надеждой лет через тридцать добраться до того положения, в котором сейчас находятся опущенные ниже плинтуса Украина или Молдавия?
Или все же лучше отойти от этого «пира», изолироватьсяпроще говоря, опять же наплевать на Запад и сохранить себе кое- какой уровень существования взамен дезорганизации и развала?
Китай, допустим, в открытую игнорирует большинство европейских правил поведения, но это не мешает Поднебесной стать первой экономикой мира и завалить магазины Европы и Америки своим товаром.
Кроме того, необходимо рассматривать явления не только сами по себе, но и в том виде, в каком они отражаются в окружающем пространстве. И здесь оказывается, что Запад отражается в России не лучшим образом.
С давних времен русские люди смотрели на Запад как на место, где нет проблем, и поэтому русское западничество с давних пор в значительной степени было еще и стремлением избавиться от трудностей, удрать в то место, где, как еще недавно принято было говорить, «ноу проблем».
Однако когда русские пытались стать европейцами, то растворялись за границей бесследно.
Когда царь Борис Годунов послал русских людей за границу учиться, практически все там и остались, ища легкой жизни. Но все они просто растворились в Европе, и об их жизни нет данных.
Только об одном из нихНиканоре Олферьеве Григорьевеесть сведения. Он предал веру отцов и стал убежденным англиканином и даже пострадал от фанатичных пуритан за свою новую веру.
Если посмотреть на первого русского «диссидента» небезызвестного князя Курбского, то по его письмам и, главное, по его «Истории о великом князе Московском», видно, что он бежал к полякам не просто от угрозы смерти (хотя и это имело огромное значение), а в место, где не будет проблем.
Оказалось, что Польша и без жесточайшего деспотизма Ивана Грозного далека от идеала Курбского. По накалу обличительного пафоса, по той язвительности, с которой Курбский бичует страну, приютившую его, бичует не просто тех или иных лиц, а нравы большинства польской знати, по тому, что он
увязывает эти обличения с жесточайшей критикой Ивана Грозного, видно, что здесьне просто недовольство.
Курбский, критикуя Грозного, думал, что где-то дела идут по-иному. В Польше дела шли по-иномуно легче от этого не было. Для нас, однако, интересно то, что он видел за рубежом некий идеали идеал, увы, не сбылся.
В дальнейшем количество русских западников разрасталось. Но в отношении большинства их судеб повторяется лейтмотив: не устроились, не смогли, не вписались.
Сын Ордына-Нащокина, удравший за границу, не сумел там прижитьсявернулся назад на милость царя (Алексей Михайлович, впрочем, был действительно милостив к нему).
Подьячий Григорий Котошихин, убежавший в Швецию несколько ранее и написавший там свое знаменитое озлобленное антирусское сочинение, был казнен там за убийство. Те же, кто не думал оставаться на Западе, смотрели на него по-прежнемукак на место без проблем.