С XIV века можно проследить в документах нарождение более определенной терминологии для обозначения разных разрядов вольных слуг. Слово «дворяне», означавшее слуг княжьего двора, прикреплено к рядовой и низшей их массе, подведомственные боярину-дворецкому они «слуги под дворским», в их составе тем дальше тем больше лиц боярского происхождения, «детей боярских», и этот термин получает устойчивое значение второстепенного, среднего слоя вольных слуг, не только в столичной великокняжеской дворцовой службе, но и «по городам» -в уездах, где потомки прежнего удельного боярства остались в положении мелких и средней руки местных служилых землевладельцев. Слово «бояре» приобрело более специальное отношение к высшему слою вольных слуг, в отличие от западной Руси, где за этим высшим слоем утвердился заимствованный из польского термин «паны», а «боярами» остались те, кто в Великороссии именуется «детьми боярскими», т.е. «бояре меньшие», в отличие от «больших» или «нарочитых».
Верхи великорусского боярства получают в ту же пору наименование «бояр введенных». Попытку таких авторитетных историков, как С.М. Соловьев и В.О. Ключевский, выяснить этот термин его определением по должностному положению этого боярства нельзя признать удачной. Конечно, мы встречаем введенных бояр на видных должностях центрального и областного управленияуправителями дворцовых путей и наместниками-градодержцами, но не назначение на должность делало боярина «введенным». Вернее сказать, что великий князь, окружая себя боярами введенными, поручал («приказывал») им выполнение тех или иных правительственных функцийсуд и управление, воеводство, наместничество и заведывание своим дворцом, казной или «путями» своего хозяйства. Само понятие «введенного» боярства, означенное столь искусственным термином, создано своеобразной эволюцией отношений, которая сдвоила смысл слова «боярин»: бытовой термин стал применяться к служилому положению высшей группы личного состава великокняжеского двора. Это положение выделяло боярина из боярских рядов, тем более из рядов вольных слуг вообще. В чем состоял «ввод», наши источники не поясняют, они дают только прилагательное «введенный». Но едва ли будет натяжкой представить себе этот ввод или это введение тождественным, по существу, с позднейшим «сказыванием» боярства молодому боярину, обрядом, который делал его «думным» боярином великого князя. Выделение из боярства группы введенных бояр надо представлять себе явлением аналогичным позднейшему выделению из состава «думного» боярства более тесной группы бояр «ближних» и «комнатных», ближайших советников и сотрудников великокняжеской власти.
Введенные бояре составили круг советников князя. Им он доверял в свое место существенные функции суда и управления. Термин оказался недолговечным, он уступает понятию о «думных» боярах, в составе которых повторилась затем сходная эволюция выделения ближних к власти верхов. Остальное боярство занимает второстепенные должностипутные и иные, и, поскольку не достигает приобщения к «думной» среде, тонет в рядовой вольной службе, сходит на уровень «детей боярских», дворян великого князя.
Но боярство не только служилый класс. Опорой его служилого положения был его собственный социальный вес, как, с другой стороны, влиятельное служилое положение питает, углубляет и развивает социальные преимущества и владельческую мощь боярства. Боярское землевладение, более или менее крупное, возникло в раннюю эпоху Киевского периода. С XI века имеем известия о боярских селах, где хозяйство ведется трудом невольной челяди либо полусвободных закупов. С ранних пор, по водворении на Руси монастырских учреждений и церковной иерархии, развивается и растет церковное землевладение, которое сложилось на Руси не по канонической форме владений всей Церкви, как цельного учреждения, а по вотчинному типу владений отдельных монастырей, митрополии, епископских, кафедр, церквей соборных и приходских. Это придало церковным земельным владениям характер «боярщин» - земельных вотчин, тождественных по объему и составу прав владельца с боярскими. Рядом с ними наиболее крупными землевладельцами были сами князья, с древнейших времен развивавшие собственное земледельческое и промысловое хозяйство. Сила вотчинного землевладения была в обладании средствами производстватрудовой силой холопов, скотом, запасами зерна, возможностью оборудовать новые хозяйства. Организующее руководство колонизацией порожних земель, подъем новин, постановка хозяйства на пустошах -область широкой деятельности для богатых владельцев. Первоначальный источник этого богатстванехозяйственный: захват пленных на войне, дележ дани между князем и его дружиной, а затемторговля так добытыми товарами, доставившая князьям и княжим боярам руководящую роль в древнейшей киевской торговле. Княжескому землевладению служило и властное положение князя. На его земли тянулись элементы населения, вышедшие по тем или иным причинам из привычной житейской колеи: холопы, выкупившиеся из холопства, вольноотпущенники, всякого рода «изгои» и свободные смерды-крестьяне, не выдержавшие трудных условий самостоятельного хозяйства в своей волостной среде. Весь этот люд шел на княжеские земли не только в поисках определенного хозяйственного положения, но и за покровительством, сильной защитой властного владельца. Те же мотивы вели этот люд на земли церковных властей, и на монастырские, в состав которых переходили из княжеского владения населенные имения путем пожалования. К исходу киевского периода во всех областях Руси заметен сильный подъем боярских привилегий и боярского землевладения, которое слагается по тому же типу, как княжеское и церковное. Землевладельческая вотчина, церковная или светская, становится замкнутым в себе мирком, экономическая характеристика которого в соединении крупного владения с мелким хозяйством, асоциально-политическая в значительном развитии вотчинного управления, судебно-административной власти владельца над всем населением его земли.
Экономическое и административно-политическое значение вотчинного землевладения растет и крепнет в северной Руси в течении следующих столетий. Роль монастырского и боярского землевладения весьма значительна в нараставшем процессе внутренней колонизации Великороссии. Это землевладение врезается клином в волостные территории, то подымая новину на земельной заимке в неразмежеванных пустошах, то захватывая земли и угодья, которые волость «извека» считала своими. На первых порах такие захваты часто и не вызывали возражений со стороны волостных общин. Но, разрастаясь и умножая свои починки и новые деревни, вотчинное землевладение постепенно все более утесняло развитие, всегда более медленное, волостного хозяйства, крестьянское пользование угодьями и новинами. И кроме земельного захвата, наступление вотчины на волость принимало иные формыскупки у отдельных членов волости разработанных («жилых») участков богатым соседом, перехода на его землю части волостного населения ради «помоги», «ссуды» и покровительственно защиты. Теряя и земли, и угодья, и живую силу, крестьянская волость, сторона более слабая как экономически, так и социально, пыталась найти защиту в обращении к княжеской власти с жалобами на то, что «деревни и пустоши волостные разымают бояре, митрополиты и монастыри за себя» и что расходятся за бояр и за монастыри и за иных владельцев волостные «жильцы», бросая свои участки «в пусте» и тем ослабляя трудовую, и стало быть, и платежную силу волости.
Но вотчинное землевладение имело слишком большое значение для самой княжеской власти, чтобы она могла стать на сторону волости в этом конфликте. «Боярщина, -по выражению Н.П. Павлова-Сильванского, действительно была институтом не только землевладения, но и управления». Развитие вотчинного землевладения с присущей ему вотчинной властью стало существенным моментом в организации боевой силы и хозяйственных средств княжества рядом с путно-дворцовым и наместническим управлением. Боярство и духовенство, две живых и влиятельных опоры великокняжеской власти, могли особенно рассчитывать на ее заботу о своих интересах, об укреплении их социальной силы. А в то же времядать им опору в своей власти значило для великого князя усилить свои связи с руководящим общественным слоем и свое влияние на него. Обе эти задачи великокняжеской власти определяют существо политики жалованных грамот.
Духовные и светские вотчинники находят правовое основание для своих земельных захватов за счет волостных общин в великокняжеских пожалованиях. Великий князь (а по местным княжениям такова же практика других князей) выдает духовному учреждению или своему боярину жалованную грамоту с разрешением произвести заимку в той или иной волостной околице, пользоваться местными угодьями, занять под свое хозяйство запустелые волостные участки, приобрести покупкой волостную деревню или новину, разработанную поселенцем на волостной территории и т.п., запрещая притом старосте и крестьянам чинить какое-либо препятствие. Нередко такие жалованные грамоты получались для утверждения осуществленных на деле заимок и приобретений. И в случае попытки спора народное обычное право неизменно отступает перед вотчинным правом жалованных грамот. Жалуя право на заимки, княжеские грамоты разрешают и колонизацию пустошей призывом поселенцев, преимущественно «из иных княжений», с оговоркойне сманивать местных волостных тяглых людей. Но практика была шире этих стеснений, и «тутошние люди» продолжали притекать на вотчинные земли. Тщетно пыталась княжеская власть бороться с расхищением тяглых земель и людей. В договорах XIV века князья уговаривались не покупать земель, обложенных данью, и не отвлекать с них крестьян в свою службу, тем более ставили преграду таким действиям вотчинных владельцев. Но жизнь и эти попытки обессилила.
Как ни ревниво относились князья к своим правам и доходам, великокняжеская власть развивала свои пожалования, нуждаясь в боярской силе и раздавала боярам дворцовые имения не только в кормление, но и в вотчину, а также населенные земли с тяглыми волостными крестьянами. Но эта последняя практика развернулась во всю ширь только позднеев XVI и начале XVII веков, с развитием поместной системы. Однако, отдельные примеры пожалования населенной земли монастырям и служилым князьям встречаются в раннюю пору (первый пример относится к 1130 годужалованная грамота князей Мстислава Владимировича и сына его Всеволода новгородскому Юрьевскому монастырю на волость Буйцы) и имеют характер отчуждения не земельного владения, но княжеских прав и доходов в данной волости, поскольку, впрочем, такое различение возможно при данном укладе отношений.
Колонизируя занятые земли, крупные вотчинники заселяли их свободными поселенцами, кто им бил челом во крестьянство. На вотчинной земле эти свободные элементы сходились с исконной несвободной и полусвободной рабочей силой вотчинного землевладения. Их объединяла не только общая хозяйственная организация, но и общее подчинение вотчинной власти. Великокняжеские жалованные грамоты утверждают право владельца на вотчинный суд и расправу, освобождают население вотчины от подчинения органам наместнического суда и управления (так называемые невъезжая и несудимая грамоты). Вопреки довольно распространенному мнению, надо признать установленным, что эти грамоты не создавали новых прав и привилегий, а, согласно заключению, какое высказал еще К.А. Неволин, только подтверждали тот порядок, который существовал сам собой и по общему правилу с древнейших времен. Однако, формулировка этих старых прав и их определение в жалованных грамотах ставила их на новое основание и в новые условия. Признание, что для прочной действительности прав нужно пожалование от княжеской власти, делало их производными от княжеской воли, как источника всякого признанного права. Средневековое понятие пожалования вело и с другой стороны к установлению зависимости этих прав от княжеской воли: пожалование налагало обязанность верности и могло быть обусловлено определенными требованиями. Великокняжеская власть использовала практику выдачи жалованных грамот для проведения в жизнь воззрения, что права грамотчиков подчинены ее верховной воле, а обычный порядок возобновления грамот при каждой смене правителей, с одной стороны, и вотчинников, с другой, - для постепенного пересмотра грамот по их содержанию, с общей тенденцией к ограничению предоставленных грамотчикам льгот и привилегий. Так жалованные грамоты, давая крупным землевладельцам опору по отношению к другим группам населения, ставили, в то же время, вотчинную власть в подчиненную зависимость от власти великого князя, делали ее из самодовлеющейделегированной путем милостивого пожалования.
Вся эта эволюция отношений направлена к разрешению коренного противоречия между вотчинной властью князя над всей территорией его княжения и вотчинными же правами крупных землевладельцев. Весь строй этих прав был настолько близок к княжескому властвованию над территорией и населением, что связь боярщины с княжеством, казалось, держится только на личной вольной службе ее владельца князю. Право отказа от этой службы и отъезда с нее грозило нарушением целостности самой территории княжества. В наших источниках мало свидетельств о том, что русское средневековье знало «отъезды с вотчинами», не только служилых князей, но и вольных слуг. Это потому, что наши источники относятся, преимущественно, к Московскому княжеству и к эпохе быстрого усиления великокняжеской власти. Отъезд с вотчинами был рано подавлен, и великим князьям оставалось лишь устранить их запоздалые пережитки в великорусских политических захолустьях, постепенно входивших в его прямое управление, где дольше держалась изжитая старина. В тех документах, по которым мы изучаем эти отношения, органическая связь вольной службы с вольным вотчинным землевладением, уже порвана: боярин-отъезчик может служить другому князю, сохраняя вотчинные владения по месту прежней службы, но его вотчины «тянут судом и данью по земле и по воде», т.е. не выходят из политического состава территории покинутого князя, и сам боярин обязан в случае вражеского нападения лично и с людьми явиться на ее защиту. Боярская служба врастает в землю, крепнут ее связи с территориальным господством княжеской власти.
В XIV и XV столетиях договоры между князьями озабочены закреплением боярской службы за княжествами. Великие князья проводят в них, по мере возможности, подчинение всей воинской силы мобилизации и военному командованию по месту землевладения, а не личной службы, подчиняют своему контролю боевую службу бояр младших княжений, входивших в состав территории великого княжества, добиваются права карать уклоняющихся от нее.
Связь службы с землевладением была основой всего строя средневекового военного дела. Служилые князья и бояре приводили в великокняжеское войско отряды вооруженных людей, набранных из населения их вотчин. Личный отъезд боярина с княжеской службы не мог и не должен был сопровождаться отливом вотчинной ратной силы. На почве связи службы с землей должно было разрастись постепенное подавление права свободного выезда. Оно с необходимостью вытекало из отрицания отъезда с вотчинами. Правда, межкняжеские договоры долго продолжают гарантировать право личного отъезда вольных слуг. Но эти формулы, несомненно, пережили, как и многое в договорных грамотах, живое значение соответственных явлений. Пережитки личного отъезда считались терпимыми между дружественными и родственными князьями, между великим князем и его младшей родней, но основная масса вольных слуг рано его утратила путем договорного отрицания отъезда «слуг под дворским», т.е. всего личного состава княжеского двора. Проведено в договорах и отрицание отъезда с вотчинами крупнейших владельцевслужилых князей: для них отъезд вырождается в бегство за рубеж с утратой всех прав и связей. Скудость наших исторических источников не дает полной картины упадка права отъезда, этой гарантии вольной службы. Но упадок этот является законченным во времена Ивана III. Те «записи о неотъезде», которым историки обычно придают столь решительное значение в этом вопросеявление исключительное. При Иване III такая запись взята с князя Даниила Дмитриевича Холмского в 1474 году, когда его родной брат Михаил еще сидел на своем тверском уделе. При Василии III записи взяты с пленникалитовского воеводы князя Константина Острожского, с князя Василия Шуйского, князей Бельских, Ивана Воротынского, Михаила Глинского, двух князей Шуйских, Ивана и Андрея, и с Федора Мстиславскоговсех недавних слуг великокняжеской власти. Этими «записями» ликвидируются последние проблески идеи свободного отъезда. Эти «укреплённые грамоты» обязывают служилых князей к безвыходной пожизненной верной службе в рядах московского боярства, в составе великокняжеского двора. И московское боярство титулованное и нетитулованноепринимает их в свою среду групповой порукой за их будущую верность своему государю. Записи эти только и понятны на фоне представления об общем закреплении боярства на великокняжеской службе, с которым в противоречии стояли попытки новых пришлых магнатов считать себя, по старине, вольными слугами.