Я пришел в ближайшую часть и попросил у пристава мне на помощь двух молодцев.
Он мне тотчас отпустил двух здоровенных хожалых.
Я приказал им переодеться в статское платье и идти с Ицкою, чтобы по моему или его приказу арестовать преступника.
На Садовой, в нескольких шагах от Сенной, находился этот знаменитый в свое время дом де Роберти, кажется, не описанный в «Петербургских трущобах». А между тем это был притон едва ли не почище Вяземского дома. Здесь было десятка с два тесных квартир с угловыми жильцами, в которых ютились исключительно убийцы, воры и беглые, здесь содержатели квартир занимались скупкою краденого, дворники укрывательством, и (стыдно сказать) местная полиция имела с жильцов этого дома доходные статьи.
К воротам этого-то дома я и отправился сторожить свою дичину.
Часа два я бродил без толку, пока наконец он не вышел на улицу.
Я узнал его сразу, не увидев даже Коновалова, который был позади. Я зашел ему за спину и окрикнул:
Иванов!
Он быстро обернулся.
Ну, тебя-то мне и надо, сказал я, подавая знак своим молодцам, испустя пятнадцать минутон уже был доставлен в часть, где я и пристав сняли с него первый допрос.
Поначалу он упорно называл себя Силой Федотовым и от всего запирался, но я сумел сбить его, запутать, и он сделал наконец чистосердечное признание.
Все мои предположения оказались совершенно правильными.
В ночь с двенадцатого на тринадцатое июня он бежал из Красносельской этапной тюрьмы, разобрав забор; за ним погнались, но он успел спрятаться и на заре двинулся в путь.
Близ дороги он увидел чухонца, который сидел на камне и курил трубку.
Он подошел к чухонцу и попросил у него курнуть.
Чухонец радушно отдал трубку. Он ее выкурил и возвратил. Чухонец стал ее набивать снова, и тогда беглому солдату явилась мысль убить его. Он поднял топор, лежащий подле чухонца, и хватил его обухом по голове два раза.
Удостоверившись, что чухонец убит, он снял с него сапоги, взял паспорт и пятьдесят копеек, сволок его к сторонке и зашагал дальше.
Не доходя заставы, увидел, что в нижнем этаже дачи открыто окно. Тогда он перелез через забор, снял с себя сапоги и шинель, взял в руку здоровый камень и влез в окошко.
Забрав все, что можно, он надел одно пальто на себя, другое взял в руку и ушел, оставив в саду своесолдатское.
После этого он указал место, куда продал вещи купца.
И вещи-то дрянь, окончил он признание, всего двенадцать рублей выручил.
Я разыскал все вещи и представил их немцам, сказав, что прекрасные его брюки на самом воре.
Нишего, заявил немец, я велю их вымыть! и потребовал возвращения брюк.
Тринадцатого июня были совершены оба преступления, а двадцать второго я представил все вещи и самого преступника.
Шувалов высказал мне свое удивление моим способностям, но в то время я и сам был доволен и гордился этим делом, потому что все розыски были сделаны мною только на основании соображений, логически построенных.
По трудам и награды
За быстрое раскрытие преступления и поимку солдата-убийцы Путилин был достойно награжден. Приказ Санкт-Петербургского обер-полицмейстера по Санкт-Петербургской полиции 210 от 27 сентября 1858 года гласил: «Высочайшая награда. Государь Император, по всеподданнейшему докладу Господина С.-Петербургского Военного Генерал-Губернатора об отличном усердии Стряпчего Полицейских Дел Титулярного Советника Келчевского и Квартальных Надзирателей: Губернского Секретаря Путилина и Титулярного Советника Виридарского, оказанном ими при поимке бежавших из 2-го Военно-Сухопутного госпиталя арестантов Иванова и Гусева, Всемилостивейше соизволил пожаловать следующие награды:
а) Титулярному Советнику Келчевскому орден Св. Станислава 2-й ст.
б) Губернскому Секретарю Путилину орден Св. Анны 3-й ст. и
в) Титулярному Советнику Виридарскому орден Св. Станислава 3-й степени.
О таковой Монаршей милости, сообщенной мне в предложении Господина С.-Петербургского Военного Генерал-губернатора, от 27 сего Сентября, за 13668, я поспешаю объявить по С.-Петербургской Полиции.
Радуюсь сердечно блистательному отличию Гг. Келчевского, Путилина и Виридарского и надеюсь, что как они, так и прочие чиновники Полиции, видя беспредельные милости Монарха, теперь еще с большим усердием и ревностью посвятят себя на пользу службе.
Подписал:
С.-Петербургский Обер-Полициймейстер,
Свиты Его Величества
Генерал-Майор Граф Шувалов».
Не прошло и месяца, как суточный приказ по Санкт-Петербургской полиции от 24 октября 1858 года за 297 сообщил о новых успехах молодого сыщика: «1. Надзиратель 3 Кв. 3 Адмир. Части Путилин, получив сведение, что два человека намерены были убить и ограбить дворянина Карповича, проживающего в Большой Мещанской улице, в доме Кракау, в то же время сделал распоряжение о поимке этих злодеев, и в следствие того схвачены им явившиеся в квартиру Карповича с преступною целью: сапожный мастер Теодор Бартельс и племянник его, Рижский уроженец Карл Юрген, при обыске которых найдены долото и свинцовая плитка. Означенные люди, не смотря на явные улики, ни в чем не сознаются.
За столь предусмотрительные действия Г. Надзирателя Путилина, я представляю себе приятною обязанностью выразить ему полную мою благодарность.
Подписал:
С.-Петербургский Обер-Полициймейстер,
Свиты Его Величества
Генерал-Майор Граф Шувалов.
23-го Октября 1858 года».
Новый, 1859 год Иван Дмитриевич встретил, разгадывая очередную загадку. Суточный приказ по Санкт-Петербургской полиции от 22 января 1859 года за 22 об этом так и говорил: «1. Надзирателю 3 Кв. 3-й Адмир. Части Путилину и Стряпчему Полицейских Дел Келчевскому, за быстрые, предусмотрительные и отчетливые действия их при обнаружении виновных по делу о найденной в Нарвской Части, 31 Декабря, зашитой в куле мертвой женщине, объявляю полную и совершенную мою благодарность.
Подписал:
С-Петербургский Обер-Полициймейстер,
Свиты Его Величества
Генерал-Майор Граф Шувалов.
21-го Января 1859 года».
Весна также выдалась беспокойной, работы было много, но она продвигалась успешно, и поощрительные приказы издавались один за другим.
Приказ Санкт-Петербургского обер-полицмейстера по Санкт-Петербургской полиции 51 от 3 марта 1859 года гласил: «Высочайшая награда. 8-го минувшего Февраля, в 2 часа ночи, пять неизвестных человек, во 2 стане С.-Петербургского уезда, намеревались сделать убийство и, нанеся одному крестьянину железным ломом несколько ударов, скрылись.
К поимке означенных разбойников не было никаких данных, но Надзиратель Путилин отыскал их и, вместе со Стряпчим Полицейских Дел Келчевским, двух из них довел до чистосердечного сознания.
По доведении Господином С.-Петербургским Военным Генерал-Губернатором об этом до Высочайшего Его Императорского Величества сведения, Государь Император Высочайше повелеть соизволил: объявить сим двум чиновникам удовольствие и одобрение Его Величества.
О таковом Высочайшем повелении, изъясненном в предложении Господина Генерал-Адъютанта Игнатьева, от 3-го сего Марта, за 2564, делаю известным по С.-Петербургской Полиции.
Подписал:
С.-Петербургский Обер-Полициймейстер,
Свиты Его Величества
Генерал-Майор Граф Шувалов».
Менее чем через две недели последовал очередной приказ Санкт-Петербургского обер-полицмейстера по Санкт-Петербургской полиции 62 от 15 марта 1859 года: «Высочайшая награда. Государь Император, по всеподданнейшему докладу Господина С.-Петербургского Военного Генерал-Губернатора об открытии преступников виновных в убийстве Французской подданной Шарпантье, Высочайше соизволил удостоить Монаршего одобрения успешность действий по сему делу Квартального Надзирателя Путилина и Стряпчего Полицейских Дел Келчевского.
О таковом Высочайшем соизволении, объявленном мне в предложении Господина Генерал-Адъютанта Игнатьева, от 14-го сего Марта, за 3158, поспешаю сделать известным по С.-Петербургской Полиции.
Подписал:
С.-Петербургский Обер-Полициймейстер,
Свиты Его Величества
Генерал-Майор Граф Шувалов».
А 21 апреля 1859 года Иван Дмитриевич получает свидетельство о том, что граф Шувалов не видит препятствий для брака молодого сыщика с купеческой внучкой Татьяной Константиновной Трифоновой, урожденной Воробьевой.
Однако напряженная криминальная обстановка в столице не дает Путилину вести спокойную жизнь семейного человека: 28 июля 1859 года за поимку беглого солдата, виновного в убийстве финляндца Лехтонена, Путилину вновь объявлена благодарность от императора. О том, как происходило расследование этого тяжкого преступления, Иван Дмитриевич вспоминает в своих заметках.
Дезертир
Темная и грустная октябрьская ночь.
У подножья Царскосельской этапной тюрьмы мерно шагает часовой. Тоскливо ему и скучно. Глухо завывает свою унылую песню холодный осенний ветер, свистит между постройками тюремного здания, перебрасывается на рядом почти стоящий с тюрьмой лес и гуляет по его шелестящим верхушкам
Темень такая, что даже привыкший уже к темноте глаз часового еле-еле разбирает сравнительно невысокий деревянный забор, которым окружена тюрьма. Напрягает часовой зрение и слух, но вокруг только темень да унылое завывание ветра Тоскливо, грустно, неуютно!..
Мерно, но все медленнее и медленнее шагает часовой.
До смены еще добрых два часа, а тяжелая неодолимая драма так и подкрадывается, так и смежает очи. Кажется, так бы выбрал уголок поукромнее, где не так продувает ветер, прилег бы и уснул Или нет Зачем даже ложиться? Прислонился бы к стенке и вздремнул бы хоть малость Но нет, нет Боже сохрани! Нельзя. Служба.
Часовой приостановился, опустил ружье «к ноге» и оперся на него. Голова его потихоньку склонялась на грудь и вдруг беспомощно повисла
«У-гу-гу-у-у-у» завыл ветер.
Часовой вздернул голову, встрепенулся и зорко огляделся вокруг.
Та же темень, то же завывание ветра, та же угрюмая холодная осенняя ночь
Часовой крепче оперся на ружье, и опять неумолимая, неодолимая дрема смежила его очи. Он поднял как-то руки к верху дула, где к нему примыкается штык. Опустил на руки голову и сладко задремал
«Ш-ш-шпок!..»
Сквозь шум и завывание ветра послышался вдруг какой-то шум и падение. Как будто из окна тюрьмы свалился на землю мешок с песком.
Часовой вздрогнул и напряженно оглянулся Ничего.
Но он слышал, несомненно, какой-то подозрительный шум Он встряхнулся и быстро зашагал по направлению, откуда к нему донеслось это. Прошел пять шагов, десятьничего. И вдруг совершенно отчетливо послышались шум и треску ограды, окружающей двор. Кто-то, как кошка, взбирался на нее. Зрение возбужденного часового напряглось до чрезвычайности. Совершенно ясно он вдруг заметил, как над забором поднялась какая-то темная фигура, готовясь перепрыгнуть
«Бегство!» мелькнуло молнией в его голове. Он мгновенно приложился и выстрелил.
Тотчас забегали, забили тревогу.
Арестант бежал! отчаянно прокричал часовой. Дежурный офицер немедленно снарядил отряд из четырех человек для поимки бежавшего.
Но где было искать? Очевидно, что арестант бросился в лес, находящийся совсем недалеко от тюрьмы. Туда и направилась команда.
Темнота ночи покровительствовала беглецу. В двух шагах едва можно было разглядеть человека, а в лесу и вовсе ничего не было видно.
Полусонные солдаты, отойдя немного от опушки леса в глубину и побродив наудачу с час времени, более для очистки совести, как говорится, всячески ругая арестанта, из-за которого на их долю выпала эта ночная прогулка, вернулись обратно и доложили по начальству, что поиски их успехом не увенчались.
Я в то время был еще приставом, но уже, как говорится, «на замечании». Мои способности и любовь к сыску были уже оценены, а потому я назавтра же узнал о происшествии, рассказанном выше
Узнал, конечно, из официальной бумаги, где было сказано, что в ночь с такого-то на такое-то октября из такой-то тюрьмы бежал важный арестант Яков Григорьев, дезертир, зарекомендовавший себя как самый опасный преступник. По всем вероятиям, оный Яков Григорьев направился в Петербург, а потому мне предписывалось его разыскать и куда следует представить.
Надо было поближе познакомиться и с обстоятельствами бегства, и с «формулярным», так сказать, списком беглеца.
Обстоятельства бегства, о которых я уже рассказал несколько выше, показали, что дело приходится иметь с отчаянным, сильным и ловким человеком. История жизни этого человека, с которой волей-неволей мне пришлось познакомиться довольно коротко, показала, что действительно приходилось иметь дело с типом мошенника и преступника не совсем заурядного сорта.
Яков Григорьевкрестьянин по происхождению, но «хорошо» грамотный, что было редкостью в те времена. Насколько помнится, он чуть ли не был из кантонистов. Грамотный, рослый, представительный, он лет что-то двадцати двух был уже унтер-офицером лейб-гвардии Измайловского полка. Но этот чин ему пришлось носить недолго.
Женщины и пьянство привели к тому, что, попавшись в пустой краже в доме терпимости, он был разжалован в рядовые. Это его обидело.
Не желая в первые дни после разжалования нести службу рядового, он задумал лечь в госпиталь, но времена были строгие, и доктор, найдя его совершенно здоровым, отказал ему в этом. Яков Григорьев, не долго думая, схватил первую попавшуюся ему под руку доску и замахнулся ею на доктора. Если бы не подоспел дежурный по караулу, доктору пришлось бы плохо. За такой проступок Григорьев, и то «по снисхождению», был наказан пятьюдесятью ударами розог. После этого он решил, во что бы то ни стало бежать из полка. Это решение он и не замедлил привести в исполнение.
После бегства Григорьев начал заниматься воровством и мошенничеством, проживая в Петербурге с фальшивым паспортом на имя московского мещанина Ивана Иванова Соловьева. Жил он обыкновенно за Нарвской заставой у содержателя харчевни Федора Васильева, близ станции Четырех Рук.
Несколько раз его забирали даже в полицию, но каждый раз его личность «как мещанина Ив. Ив. Соловьева» удостоверял упомянутый содержатель харчевни. Он же, как оказалось, принимал у него краденые вещи и сбывал их. Григорьева же, лже-Соловьева, за неимением существенных улик освобождали. Так тянулось несколько лет.
Надо было, следовательно, отдать справедливость Григорьеву, что он отлично умел прятать концы в воду и выходил из всякого мошеннического дела с незапятнанной репутацией.
Но и на старуху бывает проруха.
Вздумалось Григорьеву-Соловьеву съездить в Новгород, где он начал свою службу, и там, «на родине», попробовать счастья. Тут-то с первого раза ему и не повезло.
Ночью через открытое окно забрался он в квартиру чиновника Лубова и начал шарить на письменном столе. На беду вора, чиновнику в эту ночь почему-то не спалось. Заметив в соседней комнате незнакомца, отворяющего его письменный стол, чиновник неслышно прокрался на черный ход, запер за собой двери и, разбудив двух дворников, поймал вора, когда последний, с внушительным по виду и плотно набитым узлом, занес уже ногу с подоконника.
Это похождение привело Григорьева и к установлению подлинной его личности, и в тюрьму.
Здесь тоже ему не повезло. Из всех арестантов он считался самым беспокойным и постоянно подвергался за разные проступки дисциплинарным наказаниям.
Два раза он пытался бежать, но безуспешно. Наконец увенчалась успехом третья попытка. По дороге в Петербург ему удалось раздобыться пилкой. Он подпилил оконные перекладины, быстро спустился по трубе, рискуя разбиться, но, как мы видели уже, благополучно бежал.
Ясно, что приходилось ловить уже искушенного мошенника. Очень вероятно также, что бежал он именно в Петербург, который был ему, очевидно, хорошо знаком.
Явился вопрос о его приметах. И что же? Получился обыкновенный «паспортный» ответ: блондин высокого роста
Но мало ли блондинов высокого роста Усилили наблюдение за местами, где он проживал раньше, приглядывались ко всякого рода блондинам высокого роста, но Григорьев, он же и Соловьев, как в воду канул