Смотрите, сказал он, видите тень за самолетом? Это летят молекулы умерших. Среди них есть молекулы и Пушкина. Я нашел способ их собрать и из них воссоздать живого Пушкина. Вы представляете, что это такое?! Ведь это гениальное открытие! Я воссоздам и верну к жизни всех знаменитых людей мира. Капиталисты озолотят меня за оживление Джорджа Вашингтона, Джека Лондона, Джеймса Фенимора Куперавсех, кого я захочу. Передо мной склонятся все правители мира, короли. Все деньги, золото я разделю поровну между нами, друзьями, и мы заживем безбедно! Это открытие я сделал на основе таблицы Менделеева. В знак благодарности я оживлю его первого.
Мы стояли пораженные. Только теперь мы поняли, что это не шутка. Максим говорил вдохновенно, на его худом бледном лице сверкали глаза, он не мог стоять спокойно на месте, ходил у стола, натыкаясь на стулья. Стало ясно, что произошло с Максимом, но мы не знали, что делать. Мы начали уговаривать Максима собираться в техникумвремени было в обрез. Однако он сказал нам, чтобы за ним приехал на легковой машине «эмке» сам директор. Пришлось убеждать, что директор ничего еще не знает, ему надо рассказать все это не нам, а ему самому лично.
Все-таки Максим пошел с нами, захватив домашнюю работу по черчению. На урок черчения мы опоздали. Наш классный руководитель, неудавшийся художник Королев, по-бурсацки отчитав нас, начал проверять работы.
Сушицкий, где ваша работа?
Максим сидел и тушью от руки обводил линии чертежа до толщины пальца. Он молча поднялся и отдал чертеж преподавателю. У того брови полезли на лоб.
Ты чего, Сушицкий? С ума спятил?
Максим взорвался, начал грубить, говорить, что он плюет на эти чертежи, что он пойдет к директору
Сушицкий, ты хам в натуре! напустился на него побагровевший преподаватель. Но Ваня Полонский и другие украдкой крутили пальцем у виска, показывая, что Максим не в себе. А тот уже бушевал. Полонский и Коля Курман соскочили со своих мест, подошли к нему и, подхватив под руки, стали уговаривать пойти к директору. Он согласилсяему надо было ехать на «эмке» к Сталину.
По рассказу ребят, в кабинете директора Сушицкий начал требовать машину, чтобы ехать в Москву, ругал преподавателя черчения, что тот его обидел. Его! Да вы знаете, кто он такой?! За спиной Максима ребята выразительно показывали, что он не в себе. Директор сказал:
Я дам машину. Но вы должны показаться врачу, чтобы доказать, что вы нормальны.
Вы что, тоже не верите? вскричал Максим. Но ребята уже подхватили его под руки и стали уговаривать пойти к врачу, там одновременно полечат ему и уши (до этого он ходил в поликлинику на лечение ушей). Ход с ушами удался, и Максим пошел. По пути он размахивал руками, беспрестанно говорил, толкал прохожих. Подошли к поликлинике, где Максим лечил уши, и он повернул в ворота. Ребята взяли его под руки и сказали, что надо в другую дверь.
Вы хотите сдать меня в сумасшедший дом! Вы тоже не верите, а еще друзья!
Да нет же, Максим, мы верим, но директору нужно доказать, что ты не болен. Пойдем, там проверят и дадут справку.
Подхватив под руки, его насильно повели в психиатрическую больницу. Он вырывался, лягнул проходящую девушку. Когда подошли к крылечку поликлиники, выбежали два дюжих дяди в халатах. Максим бился в их руках. Его бросили в одиночную камеру с мягкой обивкой стен, и он начал там буйствовать. Полонский и Курман дали сведения о Максиме.
На следующий день мы собрали немного денег, купили фруктов, конфет, но нас к нему не пустили и передачу не приняли. Только на пятый день к нам в вестибюль санитар вывел Максима. Он был весь в синяках, бледный, худой и слабый. Говорил с нами вполне разумно, логично. А через 10 дней он сам пришел к нам в техникум проститьсяон ехал домой, ему дали отсрочку в учебе. Его сопровождал старший брат, который учился в пожарном техникуме. В пожарном техникуме хорошо кормили, одевали, учиться было легче. Брат сказал нам, что через год он устроит Максима в пожарный. Больше мы Сушицкого не видели.
Виталий Запорожец, не выдержав голодной жизни, на станции Ростов-главная вновь залез к кому-то в карман. Наверное, его били, так как он слег, его отправили в больницу, у него разлилась желчь, и он умер.
Вот в таких условиях и формировались наши взаимоотношения, так что дефекты в воспитании не были случайными, разговор между собой не блистал у нас изысканностью. Чтобы как-то смягчить бурсачество, к нам перевели из другой группы Лиду Гольдфарб. Она была старше насей было 25 лет, и это стало сдерживающим фактором наших вольностей
Поезд замедлил бег. Он все чаще останавливался среди полей, не задерживаясь на станциях. Появились черные конусы терриконов Донбасса.
Утром мы поднялись где-то на стоянке в поле и начали хохотать друг над другомприцеп, под которым мы спали, пылил углем через щели, и мы вылезли из-под него точно шахтеры из шахты. Паровоз сердито пыхтел. У колодца железнодорожной сторожки собралась очередь с ведрами за водой. У закрытого шлагбаума стояла с флажками женщина и задумчиво смотрела на эшелон и очередь у колодца.
Кто-то уже разжег костер у полотна железной дороги, установив на камнях чайник и ведро. Никто не знал, сколько будем стоять, где будет следующая остановка, поэтому использовали каждую стоянку, доваривая пищу в 23 приема.
Все чаще попадались под откосом обгорелые вагоны, а вблизи железнодорожной насыпи воронки от бомб. На полустанках мы бежали к железнодорожникам узнавать последние новости. Они были все более тревожныефашисты быстро шли на восток, захватывая все новые и новые города и села.
Вечером на забитой эшелонами станции Мерефа под Харьковом наш эшелон остановился в окружении других. Управляющий трестом Краснов и главный инженер Бухно обходили вагоны. Краснов был низкого роста, подвижный, словоохотливый, сверкал золотыми зубами на каждую шутку и сам шуткой старался прикрыть тревогу. Бухно, высокий, грузный мужчина, интересовался, как дела, нет ли больных, спрашивал и отвечал сдержанно, немногословно. Он предупреждал, чтобы далеко не уходили, но некоторые, тревожно оглядываясь, бежали в поисках продовольственных магазинов, киосков, буфетов. Тучи начали заволакивать небо, стало быстро темнеть. Здесь уже соблюдались строгие военные законы светомаскировки.
Минченко и Куриченко где-то раздобыли хлеб, из карманов у них торчали бутылки «белоголовой». Только начали жевать, как вдруг раздался сначала один, а за ним сразу много коротких и тревожных заводских и паровозных гудков. В тучи вонзилось множество лучей прожекторов, которые стали обшаривать небо, соединяясь и перекрещиваясь, разбегаясь в разные стороны. Где-то близко ухнуло орудие. С неба приближался вой бомбы, заставивший спрыгнуть с площадки и залезть под нее. Вой прервался страшным взрывом. В небе высветился блестящий самолет, к нему со всех концов потянулись пунктиры трассирующих снарядов, вокруг брызгами засверкали взрывы. Тявкали автоматические пушки.
Все пространство от неба до земли сверкало, вспыхивало, рвалось, стреляло, визжало. Я залез под прицеп и, отбросив полотнище, по которому шлепали осыпающиеся осколки, смотрел вокруг. Любопытный страх вибрировал в теле. Это было первое крещение, первая встреча с войной. Мы еще не привыкли управлять своим страхом, не могли дать оценку возникшей опасности.
Наш поезд дернулся, лязгнув буферами. Я вырвался из-под поезда, а он медленно двинулся вперед. Еще некоторое время продолжалась какофония войны, когда мы ехали, а затем все стихло. Стучали лишь колеса вагонов на стыках рельсов.
Братцы, у меня кальсоны мокрые! Может быть, кровь?! острит Минченко.
Не-е-е, кровь так не пахнет, ответил Куриченко, и все захохотали, сбрасывая страх и напряжение нервов. Даже Марта Серкина не одернула остряков.
Утро выдалось пригожее, веселое. Вымытое за ночь небо первозданно голубело без единого облачка. Трава сверкала бриллиантовым радужным огнем. Поезд стоял на станции небольшого городка Глухов. От железной дороги на высокий пригорок подымалась деревянная лестница, виднелась маковка церкви. По лестнице поднимался принаряженный местный народ с корзинами и мешками. Оказывается, рядом был рынок. Из эшелона наперегонки по лестнице бросились мужчины и женщины. Ушли и Серкины, за ними наши «старики» Минченко и Куриченко. Я боялся отстать от поезда, поскольку не было известно, когда он тронется в путь. Да и оставлять наше хозяйство без присмотра было нельзяв мирное время всегда опасались воров, а теперь такая опасность росла изо дня в день.
Напротив нашей платформы стоял товарный вагон соседнего эшелона, идущего в противоположную нам сторону. В отодвинутую дверь были видны нары, покрытые соломой, на полу вагона на такой же соломе ползали и сидели дети. С нар возле двери смотрел, лежа на животе, старик с мохнатой бородой, а у двери, свесив ноги, сидела молодая девушка и грызла сухарь. Ее нос и глаза были красные, и время от времени она вытирала слезы и шмыгала носом.
Теплый солнечный день бабьего лета начал портиться. С запада надвигались серые тучи, солнце начало играть в прятки. С высокого пригорка по деревянной лестнице спешили к поезду наши рабочие, боясь опоздать и отстать от эшелона. Поскольку путь движения нашего эшелона держался в секрете, отставший мог попасть в сложное положение. Его могли принять за дезертира и даже шпиона.
К нашей платформе гурьбой возвращались супруги Серкины и остальные ребята. Серкин нес огромного живого гуся, а ребятакакие-то кульки, картофель, яблоки, из карманов белыми пробками выглядывали бутылки. Серкины решили угостить всех по случаю дня рождения Марты. Марта торжественно объявила, что на обед будет украинский борщ с гусем. Мы уже много дней не ели горячей пищи, поэтому заявление Марты вызвало энтузиазм у мужчин. Все предложили свою помощь.
Я с ведром и кастрюлей побежал за водой к колонке для заправки паровозов. Пока, набрав воду, я пробирался назад по путям и под вагонами, наш эшелон уже лязгнул буферами и медленно двинулся в путь. Сердце ушло в пятки. Я бросился вдогонку, расплескивая воду, но с платформы соскочил Минченко, забрал у меня кастрюлю, и мы благополучно забрались на тормозную площадку вагона. Ехать на площадке было холодно, обрызганная водой одежда льдинками липла к телу. Хорошо, что поезд вскоре остановился в поле, и мы с Минченко пересели на свою платформу.
Народ высыпал из вагонов. Куриченко соскочил на откос пути с гусем под мышкой, но гусь отчаянно рванулся и покатился по насыпи. Куриченко и Павлов бросились его ловить. Из вагонов посыпались крики хохочущих насмешников. Пойманного гуся Куриченко прижал к телеграфному столбу, а Павлов, загнув шею гуся вокруг столба, начал пилить ее перочинным ножичком. Струя крови хлестнула на Павлова, и он выпустил голову гуся. Шея распрямилась, и кровь брызнула на Куриченко. Тот бросил гуся и отскочил в сторону. Бросив прыгающего гуся на землю, горе-резники взобрались на насыпь и начали отмывать кровь с одежды. В этот момент паровоз дал гудок, дернул состав. Куриченко бросился вниз по насыпи, схватил гуся и бросился догонять нас.
Из вагонов торчали хохочущие головы, все потешались над зрелищем, свистели, кричали. Зато им досталось потом, когда на платформе Минченко начал ощипывать гусяпух летел вдоль состава, как хлопья снега, кружился у вагонов, влетая в открытые двери и окна. Теперь уже хохотал Минченко и, нащипав побольше пуха, выбрасывал его на встречный ветер.
На следующей остановке в поле надо было осмолить гуся. Вся сложность заключалась в отсутствии дров и в неопределенной продолжительности стоянки. Мы соскочили с платформы, бросились вдоль железнодорожных путей собирать щепки и бурьян, разожгли костер и начали смолить. Бурьян дымил, и гусь покрылся жирной копотью. С вагонов кричали, давали советы, острили, просили угостить копченой гусятиной. Минченко за словом в карман не лез и хлестко отвечал ядовитыми словами вперемежку с бранью.
Но и нам пришлось хохотать, когда он безуспешно обмывал холодной водой почерневшего гуся, а затем взял да и намылил. Кто-то предложил взять мочалку, Петя Пономарев принес бритву и одеколон. Марта каталась от смеха по сену. Постепенно гусь из черного превратился в серо-желтого. Воду мы набрали из колодца на каком-то полустанке и, разделав гуся, положили его в ведро с водой, установили на кирпичи, развели под ведром огонь. Не успела нагреться вода, как паровоз дал сигнал, и Куриченко, сушившийся у костра, забросал огонь песком, схватил ведро с гусем и догнал нашу платформу.
Теперь поезда двигались медленно, на виду друг у друга, с частыми остановками. Три или четыре раза принимались мы варить гуся. Все помаленьку, не дождавшись праздничного обеда, перекусили, заглушая голод. Вместо обеда был устроен прекрасный ужин, особенно вкусным был борщ. Гусь так и недоварился, однако у всех были крепкие молодые зубы.
Рано утром кто-то быстро шел вдоль поезда и, стучась в каждый вагон, кричал:
Приехали! Выгружайся!
Было еще темно, моросил дождь, дрожь пробирала не только от холода и сырости, но и от неизвестности. На западе что-то громыхало, и было ясно, что это не гром.
Рабочие бригады, реорганизованные в строительные отделения, взводы, роты под руководством командиров отделений (бригадиров), взводов (мастеров), рот (прорабов) принялись разгружать вагоны вдоль насыпи железной дороги. Вдоль эшелона бегал управляющий трестом Краснов и давал распоряжения, где что складывать. С сегодняшнего дня он стал начальником управления военно-полевого строительства (УВПС) 23. Его кожаную куртку перекрещивали ремни полевой сумки, карабина и планшетки, он теперь производил впечатление бравого командира.
Супруги Серкины были задействованы, а мы, командиры взводов, когда развернется строительство оборонительных сооружений, должны были сформировать взводы из местного населения.
Свободные от разгрузки рабочие переносили пожитки свои и своих отделений в деревню, которая виднелась недалеко во впадине вдоль речки. Чтобы меньше продовольствия перевозить в село, Краснов приказал выдать пайки на неделю. Крупу, сахар, соль, хлеб, лярд (топленое сало) получили и мы, командиры взводов. Кроме того, нам дали живого поросенка.
Село быстро «оккупировали». Нам всем вместе не нашлось жилья, и изобретательный на выдумки Петр Минченко, увидев в поле у лесистого оврага колхозный полевой домик, предложил занять его. Мы с чемоданами и мешками, взяв мешок с поросенком за углы, пошли к домику. Поросенок отчаянно визжал, дергался. Наша процессия пересекала вспаханное ровное поле под его визг и, наверное, выглядела со стороны странно и смешно.
Открыв гвоздем ржавый висячий замок, мы вошли в наше жилье. В домике не было печи и не все стекла в окнах были целы. Земляной пол был замусорен, но подмести его не представляло труда. В доме был дощатый стол, две лавки. Недалеко был стог соломы, лесистый овраг и дорожка вниз к ключу. Мы нанесли свежей душистой соломы, разостлали на полу, накрыли брезентом, который принесли с платформы, дыры в окнах заткнули соломой. Жилье вышло хоть куда для наших условий, не хватало только печки.
После легкого завтрака отправились в село на совещание командного состава. Инженерно-техническим работникам был зачитан приказ наркома обороны о переименовании треста 23 в управление военно-полевого строительства 23, был оглашен список новых назначений. Мы теперь были уже не мастера, а командиры взводов. В приказе говорилось о задачах УВПС 23строить полевые оборонительные сооружения: доты, дзоты, противотанковые рвы, эскарпы и другие сооружения. Фронт был близко, армия отступала, ей надо было закрепиться, и это зависело от нас.
Мы вернулись в свой домик. В мешке хрюкал поросенок, а у нас бурчало в животах. Надо его резать, но чем? У нас уже был печальный опыт с гусем. На полке в домике мы нашли ржавый столовый нож, и Павлову вновь предложили зарезать поросенка, никто другой не выразил желания. Надо было наточить нож, и мы разбрелись по полю в поисках подходящего камня. Володя долго точил нож, но на грубом камне добиться желаемого невозможно. Наконец, он плюнул и сказал: «Давайте!»
Минченко и Куриченко вынесли мешок с визжащим поросенком, вытащили его, чего, видимо делать не следовало. Володя Павлов с засученными рукавами, подвязав мешок, как фартук, подошел к визжащему поросенку, удерживаемому помощниками. Люди, опытные в таком деле, убивают поросенка ударом ножа под левую лопатку, но для этого нужен настоящий нож, а не ржавый столовый. Володя же начал перерезать горло поросенка, от чего остальные побежали в овраг и заткнули уши.
В этот момент, надо же было такому случиться, раздался взрыв у разгружаемого эшелона, и над нами, заглушая смертный визг поросенка, с ревом пронесся немецкий «мессер». От страха ребята выпустили свою жертву и бросились наутек к лесу. Поросенок с визгом бросился со всех ног по пашне, разбрызгивая кровь. Выбежав из оврага, мы увидели, как «резники» бегали по пашне и ловили недорезанного поросенка. Но «мессер» сделал новый заход, сбросил вторую бомбу на эшелон и, выходя над нами из пике, дал очередь из пулеметов разрывными пулями. Лента взрывов вспорола пахоту чуть в стороне.