«Я, нижеподписавшийся, венгерский подданный, военнопленный офицер австрийской армии Роберт Мирбах, обязуюсь добровольно, по личному желанию, доставлять Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией секретные сведения о Германии и о германском посольстве в России».
Через 5 дней датское генеральное консульство в Москве, представляющее в России интересы Австро-Венгрии, узнав об аресте Мирбаха, поручило своему представителю Евгению Янейке начать переговоры с ВЧК по делу арестованного. 17 июня генеральный консул Дании Гакстгаузен официально подтвердил, что граф Роберт Мирбах действительно является «членом семьи, родственной германскому послу графу Мирбаху», а 26 июня обратился в ВЧК с просьбой освободить арестованного на поруки. Таким образом Блюмкин мог рассчитывать на то, что освобожденный из-под стражи Роберт Мирбах сможет посещать немецкое посольство и получать интересующие ВЧК сведения.
Следующую возможность проникнуть в германское посольство Блюмкин получил вскоре после ареста Мирбаха, когда к нему в кабинет зашел монтер «Московского общества электрического освещения 1886 года» А. Вайсман, проверявший электрооборудование в здании ВЧК. Разговорившись с монтером, Блюмкин (ранее работавший в Одессе по этой же специальности) выяснил, что он обслуживает и германское посольство, причем имеет право посещать его как сотрудник общества. Упустить такую возможность Блюмкин не мог и сразу же предложил Вайсману выполнить важное задание ВЧК, от чего тот отказаться, разумеется, не мог. В инструкции, полученной Вайсманом от Блюмкина, говорилось:
«I. Проверить донесение о находящемся в доме складе оружия. По сведениям, он находится в одной из пристроек: конюшне, каретнице, сарае.
II. Узнать:
1) Имеется ли в доме тайное радио.
2) Технику приема посетителей. (Принимает ли сам Мирбах или его секретарь.) Кто может проходить к самому Мирбаху?
3) В какой комнате (ее расположение от передней) находится и занимается Мирбах. Есть ли в его кабинете несгораемый шкаф.
4) Характер посетителей, приходящих в посольство.
5) Приблизительная численность служащих посольства.
6) Охраняется ли здание и кем? По сведениям, среди охраны есть русские Кто превосходит численностью?
7) Общее впечатление».
Полученное задание Вайсман выполнил успешно и в короткий срок.
По свидетельству Лациса, «Блюмкин дней за десять до покушения хвастался, что у него на руках полный план особняка Мирбаха и что его агенты дают ему все, что угодно, что ему таким путем удастся получить связи со всей немецкой ориентацией».
Но одним германским посольством в Москве Блюмкин не ограничился. 18 июня секретарь ЦК ПЛСР М. Сирота направил на работу в ВЧК к Блюмкину М.А. Богданова (эсеровская кличка «Михаил») и Е.Н. Мальма («Барон»). После непродолжительного разговора Блюмкин поставил перед ними задачупроникнуть в германское консульство в Петрограде. Для этого предполагалось, что Богданов и Мальм с паспортами на чужие фамилии под видом бывших офицеров прибудут в Петроград, где при содействии председателя Петрочека М. Урицкого и председателя уголовно-следственной комиссии Б. Орлинского попытаются проникнуть в местные монархические круги, а затем вступят в контакт с представителями германского консульства и предложат им свои услуги в качестве агентов. И уже 22 июня «белые офицеры» Татищев (Мальм) и Черкасов (Богданов) выехали в Петроград.
Тем временем в германское посольство в Москве стали поступать сведения о готовящимся покушении на графа Мирбаха. По утверждению адъютанта германского военного атташе лейтенанта Л. Мюллера в начале июня к заведующему канцелярией посольства Вухерфенику обратился некто Владимир Иосифович Гинч, кинематографист, который заявил, что подпольной организаций «Союз союзников», членом которой он недавно стал, готовится убийство посла Мирбаха. Первый советник посольства доктор К. Рицлер в середине июня сообщил о полученных сведениях замнаркому НКИД Л. Карахану, который в свою очередь, проинформировал Дзержинского. Позднее, давая показания следственной комиссии, Дзержинский рассказал об этом эпизоде следующее:
«Приблизительно в половине июня с. г. мною были получены от тов. Карахана сведения, исходящие из германского посольства, подтверждающие слухи о готовящемся покушении на жизнь членов германского посольства и о заговоре против Советской власти. Членами германского посольства был дан список адресов, где должны были быть обнаружены преступные воззвания и сами заговорщики; кроме того списка был дан в немецком переводе текст двух воззваний. Это дело было передано для расследования тт. Петерсу и Лацису. Несмотря, однако, на столь конкретные указания, предпринятые комиссией обыски ничего не обнаружили, и пришлось всех арестованных по этому делу освободить. Я был уверен, что членам германского посольства кто-то дает умышленно ложные сведения для шантажирования их или для других более сложных политических целей. Уверенность моя опиралась не только на факт, что обыски не дали никакого результата, но и на то, что доставленные нам воззвания нигде в городе распространяемы не были».
28 июня Рицлер вторично сообщил Карахану о готовящемся покушении и передал соответствующие материалы. На этот раз по указанию Дзержинского были произведем обыск по указанному немцами адресу и арестован английский подданный, учитель английского языка Уайбер.
Во время обыска чекистами было обнаружено 6 шифрованных записок, ознакомившись с содержанием которых, Дзержинский пришел к выводу, что «кто-то шантажирует и нас, и германское посольство» и стал настаивать на личной встрече с информатором посольства. Встреча Дзержинского с Гинчем состоялась в первых числах июля в «Метрополе» (предположительно 4 июля), однако никаких конкретных результатов не принесла, поскольку, как заявил Дзержинский, «после свидания с этим господином у меня больше не было сомнений, для меня факт шантажа был очевиден».
Между тем, как уже говорилось выше, 4 июля Блюмкин был вызван на заседание ЦК ПЛСР, где ему сообщили о принятом решении совершить убить германского посла графа Мирбаха и потребовали сообщить все имеющиеся о нем сведения. Выполнение теракта предполагалось возложить на члена партии Ширяева, но Блюмкин предложил в исполнители себя и сотрудника своего отделения, фотографа Николая Андреева. В ночь на 5 июля кандидатуры Блюмкина и Андреева и предложенный ими план покушения были утверждены созданным в составе ЦК ПЛСР Бюро для учета и распределения партийных сил. Покушение первоначально было назначено на 5 июля, но так как Я. Фишман, которому было поручено изготовить бомбы, не уложился к установленному сроку, то его перенесли на следующий день.
В ночь перед покушением Блюмкин написал завещание в форме письма одному из своих товарищей, личность которого до сих пор не установлена. Утром 6 июля он направился в здание ВЧК и около 11 часов попросил у заведующего отделом по борьбе с контрреволюцией, члена коллегии ВЧК М. Лациса дело Роберта Мирбаха якобы для наведения какой-то справки. Получив дело, Блюмкин взял в общей канцелярии бланк ВЧК и канцелярии отдела по борьбе с контрреволюцией, и напечатал на нем:
«Всероссийская Чрезвычайная комиссия уполномочила ее члена Якова Блюмкина и представителя Революционного Трибунала Николая Андреева войти в переговоры с Господином Германским Послом в Российской Республике по поводу дела, имеющего непосредственное отношение к Господину Послу.
Председатель Всероссийской Чрезвычайной комиссии.
Секретарь».
Как утверждал позднее Блюмкин, подпись секретаря ВЧК И. Ксенофонтова подделал он сам, а подпись Дзержинскогоодин из членов ЦК ПЛСР. Имена и фамилии, свою и Андреева, Блюмкин оставил подлинные, а должности определил более значительными, чем в действительности.
Затем он отправился к заместителю председателя ВЧК Александровичу, который находился в кабинете Дзержинского, сообщил ему о решении ЦК совершить покушение на Мирбаха и попросил поставить на свой мандат печать, а также предоставить машину для поездки в посольство, что тот и сделал, написав записку: «Дать машину вне очереди т. Блюмкину». Позднее, выступая 29 марта 1921 года в Исторической секции Дома печати с докладом «Из воспоминаний террориста», Блюмкин утверждал, что по окончанию разговора они с Александровичем заметили спящего за ширмой Дзержинского. «Они испугались, что он слышал разговор, однако выяснилось, что он крепко спал и ничего не слышал».
В гараже Блюмкину выделили «паккард», на котором он отправился домой, в гостиницу «Элит», переоделся, после чего поехал в 1-й Дом Советов (гостиница «Националь»), где в квартире П. Прошьяна кроме хозяина находились член ЦК ПЛСР А. Биценко, Я. Фишман и Н. Андреев.
Биценко провела последний инструктаж террористов, после чего Фишман вручил им два револьвера и бомбу, которую Андреев спрятал в свой портфель, замаскировав бумагами. При этом теракт предполагалось совершить одними револьверами, так как бомба была сделана наспех и могла дать осечку. И еще одна интересная деталь. Согласно воспоминаниям Мстиславского, террористы были совершенно спокойны, а Блюмкин «непосредственно перед отъездом в Денежный переулок со смехом раскатывался по паркету, обминая подошвы: он был в новых башмакахподошвы были скользкие, надо было стереть с них лак, обшершавить их, для большей устойчивости движений».
Около 2 часов дня Блюмкин и Андреев вышли из «Националя» и сели в машину, где кроме шофера находился матрос из отряда Попова с бомбой (его заранее привез Прошьян). Шофер ничего не знал о цели предстоящей поездки, поэтому Блюмкин вручил ему револьвер и приказным тоном заявил: «Вот вам кольт и патроны, езжайте тихо, у дома, где остановимся, не прекращайте все время работы мотора, если услышите выстрелы, шум, будьте спокойны».
В 14.15 машина подъехала к германскому посольству. Блюмкин и Андреев заявили открывшему дверь швейцару, что им необходимо срочно встретиться с господином послом, после чего были препровождены в малую приемную. Через 10 минут к ним вышел советник посольства Бассевитц, которому Блюмкин предъявил мандат и заявил, что является представителем советского правительства и просит графа Мирбаха принять его. Бассевитц взял мандат и отправился доложить о визите.
Через некоторое время в приемную вошли Рицлер и адъютант военного атташе лейтенант Мюллер, которым Блюмкин назвался членом ВЧК, а Андреева представил как сотрудника революционного трибунала. После этого Рицлер предложил посетителям пройти в одну из гостиных (малиновую), находившуюся в правом крыле здания. Там все сели за стол, после чего Блюмкин начал требовать предоставить ему возможность разговаривать лично с графом Мирбахом. После недолгих пререканий Рицлер вышел и через несколько минут вернулся в сопровождении Мирбаха. Тот сел напротив Блюмкина, который разложил на столе бумаги и начал рассказывать послу о аресте его родственника Роберта Мирбаха по подозрению в шпионаже. В ответ Мирбах заявил, что его это мало интересует, поскольку арестованный не имеет с ним ничего общего. Тогда Блюмкин попросил дать письменный ответ на затронутые вопросы через НКИД. В этот момент сидевший у дверей отдельно от остальных Андреев неожиданно спросил Мирбаха: «Видимо, господину графу интересно знать, какие меры будут приняты с нашей стороны?»
Эта фраза Андреева была условным сигналом. Не дожидаясь ответа посла, Блюмкин выхватил из портфеля револьвер и произвел несколько выстрелов сначала по Мирбаху, а потом в сторону Рицлера и Мюллера. Все трое упали на пол, а Блюмкин, продолжая стрелять, бросился к выходу из гостиной. Он был уже в соседнем зале, когда Мирбах внезапно встал и попытался бежать. Прикрывавший отход Андреев бросил под ноги Мирбаха бомбу, но она не взорвалась. Тогда он резким толчком отбросил посла в угол и начал доставать револьвер. В это время Блюмкин подобрал бомбу, поправил запал и снова бросил ее в Мирбаха. Раздался оглушительный взрыв, от которого вылетели оконные стекла и посыпалась штукатурка, а сам Блюмкин был отброшен на несколько шагов. Увидев лежащего в крови Мирбаха, Андреев не теряя ни секунды бросился к разбитому окну. За ним, оставив на столе шляпу, револьвер и портфель с документами, бросился Блюмкин. Андреев благополучно выпрыгнул на улицу и, перебравшись через забор, побежал к автомобилю. Блюмкин же во время прыжка подвернул ногу (видимо, несмотря на «раскат» новые ботинки скользили) и с трудом перелез через ограду. В этот момент из окон посольства раздались выстрелы и одна из пуль угодила Блюмкину в левую ногу ниже бедра. Находившийся в машине матрос из отряда Попова бросил в сторону посольства бомбу, помог Блюмкину забраться в «паккард», после чего террористы благополучно вырвались из опасной зоны.
Поскольку конспиративной квартиры заранее подготовлено не было, то Блюмкин и Андреев отправились в расположение отряда Попова, где их ждали члены ЦК ПЛСР. Там раненого Блюмкина поместили в лазарет, находившийся на другой стороне Трехсвятительского переулка, а для того, чтобы затруднить возможный розыск, его остригли, сбрили бороду и переодели в красноармейскую форму.
О том, что произошло после убийства Мирбаха, достаточно хорошо известно. Поэтому есть смысл остановиться только на некоторых моментах. Когда Блюмкин и Андреев прибыли в расположение отряда Попова, левоэсеровские лидеры М. Спиридонова и Г. Голубовский отправились на съезд Советов для оглашения заявления о взятии на себя ответственности за убийство Мирбаха, после чего большевиками была взята под арест вся левоэсеровская фракция съезда. Тем временем левые эсеры задержали Дзержинского, прибывшего для ареста Блюмкина в особняк Морозова, а позднее Лациса и нескольких других чекистов-большевиков, а также заняли здание ВЧК. По этому поводу весьма интересные показания дал (в 1920 году) Лацису Попов, заявивший буквально следующее:
«Произведенный арест членов ВЧК и некоторых задержанных на улицах советских работников-коммунистов объясняю я необходимостью и боязнью за участие арестованных на съезде Спиридоновой и фракции лев. с. р. Если вы возьмете на себя труд вспомнить мой разговор с вами и т. Дзержинским о сказанной мной фразе: Мы вовсе не хотим захвата власти, на что тов. Дзержинский ответил, что ЕСЛИ ВЫ, ОПРАВДЫВАЯ ВЛАСТЬ КОММУНИСТОВ, НЕ ВОЗЬМЕТЕ САМИСДЕЛАЕТЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ (выделено намиавт.). И из следующий фразы за целость Спиридоновой и фракции мы не остановимся снести полтеатра, сказанной мной. Вы найдете в них подтверждение сказанному мной выше, что события мне не представлялись с целью захвата власти, и что арест членов ВЧК и других вызваны были боязнью за участь арестованных наших товарищей».
И действительно, на протяжении 6 и 7 июля «Штаб обороны партии» практически бездействовал: левые эсеры никаких наступательных действий не вели, так как не считали свое выступление направленным на вооруженное свержение большевиков и расценивали его как самооборону. Между тем большевики, более обеспокоенные арестом Дзержинского и возможной утратой контроля над Москвой, нежели убийством Мирбаха, в ночь с 6 на 7 июля организовали латышские части, которые с 5 часов утра начали наступление на отряд Попова, разгромить который для них не составило большого труда. После неудачной попытки захватить железнодорожный состав на Курском вокзале поповцы стали отступать из Москвы по Владимирскому шоссе, но на 17-й версте были настигнуты верными большевикам войсками и окончательно рассеяны. Во время боя на Курском вокзале чекистами был арестован Александрович, которого в ночь на 8 июля вместе с 12 поповцами (М. Филоновым, Ф. Кабановым, С. Пинегиным, М. Костюком, И. Козиным, И. Букриным, М. Засориным, А. Лопухиным, В. Немцовым, А. Жаровым, Н. Воробьевым, А. Юшмановым) расстреляли без суда и следствия.
Однако спустя несколько дней после 6 июля выяснилось, что никакого контрреволюционного мятежа не было. А когда миновал кризис, вызванный требованием немцев ввести батальон гренадер для охраны посольства, обнаружилось, что большевики от произошедшего не только не проиграли, а наоборот выиграли. Недаром позднее Ленин говорил, что все левые эсеры в принципе были за советскую власть и их попытка сорвать Брестский мир была вызвана тем, что они «дали ослепить себя призраком чудовищной силы», призраком германского империализма, и им казалось невозможной «иная борьба против империализма, кроме повстанческой». А в некрологе «Памяти тов. Прошьяна» Ленин писал, что «Прошьяну довелось до июля 1918 п больше сделать для укрепления Советской власти, чем с июля 1918 г. для ее подрыва. И в международной обстановке, создавшейся после немецкой революции, все более прочное, чем прежде, сближение Прошьяна с коммунизмом было неизбежно».