Повторяю, вопрос гласит: а кто это, и откуда, и почему, и на каких основаниях? Кто воспитывает воспитателей? Все последующее развитие философской культуры и духовной ситуации фактически снова и снова воспроизводило в разных формах этот вопрос. Таким образом, под сомнение поставлена посылка, о которой я говорил, посылка некоего привилегированного знания, посылка, что кто-то по привилегии, по своему положению может знать Истину с большой буквы и, став на позицию этой Истины, перестраивать, воспитывать, преобразовывать жизнь других, иногда даже силой. Есть такое выражение: в истину можно тащить силой, то есть предполагается, что человек может и сам не знать, что ему хорошо или плохо, и упорствовать в своем незнании хорошего и плохого, и тогда появляется право тащить его в истину силой. Существование такого права очень хорошо представлял себе Чернышевский, например. Он считал, что можно притащить людей в истину (известную ему, конечно, и в том, что она была ему известна, он был уверен), даже заплатив ценой жизней,правда, тогда еще он не теми масштабами пользовался: он называл цифру семьдесятвосемьдесят тысяч. И вовсе был человек не кровожадный, а желающий добра, и желание им добра не может быть поставлено под сомнение.
Но работают не наши желания, даже самые добрые, а работают механизмы, и мы лишь участвуем в этих механизмах в меру своего ума или в меру своей глупости. Под словом «глупость», повторяю, я не имею в виду нашу психологическую способность или неспособность. Это нечто совсем другое, и для дальнейших моих рассуждений я прошу вас всегда иметь в виду, что когда что-нибудь в философии говорится, что в ваших ушах звучит как указание на какие-то человеческие свойства (скажем, на ум, на глупость, на бесталанность), то останавливайте в себе эти ассоциации, потому что в философии не об этом говорится, не об этом идет речь. Философия мыслит в терминах духовных усилий человека, а не его способностей; философия мыслит в терминах описания механизмовкультурных, социальных, интеллектуальных, а не в терминах биологических особенностей человека, и так далее.
Чтобы пояснить это, я украду у самого себя то, что я хотел сказать через две или три лекции, и скажу об особенности ситуации, той, которую я описывал, а именно ситуации люмпен-пролетариата, сложности мира и так далее. Я говорил, что не только человек нуждается в мире, то есть в допущении, что в мире есть какой-то смысл, какой-то порядок, но и мир нуждается в человеке, то есть пребывание, сохранение порядка в мире должно воспроизводиться актами человека, каждого в отдельности, чтобы и порядок, и смысл продолжались. Религиозные метафоры иногда удобны для выражения мысли: мысль становится доходчивее (и без параферналии теологических или церковных терминов и так далее). Не только человек нуждается в Боге, но и Бог нуждается в человеке.
В интеллектуальной ситуации сложного мира от нас требуется много работы. Эта работа состоит, например, в необходимости проделать то, что философия называет точным мышлением,мыслить точно вопреки видимости, вопреки идеям, которые спонтанно возникают вне тебя и спонтанно же приходят тебе в голову, и так далее. Глупость в этом смысле есть то, что не ты думаешь на основе твоего усилия, а то, что думается само в твоей голове, что думается другими, что приходит тебе само собой, иначе говоря, нечто играет нами (назовем это дьяволом), когда мы не мыслим точно (играет совершенно независимо от того, что мы хотим, какие мы умные и талантливые в биологическом смысле слова или какие у нас намерения). Поэтому, когда я говорю об идеологии представительства знания, я, как философ, полностью отвлекаюсь от намерений. Я говорю: Чернышевский вовсе не дурак и вовсе не злой человек. Просто с философской точки зрения я описываю ситуацию, в которой, не мысля точно, мы оказываемся жертвой, глупой жертвой чего-то другого, что играет за нашей спиной. Вот о таких ситуациях философия и говорит, о них и имеет смысл говорить, а не о психологии.
В том вопросе, который задан Марксом (я совершенно отвлекаюсь от того, как он затем был выполнен в марксистской традиции, но он был задан), звучит наше современное состояние. Прежде всего оно состоит в том, что мы задаем вопрос о праве говорить от лица истины: кто говорит, на каких основаниях и есть ли такие основания? В глубине за этим стояло очень существенное социальное изменение, которое произошло в самих основах бытия интеллигенции. Суммарно, коротко говоря, это изменение, ставшее решающим, отразившееся затем на уровне ментальности, на уровне слов и понятий, состоит в том, что духовное производство, которое раньше было уделом привилегированного меньшинства, монополизировавшего умственный труд по вполне понятным, бывшим тогда социальным механизмам, стало массовым духовным производством, то есть вовлекло в себя массы людей помимо традиционных социальных различений. Социальными процессами истории оказалась размыта сама основа привилегии интеллектуального труда, или труда интеллигента, с одной стороны, а с другой стороны, фактически, или практически, почти совсем исчезли свободные профессии, и акт выполнения интеллектуального труда стал осуществляться в формах наемного труда, то есть в формах более сильных связей с обществом и классом. Оказались решены первичные и примитивные задачи, просветительские задачи буржуазно-демократических революций, то есть люди оказались в обществе, где решены задачи всеобщей грамотности, всеобщего просвещения в смысле умения читать, писать, умения формулировать какие-то мысли, социальные программы и так далее, то есть выражение общественных состояний, выражение их на языке мысли и сознания перестало быть привилегией узкого круга людей. В этот акт выражения того, что в действительности в обществе происходит, оказались вовлечены миллионы людей помимо, повторяю, традиционных социальных, фактически кастовых делений. Раньше существовали перегородки, трудно проходимые для индивидов, теперь эти перегородки рухнули.
Значит, духовное производство стало массовым. С другой стороны, повторяю, изменилась социальная форма, в которой интеллектуальный труд выполняется: она все более стала приближаться к форме наемного труда, то есть интеллектуалы оказались служащими определенных учреждений, определенных социальных структур и определенных классов и больше не могли осознавать свое положение как некое положение свободного духа, витающего над обществом помимо всех его корыстных интересов и выражающего лишь универсальное. Универсальное было самой основной претензией, требованием духа, культуры и интеллигенции, являющейся субъектом духа, культуры, а именно претензией на то, что мое положение таково, что я, стоя вне социальных связей, не будучи повязанным никакими интересами, конкретными социальными связями, могу универсально представлять все общество как целое, то есть быть его универсальным представителем. Эта ситуация вообще была основанием феномена универсальности европейской культуры и, скажем, такого феномена, как университет. Переведите на русский язык, расшифровывая «университет», и вы поймете, что университет есть место, куда сходится все для того, чтобы получить универсальное, то есть вне частных интересов, выражение, а частные интересыэто интересы классов, тех или иных социальных групп и так далее. Интеллигентнад этими группами, над этими классами в силу универсальности или претензии на универсальность этой функции.
Вы представляете, конечно, что старший научный сотрудник Академии наук не может иметь то сознание, которое я описывал как универсальное сознание, тем более что в науке и в культуре появляется форма разделения научного труда. Это тоже очень важный факт, повлиявший на всю ситуацию разума. Что означает универсализм прежде всего? Универсализм означает, кроме всего прочего, еще и то, что продукт интеллектуального труда в той мере, в какой он универсален, весь находится в поле зрения того, кто его производит. Производитель философской системы, научной теории, художественной картины и так далее как бы слит с инструментами производства этого продукта и с самим продуктом, он находится от начала и до конца в поле его внимания и контроля. Или, иными словами, несколько огрубляя, здесь нет такого разделения труда, чтобы какая-то часть моего продукта ускользала вообще от меня и делалась бы где-нибудь кем-то другим и сам продукт соединялся бы в одно целое в некоем анонимном пространстве. Скажем, вот этот магнитофон, он явно не произведен от начала и до конца одним лицом, ремесленником. Где он сложился в целое? Он сложился в целое в некоем анонимном для каждого в отдельности пространстве. Раньше интеллектуальный труд был лишен таких признаков мануфактуры, и тем более, конечно, фабрики, а сейчас мы имеем дело с фабриками не только в науке. А в науке они есть, есть разделение труда, такое, что один занимается чем-то одним, второй чем-то другим, и, как это сходится вместе, никто не знает, потому что третьего ведь нет, третий анонимен, у него нет лица.
Значит, появляется безличность продуктов интеллектуального труда. И особенно эта безличность духовного труда проявляется в феномене, который уже ближе связан с феноменом идеологии и о котором я должен теперь рассказать на языке объяснения того, что такое собственно идеология, поскольку этот термин впервые в сложном понятийном виде появляется у того же самого человека, от которого я датировал современность нашего сознания, а именно у Маркса. Параллельно с массификацией духовного производства или выражаясь через массификацию духовного производства происходит очень интересная вещь, проясняющая нам феномен идеологических социальных структур, с которого я начинал мой рассказ.
Грубо говоря, классическое буржуазное общество характеризовалось тем, что социально-экономические связи и социальноэкономические цели тех или иных классов реализовывались стихийным и спонтанным образом, минимально затрагивая сферу сознания или сферу организации сознания. Есть слепое действие экономических сил, например рынка, которое в силу действия самого экономического механизма приведет людей в те точки, в те места, куда нужно обществу. Что ты ни думай (ты можешь думать что угодно), а анонимность механизма стихийных денежных отношений сработает так, что ты будешь выполнять то, что лежит в классовых интересах. Отсюда некая слабость, размытость идеологических связей, отсутствие феномена специальной обработки сознания в неких общественных или исторических целях и в классовых целях. Повторяю, сознание оставлено в покое, оно само собой воспроизведет нужные представления, стандарты мысли, навыки, привычки, обслуживающие те или иные социальные системы. Но специально фабриковать образцы сознания и специально их распространять и навязывать не надо. А в ХХ векенадо. В ХХ веке сознание людей, которое обслуживает социальные структуры, специально фабрикуется, в том числе и по законам науки, и специально вещественно распространяется, чтобы охватывать головы людей так, чтобы в действиях этих людей воспроизводились, реализовывались те или иные социальные проекты и задачи.
ЛЕКЦИЯ 3
В прошлый раз мы остановились на проблеме особого способа организации сознания, а через него и способа организации общества. В классической философии отношение к организации сознания было иным, сказали мы: сознание не было заковано в преднамеренные рамки, оставалось место для свободной игры, общественное сознание создавалось стихийно. В ХХ веке отношение к сознанию изменилось.
Вы теперь уже знаете, что любое общество вырабатывает некоторую сумму стандартных представлений, которые охватывают сознание и мозги массы людей, и, в общем, думают они примерно одинаково, и через одинаковость их мышления достигается одинаковость их поведения. Этот процесс складывается стихийно, но в ХХ веке появляется новый, сначала, казалось бы, чисто технический, но в действительности более серьезный элемент, а именно массовые средства коммуникации, то есть радио, газеты, реклама и так далее. Я говорил уже в прошлый раз, что основные задачи просвещения, которые буржуазные революции когда-то сформулировали для себяликвидация неграмотности, демократизация культуры,все задачи эти были уже решены: все читают, все пишут. И если вы учтете все то, о чем я говорил в прошлый раз, а именно феномен массовости духовного производства, и соедините массовость духовного производства (то есть феномен более или менее основательной ликвидации сословных перегородок, которые отделяли культуру от людей, массовое приобщение людей к культуре) с массовыми средствами информации, то вы поймете, какой может быть здесь взрывчатый эффект. И к этому добавьте третье, на что я частично намекал в прошлый раз, а именно радикальное изменение отношения общества к сознательным процессам, к идеологическим процессам, которые происходят в головах людей, то есть идеологические процессы, идеологические связи становятся предметом специально направленного усилия и организации.
Повторяю уже в другой форме: людьми начинают руководить через руководство их сознанием, возникает индустрия сознания, в которой, условно скажем, знающими людьми, вполне со знанием дела, создаются определенные стандарты мысли, определенные экземпляры (вот как экземпляр ботинок можно создать) и массово воспроизводятся средствами коммуникации, и тем самым ими охватываются миллионы людей. Иначе, в другом выражении, можно сказать так, что идеология из области слабых связей, вольных связей превратилась в область сильных связей. Кроме того, этот процесс совпал с процессом превращения интеллигенции из людей свободных профессий в служащих, в людей наемного труда, в том числе работающих на тех фабриках сознания, какими являются газеты, политические партии, радио, телевидение и так далее.
Это был особый, новый элемент. Если вы добавите к нему еще одно обстоятельство, весьма тревожное (которое частично связано с тем, что я говорил в прошлый раз о феномене массовости, или о «восстании масс»), что массаэто не просто множество людей, а множество определенного рода людей, а именно множество людей, выбитых из традиционных социальных ячеек, из традиционных социальных связей, множество людей как бы без роду и племени, то понятно, что общее между такого рода людьми внутри массы создается на основе сильно организованных и деловых связей, то есть на основе обработки сознания. Сознание в действительности ведь обрабатывается (и история общества показывает это) прежде всего не истинами, в том числе научными, а образами, символами, представлениями, которые, вообще-то, хотя и претендуют на универсальность, то есть на истинность, но в действительности же являются тем, что уже в строгом смысле называется идеологическими представлениями.
Я попытаюсь пояснить, что такое идеология, потому что, как я в прошлый раз говорил, первый акт современного мышления, вокруг которого можно нарастить сложные философские представления (но пока я этого делать не буду, а мы будем делать это постепенно, вводя в круг нашего внимания экзистенциалистские, феноменологические, структуралистские и так далее понятия), начинается с вопроса, адресованного фактически интеллигенции и звучащего так: «А кто воспитывает воспитателей?», то есть с вопроса, который ставит под сомнение само право, которое раньше само собой разумелось, право кого-то говорить от лица истины, от лица знания истинного положения дела, истинной структуры общества, истинной структуры мира, истинных тенденций исторического развитияили, как я говорил, действительного, тайного замысла, или плана, Провидения. Раньше в основах классической культуры лежало предположение, что, во-первых, такой план Провидения есть, во-вторых, что этот план Провидения ориентирован на пользу человека, что история построена таким образом, что в общем, в массовом масштабе, в действительности скрыты тайные тенденции, и такая организация истории не может быть античеловечной. Или, говоря иначе, история не может поставить перед человечеством никаких античеловеческих задач. И в-третьих, есть посылка (я резюмирую фактически то, что уже говорил), что, в общем, есть некое место, откуда этот благоприятный для человека и для человечества план Провидения виден, и в этом месте, откуда все видно, и расположена особая порода, или слой, людей, называемый интеллектуалами или интеллигенцией. Так вот, о них возник вопрос: «А кто они такие?», что было ново, раньше это обсуждению не подлежало: на каком праве и на каком основании покоится то, что они считают себя поверенными в делах Провидения?
Точно так же, как это был первый акт современного мышления, точно так же было первым и одно понятие, через которое в том числе и вылились акты современного мышления, то есть акты современного сознания и осознания нами того, чтó мы и где мы живем. Таким понятием и было понятие идеологии. Сначала я говорил об идеологии, об идеологических связях, не поясняя, что это такое, а теперь скажу, что сам факт того, что в нашем языке есть слово «идеология», понятие идеологии, есть особый исторический акт в самой философии, характеристика нашего современного мышления, то есть то, как мы понимаем работу человеческой головы, работу культуры, работу сознания. Теперь мы понимаем, знаем, что в этой работе, в этой машине, головной машине человека, есть элемент, называемый идеологией. Повторяю, наличие этого понятия есть признак современности нашего мышления. Но это понятие в строгом смысле слова введено Марксом (хотя слово появилось раньше: оно появилось уже у французских просветителей, тогда под идеологией понималось учение о том, как складываются идеи,идеология), им этому понятию было придано точное в научном смысле содержание.