В следующую минуту место великого князя занял агитатор-революционер. Размахивая руками, он потребовал немедленно установить демократическую республику. Ему тоже захлопали и качали с не меньшим удовольствием, чем великого князя. Казаки на конях и с саблями наголо, стоявшие длинной чередой позади морских пехотинцев, всякий раз отдавали честь и с бесстрастными лицами кричали «ура!».
Затем привели арестованных: стариков-генералов, адмирала, которого освистали моряки, офицеров интендантской службы. Их сопровождали солдаты и всадники со штыками с саблями наголо. Когда появился городовой, его встретили ругательствами и смехом: «Фараон проклятый, свинья поганая, хотел в нас стрелять?» Потом его оставили в покое: он арестован, его больше не трогают. Ненависть в этой стране яростна, но она мгновенно гаснет, и люди вновь возвращаются к присущему им безразличному добродушию. Появились и другие полицейские в куда более плачевном виде, с забинтованными головами, подбитыми глазами. Их увезли на машинах Красного Креста в сопровождении солдат и сестер милосердия.
[А. Д.] Протопопов приехал в Думу на собственном автомобиле, вел его сам. Его не тронули. Он был похож на сумасшедшего.
Эта революция была первой, где автомобиль сыграл спасительную роль
5. Опасные нелепости
Я побывал на двух митингах.
До чего хорошо говорят случайные ораторы-импровизаторы! Как трогательны были бы речи этих студентов-социалистов и их руководителей, если бы не были так опасны! Текут рекой замечательные слова. А какие жесты! Они находят ораторские приемы необыкновенной силы, отчеканивая со страстью каждую фразу, срывая самые горячие аплодисменты и громкие крики одобрения. Толпа восхищается их талантом. Но горе оратору, который нравится толпе. Если он слишком рано кончает свою речь, ему кричат: «Продолжай!». Он отвечает: «Я все сказал!» Зал орет: «Нет! Нет! Говори еще!» И бедняга вынужден вновь говорить, став рабом многоглавого тирана, чью благосклонность он хотел снискать, а теперь попал ему в лапы.
Второму оратору захлопали сразу, как только он появился. Он поляк, национальный герой. Но голос у него слабый и движения слишком вялые для энергичных участников митинга. Несмотря на симпатию публики, громкий голос прерывает его: «Довольно!» К нему присоединяются другие голоса: «Хватит! Иди отсюда! Хватит!» Напрасно герой пытается задобрить публику изящными манерами и взмахами рук, похожими на взмахи ангельских крыльев, председатель собрания тянет его назад за полу.
Все речи ораторов старые, как мир, недостойные нелепости, но для толпы они удивительная новость. Рабочие с жадностью слушают радикальные программы, которые разворачивают перед ними, и нет ни одного полицейского или цензора, который бы одернул разбушевавшееся воображение. «Мы разделим всю землю России между крестьянами», заявляет один оратор, и ему аплодируют. «Управлять будут представители, никакой централизации!» объявляет другой. Студент кричит: «Сначала нужно покончить с войной! Пусть русские, австрийские, немецкие, французские пролетарии протянут друг другу руки!» Но его не поняли. Поднялся ропот, он превращается в гром. Оратора оскорбляют, не дают говорить, требуют сойти с трибуны. Оратор не в силах перекричать недовольных, не знает, что ему делать, и тогда к нему подскакивает пожилой мужик и кричит: «А ну пошел отсюда, а не то я тебя сейчас сволоку!» Зал стоял и кричал до тех пор, пока студент не вернулся к своим товарищам, которые отвечали на оскорбления оскорблениями.
Впервые в России социально-анархические программы и евангельское толстовство обсуждались перед аудиторией из пяти или шести тысяч человек. Эти крестьяне, эти рабочие, эти мелкие лавочники слушали, убеждая себя, что в их руках судьба их страны и будущее их внуков. Они без конца твердят «демократия», «демократия», теребя эту ветошь, обломок той эпохи, которая никогда не вернется, эпохи, когда толпа собиралась на площади полиса, города-государства, и решала судьбы общины. Теперь за лживым фасадом демократических движений всегда маячит тот, кто готовится стать царем или князем. О демократии больше не может быть и речи, речь идет о средствах, какими формируется и поддерживает себя новая аристократия.
Глава III. Прощание с царем в Ставке
16 марта генералы и полковники Ставки ожидали на вокзале царя, который накануне отрекся и ехал прощаться со своими сотрудниками. Вечер был холодным, с темного неба хлопьями падал снег, сливаясь с белизной всего окружающего.
В 9 часов поезд прибыл. Генерал Алексеев, начальник штаба верховного главнокомандующего, и великие князья Сергей [Михайлович] и Борис [Александрович] вошли в царский вагон, откуда вскоре вышел царь вместе со свитой. Он спросил у выстроившихся офицеров:
Все здесь?
Голос ему ответил:
Все, ваше величество, кроме дежурного офицера.
Кто сегодня дежурит?
Штабс-капитан Кожевников.
Из новеньких? Я его не знаю.
Царь пожал руку каждому офицеру, говорил спокойно, но лицо осунулось от бессонницы, щеки побледнели и ввалились. Очень скоро он поднялся обратно в вагон, ночевал в поезде.
На следующее утро царь поехал на квартиру, которую занимал на протяжении полутора лет в соседнем со Ставкой доме. В этот день и в следующие он часто выезжал на автомобиле и ездил по городу. К автомобилю сбегались толпы, царя приветствовали, снимая шапки, солдаты торжественно отдавали честь, все в полном молчании. Слышались только рыдания старух.
Императрица Мария Федоровна приехала к сыну и сопровождала его в поездках по городу, где на частных и общественных зданиях развевалось все больше красных флагов.
Церковная служба, на которой присутствовал царь со своей матерью, оставила незабываемое впечатление. До революции священники во время службы должны были возносить молитву за царя. Начиная службу, они просили у Бога благословения царю, царице и наследнику, затем молились за святой Синод и священнослужителей, потом за солдат, потом за верующих в церкви и за весь христианский мир. А уж потом в полголоса за тех, кого они любят.
На этой последней службе, где присутствовал тот, кто был главой церкви, его мать, генералитет Ставки, высокопоставленные чиновники, священник изменил молитву и сказал: «Помилуй, Господи, русское государство!». Затем он повернулся к верующим и произнес вполголоса как свою личную молитву:
«Спаси, Господи, Николая Александровича и Марию Федоровну!».
Царь получил от Временного правительства разрешение и приказ оставить Ставку и переехать в Царское Село. 21 марта, в день отъезда, в большом зале собрались все офицеры Ставки, было около трехсот пятидесяти человек. И еще человек пятнадцать солдат, представителей разных подразделений, находившихся при Ставке. В 11 часов 5 минут вошел царь он опоздал впервые его сопровождали великие князья Сергей, Борис и Александр [Михайлович]. Он был в серой черкеске с газырями, длинной кривой саблей и кинжалом с насечкой.
Царь поприветствовал собрание, ему ответили низким поклоном. Он пожал руки генералам и, обратившись к солдатам, сказал: «Здорово, храбрецы». На что солдаты хором ответили: «Здравия желаем, ваше величество!» Их ответ невольно произвел впечатление, равно как и красочные костюмы и все блестящие церемонии царского режима, от которых ничего не осталось среди жути демократического безобразия.
Царь взял слово. Он был очень взволнован, замолкал, искал слова и привычным движением трогал нос. Его слушали в полном молчании. Все чувствовали, что вместе с этим человеком рушится целый строй; от царственной пышности, от веками выстраиваемой иерархии уже отказались с преступной легкостью.
Мне трудно говорить. Я работал с вами полтора года. Но что поделать!
Помолчал и продолжал:
По воле Господа и по моей собственной я должен вас покинуть.
Раздался стук, что-то упало. Молодой офицер из императорской свиты рухнул на пол. Следом второй потерял сознание. Третий разрыдался и был вынужден покинуть зал, чтобы нервозность не перекинулась на окружающих. За это время царь справился с нервами. Он заговорил гораздо тверже.
Я благодарю вас за помощь, которую вы оказывали мне в моей работе. Я призываю вас продолжать работать во имя нашей любимой родины и бороться с врагом до тех пор, пока он не покинет пределы нашей дорогой России.
Он повернулся к плачущим солдатам и прибавил:
Я благодарю и вас, мои храбрецы. Идите к вашим товарищам и передайте им мою благодарность.
Генерал Алексеев ответил на царское прощание деликатно и трогательной речью. Но все еще сопереживали словам царя. Русские, знавшие покой и счастье только под сильной рукой господина, добровольно отказывались от этого слишком слабого властителя, от набожного фаталиста, павшего под грузом сомнений и неуверенности. Авторитет его рода и короны вот-вот исчезнет, и бескрайней России нечем будет заполнить эту пустоту.
В глазах искренне огорченных, но пока еще ослепленных химерой революции офицеров царь уже был обыкновенным человеком с учтивыми манерами и благородными чувствами, истинным дворянином. Все склонили головы и с невольной слезой смотрели, как Николай II, божество, ставшее человеком, простившись с офицерами, с грустной улыбкой удалялся.
Уехав из Могилева, царь был окончательно обречен на полное одиночество. Невероятные надежды, пробужденные немотивированным социальным переворотом у одних и трусость других, сделали отречение царя печальным и трогательным. Окружение, неразлучное с его императорским величеством в счастливые дни, оставило его в беде. Только князь [В. А.] Долгоруков поехал с царем в Царское Село. Другие свитские офицеры [В. Н.] Воейков, [В. Б.] Фредерикс, [А. А.] Мордвинов, [А. Н.] Граббе, [К. А.] Нарышкин остались в Ставке.
Глава IV. Генерал брусилов
Каменец-Подольск, июнь 1917 г.
Первые впечатления о новом командующем русскими армиями сложились в сентябре 1915 г. Он тогда командовал 8-й армией. Результаты прорыва в Галиции, в котором его армия принимала такое большое участие, были практически уничтожены вынужденным отступлением, оно велось очень разумно и в конце концов остановилось.
В операциях такого масштаба, как подобное наступление, а потом отступление миллиона человек по вражеской территории, народное воображение ищет кроме главного стратега еще и другие имена, и другие инициативы, желая объяснить их успешность. В облаке славы, какое окутывало армии старого генерала Иванова, стало мелькать имя Брусилова.
Ровно, маленький городок Волынской губернии, был тогда его резиденцией. Он принял меня в поезде, который являлся его постоянным местом жительства. Лицо Брусилова сразу же поразило меня необыкновенной живостью взгляда и насмешливой добротой, передо мной был аристократ и умница.
В Ровно между своими поездками по полкам я завтракал и ужинал с командующим и несколькими его приглашенными, среди которых был генерал Сухомлин, начальник штаба фронта, несколько генералов и два или три человека из самого близкого окружения.
Брусилов охотно участвовал в разговорах, всегда свободных и веселых, которые продолжались и после десерта. Он выслушивал критику, позволял себе противоречить, поощрял возражения. Любил в то же время подшучивать над своими гостями. Какое-то время мишенью его остроумных и беззлобных шуток был генерал [П. П.] Палибин, который охотно ему подыгрывал, веселя окружающих. Племянник генерала, юрисконсульт Палибин, с таким же добродушием унаследовал теперь деликатную роль дяди.
В голосе Брусилова часто звучали насмешливые нотки, которые он подчеркивал, чеканя слова. Среди достойных людей, каких я встречал в России, он был, без сомнения, одним из умнейших и, я бы сказал, «самым европейским», если бы не опасался задеть в нем настоящего русского патриота.
Брусилов обладал своего рода природной гениальностью, которая помогала ему воплощать и реализовывать. Он много работал, но работа никогда не поглощала его целиком. Во время самых сложных операций он находил время для друзей и гостей. У меня всегда возникало ощущение, что его мгновенные и точные решения экономят очень много времени и он может за час сделать работу, на которую другому понадобится полдня.
Каждый день в любую погоду, летом и зимой он садился на лошадь и ездил на ней с 5 до 7 вечера. Выбирал точку на горизонте и скакал по горам и долинам, как настоящий кавалерист. Осиная талия, изящная посадка головы придавали ему особую элегантность.
Ум Брусилова не обладал тем преимуществом, которое при царском режиме было непременным условием быстрой военной карьеры, он, как [Н. И.] Иванов, как [П. А.] Лечицкий, не кончал Академию Генерального штаба. Брусилову понадобились таланты полководца, эрудированного штабиста, стратега и дипломата, чтобы преодолеть преграды, неизбежно возникающие на пути человека со стороны. По счастью, этот искусный воитель уже на заре своей жизни повстречал помощницу, требовательную гордячку, презирающую слабаков и дарящую улыбки сильным, она оставалась ему верной всю его жизнь, имя ей удача.
Брусилов принадлежит к старинному дворянскому роду с Украины. Он считает себя прямым потомком некоего Брусилова, который в XVII в., когда Малороссия являлась частью Польши, был воеводой. У генерала хранится большая печать, которую его предок прикладывал к своим указам. Деревня Брусилово в Киевской губернии на протяжении долгого времени была их родовым поместьем.
Брусилов рано завоевал уважение великого князя Николая Николаевича, а затем и царя. Перед войной он был директором кавалерийской школы в Петрограде и выполнял разнообразные поручения заграницей. Когда началась война, его назначали командующим 8-го армейского корпуса. Блестящий успех в Галиции принес ему новое назначение: он стал командующим 8-й армией и оставался им до начала 1916 г., когда заместил старика Иванова.
Во время блестящего прорыва в июне июле 1916 г., когда было захвачено 460 000 военнопленных и огромное количество оружия, Брусилов был признан великим стратегом. Его победы совпали с самыми знаменательными битвами под Верденом и на Сомме, он присоединил свое имя к именам великих полководцев, которые покрыли себя славой в это время на французском фронте.
Дружба с великим князем Николаем Николаевичем сделала Брусилова независимым и неуязвимым для интриг, которые частенько возникают между начальниками. Высокородный дворянин, зная толк в достоинстве, он умел уважать своих подчиненных как офицеров, так и солдат, обращаясь с ними вежливо, просто и с улыбкой, «по-демократически», чего требует теперь от высших чинов Керенский.
Но за улыбчивым добродушием, сделавшим его популярным среди солдат, прячется крайне требовательный и твердый начальник. В русской армии, где прощается множество отступлений, он порой удивляет своей жесткостью по отношению к вялости или дисциплинарным нарушениям. Я вспоминаю пример его сурового суда в Ровно в 1915 г. Восемь казаков вошли в дом к трем женщинам, изнасиловали их и ограбили. В другом месте их бы подвергли телесному наказанию или отправили на опасное задание. Брусилов приказал их расстрелять. Он наказывал офицеров за мелкие проступки, прилюдно холодно отчитывая их. Моральные экзекуции оказывали невероятное воздействие. Я видел начальника вокзала, уличенного в халатности, Брусилов отчитал его в присутствии штаба армии, тот разрыдался и достал пистолет, чтобы покончить с собой. Пистолет отняли, но он знал, что он обесчещен.
Генералов, виновных в провале, он не прощал никогда. Он приезжал и приезжал в Ставку, требуя от великого князя немилости для них, если они были при дворе. Достаточно вспомнить генерала [С. А.] Воронина, командующего 40-м армейским корпусом, которого Брусилов винил в неудаче под Луцком в октябре 1915 г.
Брусилов во время революции
Позицию Брусилова в начале революции резко критиковали. Справедливо. Он предпринял немало мер, чтобы революция не разразилась.
В мае 1916 г. он говорил мне, что давил на [Б. В.] Штюрмера, уговаривая его решить польский вопрос раньше немцев. Ответ был: время еще не настало. В октябре того же года Брусилов просил великого князя Николая Михайловича, а в ноябре великого князя Михаила Александровича, брата царя, передать царю его мнение о необходимости срочно назначить ответственное правительство. Николай II передал ему, что он уважает его мнение в военных делах и советует ими и заниматься.