Мы на лошадях перебираемся через рукав Стыри и едем по равнине. Немцы занимают теперь опушку леса напротив нас, они в нас стреляют, и прилетевшие издалека пули исчезают где-то с мелодичным и зловещим свистом. Неподалеку от нас генерал Деникин обследует территорию, он приказывает нам вернуться: правила обязывают нас беречь лошадей, они чистокровные.
И снова в камышах трупы. Здесь боя не было. Возможно, это раненые, которые пытались спастись за немного приподнятым берегом. Солнце уже клонится к горизонту и осеняет верхушки леса золотым и пурпуровым светом. На траве в задумчивой позе лежит человеческое существо, лицо у него тоже в пурпуре. Когда мы с ним поравнялись, то увидели, что это кровь из пробитой головы. Откуда взялись у несчастного силы отползти так далеко от окопов? Он почти дополз до воды, которой так хотел.
6. Готовность к самопожертвованию. Немецкие пленные
Положение прежнее. Наши солдаты вжаты в землю в сотне метров от немцев. Никто не может поднять головы, не получив мгновенно града пуль. Нужно ждать ночи. Атака замерла в 4 часа дня.
Удивительный человек полковник Бирюков. Телефон звонит беспрестанно. Генерал Деникин, он командующий и с ним нужно говорить время от времени, роты с другого берега Стыри, батареи, командиры соседних полков все звонят, и адъютанты мигом отправляются в разные концы. Полк, такое скромное подразделение гигантской армии, обрел, в силу обстоятельств, серьезную весомость. Именно 16-й полк завершит атакой подготовительные действия нашей дивизии и отчасти соседних дивизий тоже. Полковник постоянно с трубкой телефона или на коне, проверяя, как исполняются его приказы; на еду и сон остается буквально совсем немного времени.
У нас на глазах повторяется героический случай, о котором рассказывает Цезарь в своих «Записках о галльской войне». Во время осады одного галльского города воин-галл покинул крепость, чтобы поджечь деревянный помост, которые римляне строили возле стены. Галл тут же погиб, получив стрелу из лука. На его место мгновенно встал второй, и его постигла та же участь. Третий. Четвертый. Если не ошибаюсь, семнадцать человек погибли за несколько минут на этом месте.
А у нас на равнине между рекой и передовыми окопами снаряд повредил телефонный кабель, который связывал их с командным постом. Солдат, который был послан починить его, был тут же убит: хватило одного выстрела из винтовки. Был убит второй, тяжело ранен третий. Командир батальона спросил, найдутся ли добровольцы? И они нашлись. Нам позвонили, что чинить кабель пополз одиннадцатый солдат
Сгущаются сумерки, и повсюду загораются костры, они выглядят очень живописно. Немцы перестали обстреливать горящие Новоселки, теперь слышны только ружейные выстрелы и взрывы ручных гранат.
Нас трое в маленькой землянке: полковник, его адъютант и я. Мы едим руками, как дикари, спим на соломе, по-братски прижавшись друг к другу. Среди лагерного гомона певучих с жесткими ударениями голосов, ржания лошадей, насвистываемых мелодий на нас, усталых, наваливается тяжелый сон. Но когда в ночной тишине мы неожиданно просыпаемся от какого-то шума, мы всегда видим полковника: он возле телефона, он пишет приказы, он приготовился уходить, чтобы проследить за подготовкой, поддержать боевой дух солдат.
В 5 утра я подскакиваю. Вдалеке на другом берегу Стыри идет оживленная перестрелка и слышен более глухой звук гранат. Новости хорошие. Взяли часть основных траншей, окружили в других местах их защитников. Несколько рот идут атаковать Чарторийск, основные силы двинулись севернее, чтобы присоединиться к частям, которые будут переправляться через Стырь возле Хряска.
Мы уже двинулись в путь, собираясь присутствовать при взятии городка, но тут наше внимание привлекает глухой шум голосов. Среди деревьев появилась группа людей без оружия, в защитной форме в сопровождении нескольких солдат. Немецкий лейтенант сообщает нам все, о чем мы его спрашиваем. Он Reserveoffizier, физик из Геттингена, сын профессора. Он часто смеется и рассказывает нам много того, о чем мы его и не спрашиваем, так сказать, captaiiones benevolrntiae. Он отпускает шутки насчет своих подчиненных во время взятия окопов и, успокоенный корректным отношением русских, ведет себя еще шумнее. Но когда один из нас, холодно глядя на него, спрашивает его, был ли он в Бельгии, прибавив, что сам он бельгиец, немецкий лейтенант теряет дар речи.
Все пленные из гренадерского полка кронпринца Кенигсберга.
Подходят новые партии пленных. Это боевые офицеры, они на нас не смотрят, и в ответ на любые вопросы кричат: «Nein, nein!». Присущая им надменность выглядит в этих обстоятельствах неприятным вызовом. В основном это лейтенанты, среди них два фон Бюлова. Они сдались, попросив пощады. Обращение с ними достойное, их не унижают. Поэтому их невежливость совершенно непонятна. Они не поприветствовали даже нашего полковника, который стоит вместе со своими офицерами. Я посмотрел на полковника с удивлением и спросил: «А может быть, стоило дать им по рукам?» Он равнодушно ответил: «Чего вы хотите? Они всегда такие, когда опасность миновала».
И все же поведение этих офицеров было достойнее заискивания молодчика из Геттингена.
7. На поле боя
Возле легкого моста из надутых мешков и досок построили другой, на солидных сваях, который выдержит пушки и повозки с боеприпасами.
Проходят раненые, зрелище печальное, но не угнетающее. Под бинтами угадываешь страшные раны, но из-за них не угас блеск в глазах.
Воодушевление, мужество, энергия оставят их позже, в госпитале, и вот этих раненых уже не стоит показывать идущим в бой.
Убитые не вызывают страха. Череп, открытый снарядом и опустошенный взрывом, кажется обработанным препаратором. Чуть дальше лежит человек, у которого разворочен живот и унесло внутренности, в красном месиве виден позвоночник. Солдат они не пугают, а вот раненый на операционном столе вызывает у них ужас. Любые повреждения вызывают у нас у всех разве что любопытство. Боль, одолевшая волю, могла вызывать возмущение, опасность могла изнурить, но смерть, скорая или медлительная, пощадившая или искромсавшая человеческое тело, нас не трогала.
Один солдат отделился от группы раненых и заговорил со мной. Говорил горячо и очень уважительно. Один из офицеров объяснил мне, что он говорит. Он участвовал и был рядом со мной во время атаки 7-го стрелкового полка в Матвеевке. Я пожал бедному пареньку руку, а он мою поцеловал. Чуть дальше я увидел полковника Квиткина, которого видел в последний раз, когда он собирал своих людей перед венгерскими окопами под адским огнем. Мы обнялись, не говоря ни слова. И я ощутил, что товарищество а оно выше дружбы есть самое благородное из мужских добродетелей, существующих на поле боя.
Поле между немецкими и русскими траншеями изрыто маленькими личными окопами, шириной не больше полуметра, в которых там и здесь лежат мертвые русские солдаты. Мысленно мы можем следить, как в этой мрачной зловещей ночи продвигается наш полк благодаря усилиям замечательных солдат о них порой говорят, что им недостает инициативы, но вот они продвигаются по одиночке к первой линии окопов, которые кое-где находятся на расстоянии метров пяти от линии неприятеля.
8. Взятие городка
Уцелевшие солдаты гренадерского полка кронпринца засели в домах городка и стреляли оттуда в русских, которые, находя для себя прикрытия, продвигались вперед по длинной улице. Видя, что ситуация безвыходная, противник сдавался. В русских попадала примерно треть выпущенных пуль.
Раненые дожидались прибытия санитаров. Высокий немец, весь в крови, едва тащился вдоль домов. Время от времени тело его содрогалось от конвульсий, бегающие глаза смотрели на нас с невыразимым ужасом.
В траве лежал мертвый русский. Но когда мы подошли, он удивленно открыл блестевшие лихорадкой маленькие глаза, и его лицо старого доброго крестьянина осветилось улыбкой.
На главной улице сидел на стуле израненный немецкий солдат. Милосердные руки, руки русских, разожгли для него из обломков мебели костер, чтобы он мог согреться. Мы стянули с него сапог, полный воды, очень его мучивший, и раскололи стол и два стула, чтобы было чем поддерживать огонь. Немец страдал больше от холода, чем от трех своих ужасных ран, и, рискуя загореться, наклонялся всем телом и большой бородатой головой к огню.
На площади, напротив православной церкви, у забора блестела медная гора: самовары, подсвечники, кухонная утварь, собранная со всего городка, чтобы отправиться в Германию.
Колокольня, превращенная в наблюдательный пункт для артиллерийской батареи, изрешечена русскими снарядами. Внутри церкви огромные канделябры, иконы в позолоченных окладах и другие предметы культа остались в неприкосновенности. В Божьем доме побоялись хозяйничать и ничего не тронули, хотя двери стояли открытыми. Зато большой портрет Николая II, висевший в притворе, проткнут в нескольких местах штыками.
Вокруг огромного костра, разведенного напротив церкви, сидят русские солдаты и пленные, которых подобрали в подвалах и стогах сена. Между собой они не разговаривают, потому что не понимают друг друга, но ненависти никакой не испытывают. Сибирские молодцы угощаются кофе и не забывают немцев, а те, поначалу подавленные и боязливые, чувствуют себя уже куда вольнее. Сначала они поглядывали на русских исподтишка, а теперь стараются привлечь их внимание. Но русские совершенно равнодушны к присутствию пленных и не проявляют к ним ни малейшего любопытства. В конце концов те и другие крепко засыпают.
К нам присоединяется полковник Бирюков, и тут же прибывает первая гаубица, захваченная у немцев. В скором времени в отступающие войска противника стреляют их собственные орудия.
9. Прапорщик Севастьянов, командир батальона. Интуиция казаков
Севернее бой продолжается. На небольшом холме окопались немцы, и солдаты нашего полка вместе с кавалерией армейского корпуса его атакуют.
Я отправляюсь вместе с прапорщиком Севастьяновым осматривать новые позиции. Он замечательный паренек, умный, отважный. Его назначали командовать батальоном в нашем полку, и на протяжении трех дней он командовал даже капитанами. Мы скачем на лошадях, с нами еще один офицер, но он остается далеко позади, с таким пылом мы рвемся вперед. Севастьянов представлен к Георгиевскому кресту, и ведет себя сейчас, как школьник на каникулах. Мы скачем вдоль Стыри и не раз рискуем завязнуть в болоте, куда внезапно погружаются ноги наших лошадей.
Русские солдаты, сражавшиеся два дня подряд, спавшие всего несколько часов, уже копают окопы и ладят мостки через ручьи и болота, которые накрывают воды Стыри при разливе весной.
Медленно спускаются сумерки на опустевшую равнину, по которой бежит быстрая река и на которой дымятся руины. Вдалеке чернеет лес. В городок возвращаются жители, прятавшиеся по окрестным лесам: мужчины, женщины, дети с узлами на спине.
Полковник Бирюков надеялся после двух трудных дней уложить нас в хорошие кровати. Но звонит телефон. Немедленно двигаемся дальше. Полная победа. Враг бежит по всему фронту. Нужно его преследовать, гнать как можно дальше, не дать возможности снова засесть в лесу.
Я должен отправиться к своему автомобилю, он ждет меня в 20 километрах отсюда. Попрощавшись со своим гостеприимным хозяином, я ныряю в ночную темноту следом за казаком, который «чует» правильную дорогу.
Батальон отправляется в сторону леса к северу от Новоселок. В потемках мы слышим слева и справа глухой шум солдатских сапог и видим время от времени впереди себя сплоченные небольшие группы.
Мой чудо-казак заплутался на равнине, и мы в полночь блуждаем между редкими соснами без тропы и дороги. Слева горящие Новоселки освещают заревом небо. На эту ночь меня милостиво приютили в Большой Оснице в доме, где уже расположились чиновник из Красного Креста, врач и несколько раненых. На следующее утро мой казак, над которым все смеются, с мрачным видом заявляет, что заблудился из-за меня. Вот свинья! В ответ я только пожимаю плечами. Я больше не верю тем, кто «чует», я верю карте.
10. Военнопленные
Я прибыл в штаб 40-го армейского корпуса и узнал, что наш фронт продвинулся вперед на 15 километров, что мы взяли 9 пушек разных калибров и 9000 пленных. Чтобы их допросить, понадобились пятнадцать переводчиков. Пленные часто отвечают одними жестами.
На следующий день мы наблюдали, как шли военнопленные. Солдаты изможденные, оборванные, грязные, они снова стали крестьянами и кричат местным жителям, что они свои, что они не враги. Это русины, чехи, хорваты, сербы и еще сто разных народностей австрийской империи, для которых плен означает прощание с австрийской национальностью. Все они наполняют фляжки свежей водой, которую приносят им женщины.
Вдалеке слышится пение на немецком, поют хором и очень впечатляюще. Умоляющие крики несчастных австрийцев и громкий отчетливый хор немцев. Контраст так значителен, что мы с графом Барановым решаем взглянуть на хор за поворотом дороги. Вот и он. Это немцы, унтер-офицеры поддерживают в них боевой дух и тщательно отделяют от союзников. Презрение к их «австрийским товарищам» налицо, оно в этом обидном разъединении. Мы останавливаем их, они горячо и негодующе отзываются об австрийской армии. Общая беда не смягчает их злобы и пренебрежения. Утешение пением только для них, для немцев, а не для этих «старых баб», «сучьих свиней», сразу признавших себя побежденными, забывших, что они солдаты, уж чувствующих себя в форме как ряженые! Немцы шагают «in Reih und Glied», подняв головы, жалкие, побежденные, но старающиеся сохранить в своем несчастье единственное утешение: национальную гордость и гордость своим мундиром.
Под пристальным взглядом великолепных, вооруженных до зубов казаков, не испытывающих ни малейшей симпатии к немецкой колонне, но не могущих ни в чем упрекнуть столь дисциплинированных людей, немцы продолжают оглашать равнину и холмы своими старинными сентиментально-энергичными песнями.
Эпилог главы II
Брусилов предоставил резервные войска в распоряжение командования 40-го армейского корпуса. Он приказал корпусу перевести штаб в Чарторийск, за которым сразу же располагался фронт, и преследовать врага со всем возможным напором. Перед нами было почти что пустое пространство, неприятель еще не пришел в себя, и мы могли бы одним усилием взять Колки. Однако корпус не располагал достаточным количеством батарей и мог обстрелять перед атакой только километр фронта. Значит, нужно было использовать точность наводки и эффект неожиданности. Генерал Воронин получил приказ разместить оборонительные позиции на Стыри, преследовать отступающего врага оставшимися силами, опираясь на реку, а затем обойти левое крыло противника.
Генерал Воронин отказался подчиниться предложенному решению командующего. Он готов был покинуть свои позиции только при условии получения дополнительных резервов, которые позволят ему атаковать на более протяженном фронте. Возражая, он потерял три дня. Немцы получили время укрепить угрожаемый участок фронта, и русские вновь оказались в нескончаемых волынских лесах под обстрелом спрятанных в кустах пулеметов.
Брусилов был не из тех, кто прощает неповиновение. Взятие Чарторийска было в глазах Европы концом отступления и началом нового этапа войны. Ставка тоже на это рассчитывала. Генерал Воронин был отчислен в резерв, хоть и обращался к старым друзьям из Ставки, друзья помочь ему не смогли.
Несколько недель спустя операция была продолжена почти с того же самого места, где остановилась. Генерал Деникин отличился как храбростью, так и необыкновенным хладнокровием. Он ехал в открытой машине в сопровождении бронированных машин впереди войска и лично с револьвером в руке взял первых пленных.
Полковник Бирюков, командир 16-го стрелкового полка, был менее удачлив. Его полк понес большие потери во время взятия Чарторийска, он был пополнен, но в критический момент наступления солдаты дрогнули. И это закрыло для него дорогу к славе. Полковник Марков, чей полк понес меньшие потери при начале операции, пожинал плоды победы. Впрочем, Брусилов судил о своих офицерах не обязательно по успехам.
По мере того, как Брусилов поднимался вверх, его офицеры тоже получали более высокие посты. На немецких фронтах Западном и Юго-Западном позиционная война научила молодых командиров осторожной и основательной тактике. [Л. Г.] Корнилов, [А. И.] Деникин, [С. Л.] Марков, [Н. Н.] Духонин, [А. Е.] Гутор, [В. А.] Черемисов и другие как военачальники сформировались на австрийских фронтах под командованием [Н. И.] Иванова и [А. А.] Брусилова.