Огромные преобразования, привнесенные в индустриальный город, породили другой побочный эффектрезкий рост культуры реформ и консолидация научных дисциплин и инструментов современного городского планирования. Критики города располагались в диапазоне от таких революционеров, как Фридрих Энгельс, чье описание условий жизни рабочего класса в Манчестере остается непревзойденным, до чувствительных архитекторов-наблюдателей, подобных Огастесу Пьюджину, оплакивавшему исчезновение традиционного сельского пейзажа и связанных с ним социальных отношенийкоторые, впрочем, трудно назвать равноправными. В Соединенных Штатах урбанистическое реформатство расцвело в критических работах, выдержанных в лучших традициях «разгребания грязи». Например, «Как живут остальные» Якоба Рииса, «Стыд городов» Линкольна Стивенса и множество других. Здесь же стоит упомянуть движение «народных домов», т. е. общественных центров, включавших в себя детские сады, художественные мастерские, библиотеки и т. д., инициированное Джейн Аддамс. Появлялись и множились общественные движения, призванные улучшать ситуацию в сфере здравоохранения и санитарии, в детских учреждениях, тюрьмах, домах бедняков, равно как и в условиях работы и ее оплатыне говоря уж о борьбе за отмену рабства, женские права, права иммигрантов и за более справедливое распределение общественного богатства. Многое из того, за что тогда боролись, теперь стало частью ментального убранства Нью-Йорка.
Вся эта деятельность возникла не только из-за отчаянного положения, в котором пребывали жители городских трущоб, но благодаря глубокому терапевтическому импульсу, неукротимому желанию врачевать и улучшать, ставшему отличительной чертой политики современности. На волне рационализма Просвещения и его идей усовершенствования человеческой жизни, сыгравших такую важную роль в интеллектуальном образовании американских отцов-основателей, в стране развернулась дискуссия не просто об излечении болезней, но об излечении преступности, антисанитарии и разнообразных форм неподобающего поведения посредством создания благоприятствующей окружающей среды. Весь американский проект в целом можно рассматривать как инструмент, позволяющий ликвидировать или, по крайней мере, локализовать девиации, привести различия к новой, толерантной или гомогенизирующей, норме.
Одной из таких девиаций, характерных для Нью-Йорка, было и остается многообразие языковых и поведенческих навыков иммигрантов, начавших с середины XIX века преобладать в городском населении. Нью-йоркская элита смотрела на иммигрантов со все возрастающим беспокойством, видя в них лишь источник преступлений, болезней, беспорядков (особенно после крупных волнений призывников в 1863 году) и, по мере того как век шел к своему концу, базу для радикальных политиков, представлявших собой угрозу стабильности традиционных институтов и власти как таковой. Реформа жилищного домостроительства стала плодом чистейшего альтруизма, смешанного с научно обоснованным усилием остановить распространение заболеваний среди граждан и укрепить власть. Олмстед оказался лидером этой пространственной «цивилизационной миссии». Города с их пространствами коллективной рекреации, уверял он, способны порождать здоровье, долголетие и добрососедство.
Якоб Риис, датский эмигрант, ставший ведущим газетным репортером своего времени и пионером фотографии, которого Теодор Рузвельт впервые припечатал прозвищем «разгребатель грязи», наиболее полно выразил двусмысленную природу реформизма с его сочувствием и в то же время презрением к тем, кто пытается «выбиться в люди». «Как живут остальные» это одновременно и гневное обличение трущоб, и расистский путеводитель-справочник по тем, кто в них обитает. Вот китаец: «Века бесчувственного идолопоклонства, простого служения чреву лишили его существеннейших качеств, необходимых для того, чтобы оценить возвышенное учение веры, чьи движения, чей дух бескорыстия выходят за пределы его понимания Хитрость и скрытность в такой же степени присущи китайцу в Нью-Йорке, как кошачья походкаего войлочным туфлям он по натуре своей чистоплотен как кошка, которую напоминает также своим жестоким коварством и дикой яростью, когда разозлен. В бизнесе, как и в домашней жизни, он сторонится света Расспросите полицейскогосредний китаец скорее будет ежедневно играть в азартные игры, чем есть каждый день».
А вот евреи. «Деньгиих бог. Жизнь сама по себе мало что значит по сравнению с самым ничтожными банковским счетом Поразительно, насколько силен инстинкт доллара и цента [в еврейских детях] Но брань и насмешкине то оружие, которым можно бороться с сыном Израиля. Он принимает их спокойнои возвращает с процентами, когда приходит его время. Он по своему опыту, горькому и сладкому, знает, что все достается тому, кто умеет ждатьвключая земли и дома его гонителей». Подобные же утонченные социологические выкладки Риис применяет к итальянцам, ирландцам, черным, цыганам, немцами прочим адресатам его христианской благотворительности. Интересно, насколько мое собственное неприязненное отношение к моему домовладельцу (о которомпозже) продиктовано знакомством с подобными изысканиям.
Всеобщее возмущение городскими трущобами нашло свое отражение не только в журналистике «разгребания грязи», но и в энергичных усилиях по созданию альтернативной жилищной модели самого визионерского толка. XIX век в Америке стал великой эпохой для «воображаемых сообществ». В избытке рождались такие утопические поселения, как Брук Фарм, Онейда и Нову. Больша́я их часть была религиозной по своей сути, но еще бо́льшаявдохновлена радикальными светскими идеями Роберта Оуэна, Шарля Фурье и других. Их наследие стало также в значительной степени политической основой для архитекторов-модернистов, увлеченных смесью идей о всеобщем равноправии, псевдорелигиозными поисками праведной простоты и одновременно озабоченных вопросами здоровья и гигиены, вписанными в более традиционные подходы урбанистического реформизма. Зиждились все эти теории и инициативы на вере (ложной) в то, что внешние формальные усовершенствования способны преобразовать общественную жизнь. Более мрачная версия этой действенной веры нашла свое воплощение в исправительных учреждениях. В начале XIX века развернулась горячая дискуссия между обществами призрения заключенных Бостона и Филадельфии о том, какое обустройство камер и дневной распорядок с наибольшей вероятностью способны перековать заблудшие души их подневольных обитателей. Многочисленные тюрьмы оказались разделены в зависимости от приверженности к той или иной системе.
У Нью-Йорка длительные отношения с разными моделями планирования. Планирование и рост городасвидетельство непрекращающегося взаимодействия с меняющимися удачными примерами на каждом уровне, от отдельных зданий, парков и общественных пространств до инфраструктуры и всеобъемлющего взгляда на город в целом. Движение от «домов Старого закона» к «домам Нового закона», например, сопровождалось чередой архитектурных конкурсов и исследований, поддержанных такими благотворительными организациями, как Квартирная комиссия Ассоциации условий жизни бедняков, Общество этической культуры, Благотворительное общество. Их усилия, производимые параллельно с деятельностью аналогичных обществ в других городах Америки и Европы, подразумевали активное участие архитекторов и значительно расширили типологические возможности жилищного строительства, делая альтернативные варианты доступными для широкой публики. Они также сумели перевести разговор о реформах на должный уровень, объяснив, что улучшения жилищных условий можно добиться, лишь рассматривая более крупные земельные участки и занимаясь конфигурацией целых городских блоков. Подобная взаимная связь морфологии и плотности стала константой при выработке городских форм.
Для того чтобы переварить экспоненциальный рост плотности населения (в наиболее густонаселенных блоках многоэтажек она составляет порой свыше полутора тысяч жителей на акрвпечатляющая цифра!), современный город растет во всех направлениях. Этот рост мегаполиса по всем осям (включая подземное расширение: канализационные коллекторы, метрополитен и другие инфрав буквально смысле словаструктуры) разворачивался наверху и внизу. Очевидно, что для того, чтобы добиться устойчивости развития, и по социальным соображениям, человеческая мускульная сила как «средство передвижения» нуждается в оптимизации. Города, спроектированные для пешего передвижения, окажутсяв силу их доступных размеровболее компактными и ориентированными на соседей, а застройка в нихболее смешанной. Чтобы быть доступными в пределах пешего хода, все пункты назначения, будь то школа, офис или магазин, должны быть «под рукой». Приемлемым временем ходьбы, покрывающей основные потребности, в такой культуре считается примерно десять минут, что соответствует (со средней скоростью три-четыре мили в час) шести-восьми небольшим блокам, или же трем-четырем большим. Используя такую длину как радиус, мы убедимся, что комфортабельная соседская зонадесять-пятнадцать нью-йоркских блоков.
Но не все блоки одинаковы. И хотя время на его прохождение считается одинаковым, разброс плотности застройки чрезвычайно велик. Одни блоки застроены высотками, а другиев сущности пригороды с частными домами: тысячи жилых помещений против десятков. Принимая частное жилище за центр радиуса пешего хода, мы обнаружим, что для каждого жителя сама идея «у меня всё находится по соседству» может трактоваться весьма по-разному. Раз уж удобствофункция от расстояния, большие числа генерируют бизнесы и поддерживают разнообразие магазинов и прочих учреждений, образующих в совокупности что-то вроде полного набора услуг. Таким образом, закономерность распределения магазинов и бизнесов, как правило, отражает плотность заселения того места, где они расположены. Пригородный гипермаркетестественный «побочный продукт» разреженного населения пригородов, возникших, в свою очередь, исключительно благодаря транспортной монокультуре автомобилей. Промежуточное условие«главная» или «центральная» улица маленького городка или поселка. В самой густонаселенной части города магазины становятся вездесущими, занимая все первые этажи, так что химчистку, зеленную лавку, аптеку, винный магазин и ресторан порою можно встретить в двух соседних витринах или буквально в каждом блоке. Чувство соседского уюта и удобстваили домашноститакже является, как утверждает Джейн Джейкобс, побочным продуктом размера блока, что дает Джейкобс возможность превозносить маленькие блоки, предлагающие больший выбор и разнообразие услуг.
Джейн Джейкобс, скончавшаяся в 2006 году в возрасте восьмидесяти девяти лет, святой покровитель Гринвич-Виллидж, мыслитель и активист, сделавшая больше кого бы то ни было для пропаганды идей «хороших городских форм и моделей поведения», разомкнувших мертвую хватку модернизма в городском планировании. Опубликовав в 1961 году книгу «Смерть и жизнь больших американских городов», она не просто продемонстрировала ущербность, реакционность городского обновленияреновациии его зарегулированной, антисоциальной архитектуры, но и предложила альтернативу, основанную на внимательном изучении наиболее успешных аспектов городов традиционных. В частности, ее аргументация поддерживалась (как и в нашей книге, находящейся в неизбежном диалоге с ее книгой) наблюдениями за жизнью вокруг ее собственной квартиры на Хадсон-стрит, в шести блоках от «Аннабель Ли». Джейкобс чрезвычайно уважали в тех краях, потому что она выступала не просто как проницательный наблюдатель и теоретик, но и как гражданский активист, твердый и несгибаемый лидер борьбы по защите Виллидж от планов реновации и прокладки скоростных магистралей, отстаивавшихся ее легендарным противником, Робертом Мозесом.
Хотя никакого краткого изложения не будет достаточно для того, чтобы описать всю глубину критики Джейкобс и разнообразие выработанных ею установок, основной ее тезис состоит в том, что городское соседское окружение (neighborhood), то есть квартал, необходимо для того, чтобы удовлетворять «потребность больших городов в чрезвычайно сложном и тесно переплетенном разнообразии способов использования среды, постоянно поддерживающих друг друга экономически и социально». Работать с городомзначит иметь дело с организацией исключительной сложности, культивировать и консервировать экологическое богатство, неизбежно живущее собственной жизнью, как успешно нарушая правила, так и следуя им. Для Джейкобс формы хорошего города возникают в результате симбиоза с практикой хорошей жизни, которую она определяла через такие понятия, как взаимовыручка, самоуправление, добрососедство, разнообразие, домашность, удобство, удовлетворенность и безопасность.
Изначальной сценой той общественной жизни, что дала толчок рассуждениям Джейкобс, была улицаместо и среда, про́клятые городскими планировщиками модернизма. Широко известно заявление Ле Корбюзье: «Мы должны убить улицу». Он и другие стремились отменить улицу в пользу единообразной матрицы зеленых насаждений, средь которых дома стоят в изолированных «сообществах» каждое из которых строго отделено по назначению и населению и соединено с остальными шоссе, как на диаграмме, целая огромная диаграмма, воплощенная в бетоне. Удрученная подобным патерналистским кошмаром, Джейкобс усматривала в живости, коммерции, тесных связях и возможностях выбора, предоставляемых улицей, повседневную агору, место демократического обмена. Все ее установки были нацелены на одно и подтверждены одним: тем, насколько успешно они способствовали выработке особой «экологии» социальной, экономической, архитектурной, которую она находила в местах, подобных нью-йоркскому Виллидж, Норт-Энд в Бостоне и Бэк-оф-зе-Ярдс в Чикаго.
Как писатель и мыслитель, Джейкобс относилась к своей активистской деятельности с большой осторожностью и непредвзятостью. Требуя перемен, она не исключала возможности нового строительства, физического и социального, но выдвигала для него четыре необходимых (хоть и не обязательно достаточных) условия: городские районы должны иметь две и более основные функции, генерирующие, в идеале, активности с разным ритмом для дня и ночи; маленькие блоки; смешанная фактура домов, включающих в себя старые структуры; и, наконец, разумная плотность застройки (по меньшей мере сто жилых единиц на акр, покрывающих бо́льшую часть пригодной для строительства территории), чтобы все это заработало.
Подобно архитекторам и городским планировщикам, которых она так яростно критиковала, Джейкобс не отрицала ни значения функциональности зданий, ни необходимости точного ее определения. Несмотря на частые упреки в обратном (возникающие из поверхностного чтения ее работ), она отдавала должное художественным достоинствам качественных модернистских проектов. Она, скорее, расходилась с архитекторами в том, что касалось городского настоящего. Согласно одному подходу, плотная застройка южного Виллидж, состоящая из обветшалых, состарившихся домов, должна быть брезгливо уничтожена. Согласно другомусохранена и использована как фон, как контейнер для богатого и живого сообщества, удовлетворенного и исполненного радостью жизни. Мозес и «геометры», озирая архитектуру, которую они находили уродливой и неисправимой, рефлекторно отвергали и жизнь, ведущуюся в ней. Джейкобс, рассматривая сложные, самодостаточные переплетения процветающих общин, уверяла, что имеет смысл поддерживать организующие их пространства: они хорошо работают и о них стоит узнать побольше.
Большинство последующих сочинений Джейкобс касались экономики, и свою самую известную книгу она тоже рассматривала в этом ключе. «Смерть и жизнь» сама по себе отмечена неотступным, пристальным «экономизмом», лишь подчеркивающим ее оригинальность. Поскольку Джейкобс не была архитектором и не имела архитектурных предубеждений касательно формы как признака подлинности, она рассматривала город скорее как среду обмена, нежели в качестве статичного артефакта. Она верила в то, что назвала золотым правилом: что город работает благодаря интенсификации взаимных связей. Ее теория выросла из отождествления здоровья мегаполиса с коммерциейво всех смыслах этого слова. Ее вклад заключался в осмыслении пространства и сложившихся свойств системы как устойчивых и постоянно развивающихся транзакций и в рассмотрении урбанистики с точки зрения ее воздействия на жизнь.
Суть идей Джейкобс многократно перетолковывали вкривь и вкось, ее аргументы заимствовали для того, чтобы подкрепить свои собственные визуальные пристрастия. Поступать так в корне неверно. Например, ее борьба за необходимость сохранения старых зданий среди новых вовсе не была продиктована заботой о «живописности». Она рассматривала подобные здания как заповедники неодинаковости, точки сохранения возможности множественных путей развития и ценила их унылый вид не за упадочническое очарование, а за возможность сохранять невысокую арендную плату, дающую, в свою очередь, постоянную возможность использования, маргинального с точки зрения прибыли, и как естественный источник урбанистического разнообразия. Маленькие блокигаранты возможности выбора и смешения. Плотность населениядвигатель коммерции. Численность важна не сама по себе, но как единица измерения.