Как бы то ни было, настал такой день, когда мне запретили ходить в магазинчик со сладостями. Это был тяжелый удар, потому что тамошние хозяйки всегда давали мне лишних желейных человечков. Когда я замучила миссис Уинтерсон вопросами, она ответила, что эти женщины погрязли в противоестественных страстях. В то время я решила, что они подмешивают химикаты к своим сладостям.
Другими моими любимыми магазинами, тоже запрещенными, были распивочные, которые торговали спиртным на вынос, и откуда женщины в платках тащили авоськи с бутылками стаута.
[Стаутсорт темного элевого пива.]
Несмотря на запрет, миссис W покупала там свои сигареты и очень часто отправляла меня за ними со словами: "Скажешь, что это для твоего отца".
Все бутылки из-под алкоголя в те времена были залоговой тарой, и я вскоре сообразила, что сданные бутылки хранились в ящиках за магазином, так что совсем нетрудно было стащить оттуда парочку и снова их сдать.
В распивочных было полно народакак мужчин, так и женщин, и все они отпускали ругательства, разговаривали о сексе и ставках на собачьих бегах, и все это вкупе с запретом и свободными деньгами делали такие места очень привлекательными.
Когда я сейчас думаю об этом, я диву даюсь: почему в порядке вещей было отправлять меня в забегаловку за сигаретами, но никак нельзя было разрешить мне взять лишний леденец у пары женщин, которые были счастливы вместе, пусть даже одна из них и ходила все время в балаклаве.
Я думаю, миссис Уинтерсон боялась счастья. Иисус по идее должен был сделать вас счастливыми, но не делал, а если вы еще и ждали Апокалипсиса, который никак не наступал, то разочарование было неминуемым.
Она думала, что счастье - это что-то плохое, неправильное, греховное. Или просто глупое. А несчастье, кажется, шло в комплекте с добродетелью.
Но были и исключения. Шатер Славы, "Роял Альберт", а ещеРождество. Она любила Рождество.
В Аккрингтоне у здания рынка всегда ставили огромную елку, и Армия Спасения весь декабрь распевала под ней рождественские гимны.
На Рождество процветал взаимный обмен. Мы предлагали брюссельскую капусту на стеблях с собственного огорода, завернутые в газеты яблокииз них получался отличный соус, и самую лучшую вишневую наливку (раз уж ее можно было пить только раз в год)мы делали ее из вишни сорта морель, росшей у нас во дворе, и потом полгода хранили в недрах буфета, где-то на полпути к Нарнии.
Мы меняли наши товары на копченых угрей, хрустевших, как толченое стекло, и на пудинг, сваренный в полотенцеединственно правильный способ приготовления пудинга. Он был твердым, словно пушечное ядро, пятнистым от проступившего сока фруктов и напоминал гигантское птичье яйцо. Мы нарезали его на ломти, обливали сверху вишневой настойкой и поджигали. Папа выключал свет, а мама относила эту красоту в гостиную.
[Традиционный способ приготовления английского рождественского пудинга, когда специальным образом приготовленное тесто с сухофруктами и пряностями кладут в форму, завязывают в полотенце и варят около 6 часов на медленном огне.]
Огоньки освещали ее лицо. Свет тлеющего угля освещал меня и папу. Мы были счастливы.
Каждый год, 21 декабря мама надевала пальто и шляпу и куда-то уходилаона не говорила, куда, пока мы с папой развешивали сделанные мной бумажные гирляндыот углов гостиной к люстре. Мама возвращалась и казалось, что ее окружает какой-то вихрь, хотя, может быть, это была ее персональная погода. Она приносила гусятот не помещался в сумке и торчал наружу, а его голова задумчиво свисала в сторону, словно он грезил о чем-то, никому не ведомом. Она вручала их мнегуся и его грезы, а я ощипывала перья и складывала их в ведерко. Перья мы позже использовали, чтобы набить ими прохудившиеся подушки и перины, а на густом гусином жире, вытопленном из птицы, мы всю зиму жарили картошку. Кроме миссис W, у которой была больная щитовидка, все вокруг были худющими, как хорьки. Так что гусиный жир был нужной штукой.
Рождество было единственным временем в году, когда моя мать выходила в окружающий мир с таким видом, словно он был чем-то большим, чем юдоль слез.
Она наряжалась и приходила на мой школьный концерта это значило, что она надевала шубу своей покойной матери и полушляпку, сделанную из черных перьев. И шляпка, и шубка появились на свет где-то около сорокового года, а сейчас на дворе стояли семидесятые, но мама выглядела в них щегольски, и у нее всегда была хорошая осанка, а поскольку вся северная часть страны до самого наступления восьмидесятых жила на пару десятилетий назад, то никто этого не замечал.
Концерты всегда были с претензиейпервая часть состояла из устрашающих произведений, вроде "Реквиема" Форе или гайдновского "Хорала святого Антония", требовавших от хора и оркестра полной самоотдачи. Солиста, а то и двух обычно приглашали из манчестерского оркестра Халле.
[Оркестр Халлесимфонический оркестр в Манчестере, один из старейших британских профессиональных оркестров. Также включает в свой состав молодежный оркестр и хор.]
Наша учительница музыки играла на виолончели в этом оркестре. Она была одной из энергичных женщин, угодивших в ловушку своего поколения, бывших наполовину сумасшедшими, наполовину гениальными именно в силу того, что они родились не в свое время. Она хотела, чтобы ее ученицы знали и умели в музыке всеи петь, и играть, и не допускала никаких компромиссов.
Мы ее боялисьи обожали. Если уж она соглашалась играть на школьных мероприятиях, то исполняла непременно Рахманинова, и ее темные волосы свисали над Стейнвеем, а ногти были накрашены красным.
[Steinway & Sonsвсемирно известная компания-производитель фортепиано. Основана в 1853 году. Рояли Steinway & Sons известны своим мягким и сочным звучанием, а также достаточно большим сопротивлением клавиш клавиатуры. Стоимость инструментов Steinway & Sons очень высока.]
Школьным гимном аккрингтонской средней школы для девочек была песня "Давайте восхвалим известных мужей"кошмарный выбор для девчачьей школы, но зато помогший мне стать феминисткой. А где же были известные женщиныда и вообще женщиныи почему мы не восхваляли их? Я поклялась сама себе, что непременно прославлюсь, потом вернусь в школуи пусть они восхвалят меня.
Это казалось весьма маловероятным, поскольку я была ужасной ученицейневнимательной и проблемной, а мои табели оставались одинаково ужасными из года в год. Я не умела сосредотачиваться и понимала далеко не все из того, что мне говорили.
В одном я была хорошав словах. Я читала намного, неизмеримо больше, чем все остальные, и я понимала, как устроены слова, точно так же, как некоторые мальчики понимают, как устроены машины, хоть им никто этого и не объяснял.
Но сейчас на дворе стояло Рождество, школа сияла огнями, миссис Уинтерсон надела шубку и шляпку, а папа вымылся и побрился, и я шла между ними, и все было как будто в порядке.
- Это твоя мама?спросил кто-то.
- В основном,честно ответила я.
*
**
Годы спустя я вернулась в Аккрингтон после своего первого курса в Оксфорде. Шел снег, я поднималась от вокзала по длинной извилистой улице и считала фонарные столбы. Я подошла к двухсотому номеру по Уотер стрит и услышала ее раньше, чем увидела. Она была одета в черное, сидела спиной к выходящему на улицу окнуочень прямая, очень большая, и играла на новом электронном органе "Посреди зимы студеной", с джазовыми риффами и цимбалами.
Я смотрела на нее сквозь окно. Я всегда была словно за стеклом, между нами всегда стояла преграда, прозрачная, но ощутимаяно разве не сказано в Библии: "Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло?"
Она была моей матерью. Она не была моей матерью.
Я позвонила в дверь. Она полуобернулась.
- Заходи, заходи. Открыто.
Глава 8
Апокалипсис
Миссис Уинтерсон не отличалась особой приветливостью. Если кто-нибудь стучался к нам в дом, она бегом спускалась в прихожую и начинала тыкать кочергой в прорезь для писем на двери.
Я напоминала ей, что ангелы часто приходят в скрытом обличье, переодетыми, а она отвечала, что они не приходят переодетыми в кримплен.
Отчасти проблема заключалась в том, что у нас не было ванной комнаты, и она этого стыдилась. Ванная вообще мало у кого была, но мне не позволялось приводить домой школьных друзей, потому что они могут захотеть в туалет, для этого им придется выходить во двор, и таким образом они выяснят, что у нас нет ванной.
На самом деле это были еще цветочки. Куда большее испытание, не чета обычному походу в щелястый дворовой сортир, ожидало посетителей внутри.
Книги для нас были под запретом, но мы жили в мире печатного слова. Миссис Уинтерсон выписывала из Библии поучительные отрывки и развешивала их по всему дому.
Под моим крючком для пальто висела табличка: "ДУМАЙ О ГОСПОДЕ, А НЕ О ПОГОДЕ".
Над нашей газовой плитой на хлебнице было написано: "НЕ ХЛЕБОМ ЕДИНЫМ ЖИВ ЧЕЛОВЕК".
А в сортире, прямо перед входящими, красовался плакат. Те, кто вставали, могли прочесть: "НЕ МЕДЛИТ ГОСПОДЬ ОБЕТОВАНИЕМ СВОИМ".
Те же, кто только усаживался, читали: "ОН СДЕЛАЕТ ВНУТРЕННОСТИ ТВОИ СЛОВНО ВОСК".
Это была попытка выдать желаемое за действительное; у маменьки были проблемы с пищеварением. Наверное, это было связано с белым резаным хлебом, который у нас не переводился.
Когда я пошла в школу, мама стала совать цитаты из Писания мне в кроссовки. Во время еды возле каждой тарелки лежала скрученная в рулончик бумажка из Ларца Обетований. Ларец Обетованийэто коробка со скатанными в свитки библейскими текстами, почти как шутливые предсказания из рождественских печенек, только серьезные. Рулончики стоят в коробке вертикально, вы можете зажмуриться и наудачу вытащить себе один. Предсказание может быть утешительным: "ДА НЕ СМУЩАЕТСЯ СЕРДЦЕ ВАШЕ И ДА НЕ УСТРАШАЕТСЯ", а может быть и пугающим: "БЕЗЗАКОНИЯ ОТЦОВ ПАДУТ НА ДЕТЕЙ ИХ".
Но ободряющее или угнетающее, это было чтение, а читать я любила и хотела. Когда слова сопровождают вас повсюду, они становятся подсказками. Шаг за шагомя понимала, что они выведут меня отсюда.
Миссис Уинтерсон радостно открывала свою дверь в единственном случаекогда знала, что в округе бродят мормоны. Тогда она затаивалась в прихожей, и прежде чем они успевали постучать, толчком распахивала дверь, начинала размахивать Библией и грозить им вечным проклятьем. Это сильно сбивало с толку мормоновони-то как раз считали, что вечным проклятием заправляют они. Но у миссис Уинтерсон это получалось куда лучше.
Время от времени, если мама была не прочь пообщаться, а в дверь кто-то стучал, она оставляла кочергу в покое и посылала меня выскочить через заднюю дверь, обежать дом по переулку, выглянуть из-за угла и посмотреть, кто пришел. Потом я бегом возвращалась назад, и она решала, стоит впускать пришельца или нет. Положительное решение обычно влекло за собой кучу хлопот с освежителем воздуха, то бишь, средством от насекомых, пока я шла открывать дверь. К тому времени, обескураженные отсутствием ответа, посетители уже успевали пройти полдороги до угла, так что мне приходилось догонять и зазывать их назад, а мама потом притворялась удивленной и обрадованной.
Но мне было наплевать; это давало мне возможность пойти наверх и почитать запрещенную книгу.
Я думаю, одно время миссис Уинтерсон сама увлекалась чтением. Когда мне было около семи, она читала мне "Джен Эйр". Книга считалась подходящей, потому что в ней был выведен священникСент-Джон Риверс, страстно увлеченный миссионерской работой.
Миссис Уинтерсон читала ее вслух, переворачивая страницы. В Торнфилде бушевал ужасный пожар, мистер Рочестер терял зрение, но в прочтении миссис Уинтерсон Джейн нимало не беспокоилась о своем ослепшем возлюбленном; она выходила замуж за Сент-Джона Риверса, и они вместе уезжали подвизаться на миссионерском поприще. И только когда я прочла "Джен Эйр" самостоятельно, я обнаружила, что натворила моя мать.
И проделала она это весьма талантливо, перелистывая страницы и на ходу изобретая текст в стиле Шарлотты Бронте.
Книга исчезла, когда я подрославозможно, потому что она не хотела, чтобы я прочла ее сама.
Я подумала, что она спрятала книги, как прятала и все остальное, включая свое сердце. Но у нас был маленький дом, и я пустилась на розыски. Может, мы обе бесконечно обшаривали дом в поисках друг друга? Думаю, так и былоона делала это потому, что я была для нее полной загадкой и она меня опасалась. Япотому что понятия не имела, чего мне не хватает, но явно чувствовала отсутствие этого чего-то.
Мы ходили кругаминастороженные, отвергнутые, полные тоски. Мы сближалисьно недостаточно близко, а потом отталкивали друг друга навсегда.
Я все-таки нашла одну книжку, но лучше бы я этого не делала. Она была спрятана в комоде под стопкой фланелевого белья и оказалась изданным в пятидесятые годы руководством по улучшению сексуальной жизни под названием "Как угодить вашему мужу".
Этот внушающий ужас фолиант вполне объяснял, почему у миссис Уинтерсон не было детей. Там были черно-белые диаграммы и списки полезных советов, а большинство поз выглядели как картины физических пыток или реклама детской игры "Твистер".
Когда я размышляла об ужасах гетеросексуальной жизни, то поняла, что мне не стоит жалеть ни одного из моих родителей. Мама эту книгу не читаламожет быть, разок открыла, осознала масштаб задачии отложила прочь. Книга была плоской, девственной, нетронутой. Так что моему отцу еще повезло, и хоть я на самом деле не думаю, что они вообще занимались сексом, но зато ему не пришлось проводить ночи с миссис W, держа в одной руке свой пенис, а в другойраскрытый справочник, чтобы она могла следовать инструкциям.
Я припоминаю, как она рассказывала мне, что вскоре после того, как они поженились, он заявился домой пьяным, а она заперлась в спальне. Он выбил дверь, а она выбросила свое обручальное кольцо из окна прямо в сточную канаву. Он пошел его искать, а она укатила в Блэкберн на ночном автобусе. Все это рассказывалось в качестве примера того, как Иисус укрепляет брак.
Единственным наставлением касательно сексуальной жизни, полученным мной от матери, была заповедь: "Никогда не позволяй мальчикам трогать себя ТАМ ВНИЗУ". Я понятия не имела, о чем разговор. Мои колени она имела в виду, что ли?
Обернулось бы все лучше, если бы я влюбилась в мальчика, а не в девочку? Вполне возможно, что нет. Я затронула ее больное местоее ужас перед собственным телом, сомнительность ее брака, униженность ее собственной матери и грубость и распутство ее отца. Секс для нее был отвратителен. И теперь, глядя на меня, она видела секс.
Я, конечно, раскаялась и пообещала больше так не делать. И Хелен в любом случае была для меня потеряна. Но теперь меня было не остановить. Я, я сама хотела оказаться с кем-то в постели голой. Мне нравилось ощущать прикосновение кожи к коже, запах и вкус пота, нравилось целоваться и кончать. Я хотела секса и желала близости.
У меня неизбежно появилась бы другая любовница. Она понимала это. Она следила за мной. И неизбежно приближала ее появление.
Я сдала тесты по программе средней школы и справилась с ними довольно паршиво. Провалила четыре экзамена, справилась с пятью, и к тому же моя школа закрылась, вернее, ее перепрофилировали в общеобразовательную школу без старших классов. Я могла поступить в технический колледж, чтобы получить там аттестат о полном среднем образовании, и миссис Уинтерсон с некоторой неохотой согласилась на это при условии, что я буду работать на рынке по вечерам и субботам, чтобы приносить в дом деньги.
Я была счастлива вырваться из школы и начать заново. Никто не думал, что я хоть чего-то достигну. Полыхавший внутри меня огонь казался окружающим гневом и источником проблем. Они не знали, сколько книг я прочла и что я писала днями напролет в холмах. Стоя на вершине холма и глядя на город, я хотела видеть дальше, чем кто-либо до меня. Это не было высокомерием, это была жажда. Я была исполнена желанием, исполнена жаждой жизни.
И я была совсем одна.
В этом миссис Уинтерсон преуспелаее собственное одиночество, сквозь которое невозможно было пробиться, начинало окутывать и нас.
Было лето, приближался ежегодный отпуск в Блэкпуле.
Он включал в себя поездку на автобусе до знаменитого приморского городка и неделю в пансионате на задворкахна комнату с видом на море у нас не хватало денег. Большую часть дня мама сидела в шезлонге и читала эзотерическую литературу про ад, а отец гулял. Он любил пешие прогулки.
По вечерам мы ходили поиграть на игровых автоматах. Это не считалось азартными играми. Если нам удавалось выиграть, мы покупали на эти деньги жареную картошку с рыбой.