Как и полагается другу народа, он был с нами на равных. Открывал душу, говорил, как себя чувствует, в чем нуждается, как идут дела на работе, в семье. Между нами было больше чем доверие, был сговорникому ни слова о наших с ним маклях, чтоб менты не узнали. Позволял называть себя Валерой, Налимов его так и звал, я, правда, не позволял себе этой фривольности, не забывая, что он все же начальник. Не забывал никогда я и о том, что друг наш Валера член партии, что на зоне он не впервой, пару лет назад он работал тут, когда ее строили зеки строгого режима, «строгачи». И если лагерное начальство вновь с ним сотрудничает, то, значит, вполне доверяет. А как расценить тот факт, что ему сходило такое, за что других вольняков гонят в шею? Провокацией Карпова опера установили связь Пылинова с зеками: передача писем, чая, сообщение с вольными адресатами и что же? Валера появляется у нас, как ни в чем не бывало, снова с чаем и никто его не обыскивает, не гонит, не сообщают по месту работы и даже не штрафуют. На соседней промке, где катают цветную проволоку, мастер-зек за удо продал свою связь с вольняком-механиком, который имел дело только с ним, почему и стало ясно, кто продал, так того механика на следующий день вышвырнули, а наш Валера чего только не таскал два года, сколько я его видел, одного только чая, наверное, тонну, Лысков через него ползоны снабжал, опера прекрасно об этом знали, и ни разу он не был наказан. За просто так такие вещи не позволяются и, если было позволено, значит, не только Лысков, но и добрый наш Валерий Александрович делали кое-что и для лагерного начальства, а может быть и для кураторов.
Какой Пылинову интерес? Жалость к узникам? Как подлинный друг народа, он не скрывал сочувствия, что не мешало ему на зековские деньги строить себе «модерновую» дачу. В обороте с Лысковым, врожденным махинатором, стремившимся одновременно нажиться и угодить влиятельным зекам, через Пылинова проходили крупные деньги. За плиту чая по 1 рубль 60 Валера получал пятерку, враз мог пронести пять плитсколько навару? 3,40 умножим на пять, получается 17 рублей за визит. Приходил он не каждый день, но думаю сотню в месяц имел по самой скромной прикидке. Да переводы, которые приходили зекам на его адрес, по таксе половина ему. И это, не считая всяких поделок, которые здесь он брал за бесценок, за чай, а на воле те же фасонные сетки, перстни, ножи стоят не меньше десятки. Для оборотистых вольняков и ментов зона золотое дно, даже на нашей показательной, где опера не давали проходу, на других, как послушаешь, крутят дела чуть не в открытую все, включая хозяина, о взятках за лишнюю передачу, за свиданку, за хорошее отношение и говорить нечего, само собой. У нас же хоть все это делалось, но побаивалисьсмотришь, нет какого-то вольняка или контролера, исчезкуда? Потом узнаем, что попался и выгнали, одного контролера Алика вообще, говорят, засадили. А вот Валерий Александрович не боялся, ему сходило с рук. И Лысков не был в накладе, сам жил и отправлял через Пылинова деньги маме. Так что их интерес понятен, но а что ж опера? Почему «не замечали»? С Лысковым простосвой человек, пусть кормится, через него шла информация у кого из зеков водятся деньги, кто что заказывает, куда идет. А чем был полезен Пылинов? Не знаю. В случае со мной еще можно объяснить. По моей просьбе он вначале бывал у тетки, что-то передавал от меня, что-то от нее. Не скрыл от меня, что в связи с письмом Карпова был разговор с Рахимовым, и он все рассказал про наши с ним отношения, страшного там ничего не было, потому и обошлось. Только к родне моей он перестал ходить, да и я серьезных поручений ему никогда не давал, находил другие дороги надежней. Но чай он изредка мне приносил и когда убрали меня со стройки, у нас с ним сохранились отношения. Я подозревал, что на этой дороге меня проверяют: что заказываю, что отправляю. Но с уходом из бригады я ею пользовался редко и по пустякам, не думаю, чтобы только из-за меня менты благоволили к Пылинову. Что еще? Знаю одноон грел Лыскова и коммерческие связи по этой дороге были у ментов как на ладони. Очевидно, это для них было важно.
Основная работа Валерия Александровича была в отделе капстроительства на их заводе. Он числился там, кажется, старшим инженером, у наспрорабом. Вначале ему не доплачивали за совместительство, потом вроде бы десятку надбавили. Все жаловалсяденег не хватает. Жена у него строгая, похоже, подлинное его призвание было быть мужем своей жены. Он не пил совсем из-за язвы. Дочь где-то в первых классах, оба с женой работают, казалось бы, денежки должны бы водиться. Но приходил Валерий Александрович и печально перечислял: дача, гарнитур, ремонт. Кроме нас он еще подхалтуривал на строительстве частных гаражейрассказывал подробно и с увлечением. И весь доход забирала жена, и все мало все требовала, требовала: дача, гарнитур и т. п. Вот и суди, кто из них больше подлец: он, старавшийся урвать, где только можно, и с зеков, и с ментов, или его жена. Оба, пожалуй. Но называю его подлецом без всякого зла, это он по жизни такой, так его завертело, сам же по себе подлецом он не был. Его сделала таким бесхарактерность.
Бывают люди, не он один, не знают, зачем живут, зачем они нужны сами по себе, в чем смысл их существования. Да прибавьте мягкость натуры. Вот тебе и пластилин, лепи из него, что хочешь. Такие люди как бы тяготятся собой, им надо обязательно кому-то служить, и эта служба определяет весь их жизненный смысл. Для Валерия Александровича смыслом была семья, жена, она задавала ему задачи и цели, а он их выполнял. И главное были деньги. Да он хороший, безвредный человек, но жена с него требует деньги, и он доставал их, как мог, ничем не брезгуя, отбросив всякие принципыв таких делах принципы только мешают. Партийный билет лежал бумажкой в кармане, совесть спокойна, взгляд ясен и чистон никому не делал плохого, мы на него смотрели как на благодетеля, а менты без всякого сопротивления с его стороны использовали его как источник информации о нас же и против нас. Так то ж менты, а не онузнаете расхожий аргумент отечественных душелюбов? А то, что их используют как орудие неправедной власти с их же согласия, то, что привилегии и льготы отпущены им не за хорошие глазки, а за службу, за реальную помощь властямэто как называется? Вольняк чайком попоит и поговорит по душам, на зоне это дорого, мало кто из начальства может поговорить по-человечески. Хорошо пообщаться с хорошим человеком, он и посочувствует и поможет, а потом он попьет чайку и поговорит по душам в штабе, с ментами. И там он хорош. А потом начинается гниль вроде карповской, и менты уже контролируют твои нелегальные связи. И если ты слишком доверился хорошему человеку, тебе будет плохо. Накажут менты, не он, он тебе опять посочувствует и чай в изолятор могут передать от него, но сидеть ты будешь тоже благодаря этому человеку. Не так ли ведет себя и наша добрая интеллигенция? Меня, например, посадил КГБ, а кто давал экспертный отзыв на сочинения, за которые посадили? На рассказ «Встречи» я знаюГальперин, кандидат филологии. Отзыв блистал эрудицией, человек он должно быть начитанный и даже не отказал мне в литературном умении, он меня не обидел, но все же рассказ квалифицировал как порнографический. И знал ведь для кого пишет и что за этим последуетзачем он это сделал? Не мог или не хотел защитить, так мог ведь отказаться, как отказался бы каждый порядочный человек. В том-то и дело, что быть порядочным в наших условиях неудобно. Преуспевающая наша интеллигенция сплошь не порядочна. Это только внешне да время от времени они хороши и смелы, и порядочны. А исподтишка пишут рецензии для КГБ, на основе которых сажают. Исподлились. Может только Гальперин такой? А Александр Зиновьев, диссидентствующий, ум и талант которого, завоевали наши сердца, не признавал ли он, что, будучи знаменитым профессором, тоже пописывал для КГБ экспертные отзывы и тоже, значит, по ним сажали. Он-то признался, спасибо ему. Он порвал с режимом, уехал, написал великолепные книги. А сколько еще сидит тихушников и пишут и пишут! Кто давал экспертный отзыв на мои «173 свидетельства национального позора»? Тоже, поди, коллега-ученый. Что он не понимал, что все это правда? Еще как, не хуже меня понимал, немало я с ними работал-общался, студентом восторгался смелыми лекциями, в институтахсмелой критикой, в частных беседах и не такое услышишь, а вот поручило КГБ и делают как надо, пишет на белоечерное и, не особо смущаясь, ставят подпись. Страх сильнее совести, партийная дисциплина выше морали, двуличиевот суть отечественного либерализма. Но это не просто двуличие, это предательское двуличиеего надо особенно остерегаться. А чем лучше кумиры-мыслители и поэты? Они, должно быть, не пишут подлых рецензий, но ведь уже членство в кровавой партии, уже само их молчанье и не вмешательство в судьбы свободомыслящих, в преследования за убеждения означает, как говорится, знак согласия с тотальным произволом. Между собой они сетуют и критикуют, но ведь надо же что-то и делать. Если не они, то кто же? И уж сам бог велит отойти от мерзости, если не бороться, то хоть не поддерживать, не участвоватьгде их мужество, где рекламируемое гражданство?
На прошлой неделе попал я на неофициальный концерт каких-то наших рок-групп на Манеже. Странное было собрание. Со сцены пели-играли, кругом стояли-сидели, дрыгались и танцевали, что ли. И, в песнях и в репликах, и в поведении было что-то модно-диссидентское. Ахали иностранцы: мы не знали, что у вас такое возможно! Будто каждый день на Манеже так, я тоже был пораженкуда я попал и, как это стало возможно. Перестройка? Революция? Или очередная горбачевская показуха? Там барином сидел Вознесенский. Так ему в лицо бросили с зала: «Почему вы здесь, а люди сидят?» И правильно бросили. И надо всем им лихачевым и евтушенкам броситьгде же ваша гражданская совесть, двурушники?
И вот сегодня ночью по радио узнал, что и они стали «учиться демократии», и их коснулась перестройка, то, что они не могли делать по велению совести, стали делать по разрешению партии: Окуджава, писатель Кондратьев и еще кто-то подписали письмо в защиту киевского религиозного просветителя Проценко, осужденного на три года, Евтушенко тоже обратился в Верховный Совет, быть свидетелями защиты согласились Василий Белов и какой-то митрополит. Их на суд не допустили, Проценко дали все-таки три года, но сам факт гласной защитыявление огромной важности. Интеллигенция осмелела. Лучшие ее представители встают на защиту жертв неправедной власти. От защиты до протестаодин шаг. Как далеко осмелятся пойти? Это зависит оттого, что ими движет. Если совесть и мужество, то до конца, до торжества справедливости. Если игра в демократию, то до предела, который укажет партия. Не придется ли снова Евтушенко публично каяться и просить прощения у властей? Ах как хочется верить в лучшую нашу интеллигенцию, хочется верить в то, что она нас больше не обманет, хочется верить в ее гражданство здесь на Родине, а не тогда, когда они выскакивают за границу и начинают вещать, что Солженицын и Сахаров больше не одиноки, что возможно и у нас массовое движение передовой интеллигенции. Дай-то бог, но верить больше нельзя, пусть они докажут, что действительно способны на это. Уже сам их отказ сотрудничать с произволом теперь может стать поворотным для общества. Не останется же партократия с одними генераламичто скажет мир? Чересчур уж разоблачительно.
Далеко завела фигура Валерия Александровича Пылинова, все отвлекаюсь я, пора и на зону, сидеть мне еще почти два года и силой заставляю себя писать об этом, не хочется окунаться еще раз, все заново восстанавливать и переживать те же эмоции, что и в лагере. Ох, как не хочется и противно, будто и не выходил оттуда и вот уж седьмой год сижу и сижу. И сны такие же навещают, будто опять забрали, снова я среди зеков, в лагерях, и вся лагерная жуть переживается мной опять и во сне, и наяву. Да хоть бы писал хорошо, а то плохо да еще урывками, с пятого на десятоебудет ли толк? Но надо. Не уйдет из меня эта скверна, пока я не выложу ее на бумагу, пока я не высвобожу зека изнутри себевот тогда только окончательно освобожусь. А может и еще для чего пригодится как свидетельство, должен же когда-нибудь быть осужден государственный терроризм внутри страны, со всеми его пристебаями, нельзя же нам дальше так жить. Как «так»? В этом вся загвоздка, в этом значение того, что пишу. Из официальных источников, из Конституции никто никогда не узнает, как мы живем и что из себя представляет режим в его адской сути. Сейчас-то толком мало кто разберет, что такое советское государство и кто есть кто, а потом без живых свидетелей вообще один дым, так вот, чтоб все было ясно и сейчас и потом, надо писать. Пусть бы свидетельств таких побольше. Десяток-другойэто мало, скажут озлобленные клеветники написали, ЦРУ, скажут, организовало, а вот за сотню и больше да с разных лагерей, от разных лицвместе это уже картина, и она будет достоверней всей современной отечественной литературы с речами генсека вкупе.
Труд на зоне
С постройкой избушки на нашей строительной площадке бригада уже не обреталась в вагончике, из которого то и дело гоняли менты, а была там, на лавках, у самодельной железной печки, дополненной тоже самодельной спиральной плитой. Потом и меня туда выгнали. Кажется еще при Налимове. Отгородили досками закуток, читал и писал. Писал жалобы зекамтак было удовлетворено любопытство изнывающей от безделья бригады. Не таясь, также конспектировал газеты, журналы, собрание сочинений Ленина. Опера несколько успокоились, шмонали мой закуток не часто. И застать врасплох стало сложнее, бендежка в стороне от подходов и обзор из нее лучше, чем из вагончика, пока дойдут, у всех уже в руках ломы и лопаты и я не в закутке, а вместе со всеми.
С наступлением холодов болото наше подморозило, снова выходили на ямы. Один работает ломом или киркой, потом прыгает другой с лопатой. Дело двигалось. Ямы вырыты, роем траншеивсе эти земляные работы надо докончить к весне и успеть уложить фундамент, пока опять не раскиснет, не потечет. Прораб принес теодолит, размечал линии для траншей, мы копали. Потом смотрели в теодолит из окошка вагончика на окна штаба, как в бинокль, чем-то там занимается наше начальство, какую пакость готовит? В теодолите начальство изображалось кверху ногами, это нас веселило и радовало. Потом пришел разгневанный опер Романчук и унес теодолит в штаб, вольняк получал его там и уносил обратно. Кто-то стукнул. Лагерные будни.
Работа была тяжелая. В куцых зековских шапчонках, в ватниках без карманов, без всякого воротника, которые в отличие от телогрейки, называют «бушлатами», мы быстро стыли. Пока колотишь мерзлую землю или выгребаешь лопатой, холод нипочем, пар валит, но только поменялся со сменщиком, вылез из ямы и леденеешь. Площадка открытаяветер мигом выдувает тепло, и зябко чувствуешь, что под одеждой ты какой-то особенно голый. Бежишь в избушку, к печке, очень быстро в клубах пара вваливается твой напарник, он уже выгреб землю, надо идти снова долбить, но какая же сила оторвет тебя от тепла? Только мент. Если он тут, ничего не поделаешь, Федя, надовсе на траншеях и на ямах. Но менту в шинелешке тоже холодно и уюту в нашей тесной кибитке мало, менты у нас не задерживались. А сами мы на трудовой фронт не рвались. Не было ни желания, ни интереса. Нас можно было только заставить работать. А кому из ментов охота торчать в мерзлых ямах? С Лыскова, конечно, требовали, он с нас, но что он с нас потребует? Где сядешь, там и слезешьиди сам. Сам он тоже не хочет. Значит, компромиссбыла бы видимость, лишь бы менты не рычали. Показуху эту мы отработали еще осенью: два человека поочередно копаются, остальные у печки. Это и есть работа по-зековски, не прикладая рук, в лес не убежит, и пропади все пропадом.
А на воле, не так ли? Если взять отношение к трудуточно такое же и на воле. Но там хоть платят, а у нас и этого стимула нет, мы работаем на хозяина, не за гроши, а в наказанье. Ну, а когда труднаказание, кто ж добровольно себя наказывать будет? Это было бы ненормально, мазохизм какой-то, поэтому мы плевали на стройку с чистой совестью, и в нашем положении это было нормально.
Я вообще воспринимал такую работу как издевательство. Есть же 37 статья ИТК, в соответствии с ней работа должна представляться по специальности и образованию, с учетом личности, т. е. так, чтобы и на зоне человек мог работать по способности, с наибольшей пользой для общества. Правда, там сказано «по возможности». На нашей зоне такая возможность была. Сколько хочешьэкономистом на промке, в школе, в библиотеке, везде там были люди случайные, без образования, меня же не подпускали на пушечный выстрел. Нарочно держали на сетках, на ямах, где толку от меня ноль, зато можно было вдоволь надо мной покуражиться, был ты ученый, а теперь ты говнои каждый зек, каждый прапор тебе это скажет. Что же я вкалывать буду? Нет, я буду крутиться, я палец о палец не ударю, не то, что лишний раз кайлом махать. Если они глумятся над моим правом на труд, то я не обязан трудиться. Можно заставить, но давить на сознательность в этих условиях, согласитесь, нелепо. Можно издеваться над человеком, но нельзя же требовать, чтобы он сам над собой издевался. Это надо быть таким же идиотом, как и те, кто так требует.
Использование труда в качестве наказанияодно из самых серьезных преступлений организаторов советской пенитенциарной системы. Опять парадокс: из всех сил заставляют работать, а сами насаждают ненависть к труду. На общем режиме в основном молодежь и в нее изначально закладывается неприятие труда. С таким отношением она выходит на волю, в народное хозяйство, и таких миллионыда это же массовая диверсия, разрушительная стихия, смерч, порожденный в лагерях и запущенный в экономику! Вот где подрыв и ослабление! Дал же бог воспитателей, преобразователей человечества! Уже за одно это их надо всем миром судить. Работать за падло, а на что жить? Воровать не за падло. Вор на зоне это звучит гордо. И вот они освобождаются и воруют, и грабят, в том числе те, кто до исправительной трудовой колонии никогда не воровал. Не обязательно бомбить хаты или осваивать трудное ремесло карманника, устраиваются на производствоворуют все, что только можно утащить. Профессионалы, с зоновской выучкой, их не просто поймать. Бережное отношение к технике, к сырью, государственный план, качествоой, мамочки, да кому это нужно? Тысячи лагерей беспрестанно насылают порчу на общество, разоряется экономика, цепная реакция преступности из поколения в поколение уже семьдесят летчто же они делают-то с народом, с кем и куда мы движемся? Туча саранчи на пути в светлое будущее. А ведь система труда на зоне, как и вся зона в целом, это модель того, что творится по ту сторону колючих заборов.