« это правильное логическое завершение: начали с тётей Маней и дядей Ваней и закончили "Белой гвардией"».
В зале раздался смех, и воодушевлённый поэт, назвав пьесу «нарывом» («вылезшая, нарвавшая "Белая гвардия"»), добавил менторским тоном:
«Мы случайно дали возможность под руку буржуазии Булгакову пискнутьи пискнул. А дальше мы не дадим».
Маяковский произнёс эти карающие фразы так, словно занимал какой-то важный ответственный пост, и от него зависело, допускать или не допускать до советских зрителей пьески сомнительного буржуазного пошиба.
Кто-то из сидевших в зале тут же спросил:
« Запретить?»
Маяковский ответил:
« Нет, не запретить. Чего вы добьётесь запрещением? Что эта литература будет разноситься по углам и читаться с таким удовольствием, как я двести раз читал в переписанном виде стихотворения Есенина».
Из зала выкрикнули:
« Это для любителя!»
Маяковский ответил:
« Это для человека, который интересуется. Если на всех составлять протоколы, на тех, кто свистит, то введите протоколы и на тех, кто аплодирует. Бояться протоколов с той и с другой стороны не приходится».
Так о чём же всё-таки говорил на этом диспуте Маяковский?
Против чего выступал?
Что и кого поддерживал?
Понять (читая стенограмму) суть его выступления очень трудно. Ведь получается, что он был и против «Белой гвардии» и против её запрещения.
Вероника Полонская
Свою речь Владимир Владимирович завершил словами о ЛЕФе:
«Мы бы хотели от товарища Луначарского по отношению к тем писателям, которые бьются за лозунги и плакаты, за революционное, за лефовское искусство, слышать: "Да здравствует ваша политическая работа, и побольше вашей политической работы и к чёрту аполитичность!" Вот это мы хотели бы слышать».
Зал вновь разразился аплодисментами, и Маяковский, повторивший (в который уже раз!) лефовские притязания на лидерство в области литературы и искусства, гордо покинул трибуну.
В августе-сентябре 1926 года журнал «Новый мир» опубликовал статью Маяковского «Как делать стихи?». В ней Владимир Владимирович сразу заявлял:
«Я должен писать на эту тему
Я хочу написать о своём деле не как начётчик, а как практик
Ещё раз очень решительно оговариваюсь: я не даю никаких правил для того, чтобы человек стал поэтом, чтобы он писал стихи. Таких правил вообще нет. Поэтом называется человек, который именно и создаёт эти самые поэтические правила».
Статья довольно большаяв 12-ом томе собрания сочинений Маяковского она занимает 36 страниц.
И сразу вспоминается небольшое стихотворение Константина Бальмонта «Как я пишу стихи» (из сборника «Фейные сказки»):
«Рождается внезапная строка,
За ней встаёт немедленно другая,
Мелькает третья ей издалека,
Четвёртая смеётся, набегая.
И пятая, и после, и потом,
Откуда столько, я и сам не знаю,
Но я не размышляю над стихом,
И, правда, никогдане сочиняю».
В 1926 году начались съёмки фильма «Стеклянный глаз», о котором Лили Брик написала:
«Эту пародию на коммерческий игровой фильм, которыми были тогда наводнены экраны, и агитацию за кинохронику я сняла вместе с режиссёром В.Л.Жемчужным на студии "Межрабпромфильм" по нашему с ним сценарию».
Нам этот фильм интересен тем, что на одну из главных ролей
Аркадий Ваксберг:
«На одну из главных ролей была приглашена никому тогда ещё не известная молоденькая и необычайно прелестная Вероника Полонская, дочь одного из известнейших актёров дореволюционного русского кино Витольда Полонского. Лиля очень ей протежировала, как всегда это делала, встречая способных и нуждающихся в поддержке людей»
Запомним эту «молоденькую и необычайно прелестную» актрису! Через три года и Владимир Маяковский обратит на неё внимание.
Сталин и Моисей
В октябре 1926 года Маяковский вновь отправился в Ленинград и 5 числа выступил там с докладом «Как делать стихи?». Вечерний выпуск ленинградской «Красной газеты» на следующий день сообщил:
«Час своего времени и внимания поэт подарил совершенно зрящному делу: разносу дрянной книжки Шенгели о стихотворчестве. Ну стоит ли ездить по городам Союза, выступать перед всякими аудиториями, чтобы стрелять из пушек по воробьям? Право, молоть большими жерновами маленьких пауков и тараканов не дело большого поэта».
Как видим, опять лекционная деятельность Маяковского названа стрельбой «из пушек по воробьям».
«Красная газета»:
«Остальное время было поделено между перерывами, записками и стихами. Это большая радостьслушать прекрасное чтение автора, улавливать его интонации, проникаться его образами, сливаться с его ритмом и вдруг понять какую-то большую цельность задуманного и словесно воплощённого куска переживаний поэта Маяковский-поэт убедителен, как стихия, которую он чувствует и умеет неподражаемо передать».
Тем временем в стране произошло чрезвычайное событие23 и 26 октября состоялся ещё один Объединённый пленум ЦК и ЦКК ВКП(б), который вывел из членов политбюро Льва Троцкого, а из кандидатов в члены политбюроЛьва Каменева. Таким образом, все три лидера «Новой оппозиции» перестали быть вождями большевиков.
Откликнулся ли на это судьбоноснейшее для страны событие Маяковский?
Прямых свидетельств на то, что такой отклик существует, нет. Но в октябрьском номере журнала «Крокодил» было помещено стихотворение Маяковского под названием «Три хулигана». Начиналось оно так:
«По улицам, / посредине садов,
меж сияющих клубных тетерей
хулиганов / различных сортов
больше, / чем сортов бактерий.
Из мордоворотной плеяды их
я выбираю троих».
Последние две строки в «Крокодиле» напечатаны не были.
О каких же «хулиганах» писал Маяковский? После приведённого нами вступления в стихотворении говорится:
«По окончании / рабочего дня,
стакан кипячёной зажав в кулачике,
под каждой крышей Союза бубня,
докладывают докладчики.
Каждая тема/ восторг и диво
вмиг выясняет вопросы бытья
Иди и гляди/ не жизнь, / а лилия.
Идиллия».
Эти строки явно намекают на политическую ситуацию в стране, когда Троцкий тянул всех в одну сторону, Зиновьев с Каменевым завлекали народ в другую, а сталинское «большинство ЦК» звали страну отправиться по совсем иному пути. Троцкисты заявляли, что только они приведут СССР к процветанию. Зиновьевцы рекламировали свой вариант развития событий. А с ними со всеми категорически на соглашались «цекисты», сторонники генсека Сталина, указывая на третью дорогу. То есть стихотворение Маяковского представляло читателям как бы три типа «докладчиков».
Дальше следовали такие строки:
«А пока / докладчики преют,
народ почему-то / прёт к Левенбрею».
«Левенбрей» это марка популярного в те годы пива. И Маяковский описывал одного из наиболее характерных представителей народапростого рабочего парня. У него
« один кулак/ четыре кило
Мат, / а не лекции / соки корней его
Лозунг дня/ вселенной в ухо!
всё, что знает башка его дурья!
Бомба / из матерщины и ухарств,
пива, / глупости / и бескультурья».
Этот парень был одним из тех троих, кого имел в виду Маяковский, называя своё стихотворение «Три хулигана».
В комментариях к этому стихотворению в седьмом томе собрания сочинений поэта сказано:
«По-видимому, Маяковский предполагал вывести в последующих стихах ещё два типа хулигана. Замысел этот остался неосуществлённым».
А может быть, «хулиганами» поэт считал тех «докладчиков», которые намеревались повести за собой народ, любивший пиво «Левенбрей»? Трудно сказать. Но в издававшийся тогда пятый том собрания своих сочинений Маяковский внёс этот стих под заголовком «Тип» (так и хочется расшифровать это слово как «Троцкий и прочие»).
Завершающее четверостишие звучало весьма неопределённо, и было совершенно непонятно, к чему призывал поэт, к кому именно он обращался. Ведь последние две строки призывали «докладчиков» (цекистов и оппозиционеров) вести свою пропаганду повеселее:
«Надо помнить, / что наше тело
дышит / не только тем, что скушано,
надо / рабочей культуры дело
делать так, / чтоб не было скушно».
Иными словами, стихотворение очень и очень странное. Даже сегодня его сходу не растолкуешь. Не пытался ли тут Маяковский передать точку зрения на положение в стране и Осипа Брика, ставшего оппозиционером? Но так как сам поэт в ситуации ещё не совсем разобрался (не понял Брика или не согласился с ним), его стих и получился немного двусмысленным.
1 ноября Владимир Владимирович был уже в Харькове и там в Драматическом театре читал лекцию «Как делать стихи?». Местная газета «Пролетарий» написала:
«Хотя афиша обещала научить писать стихи в пять уроков, никаких рецептов лектор не дал.
Собственно, моя задача, съязвил он, не научить писать стихи в пять уроков, а отучитьв один».
Журнал «Сiлькор Украiни»:
«Маяковский окончил свою лекцию такими словами: "Необходима огромная, нечеловеческая работа над собой, необходимо изучать, исследовать опыт других писателей. Можно было бы всем тем, кто хочет стать писателем, сказать:
Ты готов вынести все невзгоды этого ремесла, ты готов работать долгие годы, готов заболеть в поисках новой рифмы и поэтического образа? Если готовтогда просим».
3 ноября 1926 года на пост председателя ЦКК) ВКП(б) (Центральной Контрольной комиссии) был назначен Георгий Константинович Орджоникидзе. Это назначение неожиданно коснулось и Надежды Аллилуевой, жены Иосифа Сталина. Об этомБорис Бажанов (он называл Надежду Сергеевну Надей, они были ровесниками):
«Когда Орджоникидзе стал председателем ЦКК, он взял к себе Надю третьим секретарём Зайдя как-то к Орджоникидзе, я в последний раз встретился с Надей. Мы с ней долго и по-дружески поговорили. Работая у Орджоникидзе, она ожилаздесь атмосфера была приятная, Серго был хороший человек. Он тоже принял участие в разговоре; он был со мною на ты, что меня немного стеснялоон был на двадцать лет старше меня (впрочем, он был на ты со всеми, к кому питал мало-мальскую симпатию). Больше я Надю не видел».
В это время сидевший в Соловках политзаключённый Борис Глубоковский закончил писать книгу «49. Материалы и впечатления». Цифра «49» это номер статьи Уголовного кодекса о социально-вредных элементах. Книгу напечатал УСЛОН (Управление Соловецкого лагеря особого назначения).
А в московском Доме печати 19 ноября проходил диспут о богеме. Газета «Вечерняя Москва» сообщила читателям:
«Последним из оппонентов говорит Вл. Маяковский. Ему надоела сама тема о богеме Прежняя богема была иной: в ней люди собирались не для того, чтобы выпить за одним столом, а перебрасываться остроумными талантливыми словами, обсуждать общие интересы, уметь воевать за новое и протестовать. Нынешний богемец это тот, кто со всеми согласен, кто меланхолически пьёт пиво».
Журнал «На литературном посту» ( 1 за 1927 год) добавил и такие слова поэта:
«У нас же сейчас не богема, а мелкая скука мелких людишек, разгильдяйство, гипертрофия самомнения и потрясающее количество гениев, выросших в 24 часа. На эту "богему" просто плюнуть надо».
Эти слова поразительно точно совпадают с тем, что говорилось в стихотворении «Три хулигана», которое было явно навеяно поэту Осипом Бриком.
Вернувшийся из Парижа Корнелий Зелинский встретился с Маяковским лишь в конце осени:
«Мы увиделись уже в середине или в конце ноября, столкнувшись почти у ворот его дома на Лубянском проезде.
Послушайте! пробасил Маяковский. Вы мне очень нужны. Вы возложили на меня бремя ответственности за вашу жизнь. Когда случилась эта историяя прочитал о ней в газетах в Ростове во время поездкия тотчас подумал о вас: вот-де выбрал вам спутника для оевропеивания. Впрочем, мы оба с вами можем гордиться таким знакомством».
Вскоре Владимир Владимирович вновь укатил на юг. И 29 ноября прислал из Краснодара письмо Лили Брик:
«Дорогой-дорогой, милый
родной и любимый кисячий детик лис.
Я дико скучаю по тебе и ужасно скучаю по вас всех (по "вам всем"?)».
К словам «кисячий детик лис» Маяковский добавил примечания:
«Так назыв<аемое> солнышко».
К словам «вам всем»:
«Попроси Осю прокорректировать».
С 22 по 29 ноября у Маяковского было девять выступлений, и он написал:
«Езжу как бешеный.
Уже читал: Воронеже, Ростове, Таганроге, опять Ростове, Новочеркасске и опять два раза в Ростове, сейчас сижу Краснодаре, вечером буду уже не читать, а хрипетьумоляю устроителей, чтоб они меня не возили в Новороссийск, а устроители меня умоляют, чтоб я ехал ещё и в Ставрополь».
По поводу города Ростова, где он пробыл три дня, и где «прорвались и соединились в одно канализационные и водопроводные трубы», Маяковский с грустью написал:
«Я и пил нарзан, и мылся нарзаном, и чистилсяещё и сейчас весь шиплю.
Чаев и супов не трогал целых три дня.
Такова интеллектуальная жизнь.
С духовной и романтической стороной тоже не важно
Опасно жить, как говорит писательница Эльза Триоле».
А теперь перейдём к любовным увлечениям Лили Брик. Хотя нас они (в отличие от других биографов Маяковского) почти совсем не интересуют, но чувство, которое ожидало её впереди, заслуживает того, чтобы задержать на нём внимание.
Но сначаланебольшая, но очень забавная предыстория о том, как отнёсся к удалению из политбюро Троцкого, Зиновьева и Каменева тогдашний придумщик политических анекдотов Карл Радек.
Борис Бажанов:
«Когда Сталин удалил Троцкого и Зиновьева из Политбюро, Радек при встрече спросил меня: Товарищ Бажанов, какая разница между Сталиным и Моисеем? Не знаете. Большая: Моисей вывел евреев из Египта, а Сталин из Политбюро».
А Яков Блюмкин встречал Новый год в столице Монголии Улан-Баторе, куда его направили представителем ОГПУ в этой страневедь вторая экспедиция Николая Рериха тоже закончилась ничем (в столицу Тибета, священный город буддистов Лхасу, путешественников не пустили).
Очень скоро Блюмкин стал Главным инструктором по государственной безопасности Монгольской республики. На новогоднем банкете в ЦК Монгольской народной партии он выпил лишнего и полез целоваться с высоким монгольским начальством, заставляя всех провозглашать тосты за Одессу-маму. Портрету Ленина, что красовался посреди банкетного зала, Блюмкин отдал пионерский салют, но затем его неожиданно стошнило на изображение советского вождя. Однако Главному инструктору по государственной безопасности Монголии всё сошло с рук.
Вот в этот-то момент (когда год 1926-ой подходил к концу) у Лили Брик возникло и начало разгораться новое чувство.
Юбилейный год
1 января 1927 года газета «Известия ЦИК» напечатала стихотворение Маяковского «Наше новогодие»:
«"Новый год!" / Для других это просто:
о стакан / стаканом бряк!
А для нас / новогодие/ подступ
к празднованию / Октября.
Мы / летa / исчисляем снова
не христовый считаем род.
Мы / не знаем "двадцать седьмого",
мы / десятый приветствуем год
Всё, что красит / и радует, / всё
и словa, / и восторг, / и погоду
всё / к десятому припасём,
к наступающему году».
А Борис Бажанов, покинувший свой невероятно высокий пост в политбюро ЦК ВКП(б), про этот отрезок времени потом написал:
«Забавно, что никто не знает толком, продолжаю ли я быть за сталинским секретариатом или нет, ушёл я или не ушёл, а если ушёл, то вернусь ли (так бывало с другиминапример, Товстуха как будто ушёл в Институт Ленина, ан смотришь, снова в сталинском секретариате, и даже прочнее, чем раньше). Но я-то хорошо знаю, что ушёл окончательно; и собираюсь уйти и из этой страны.
Теперь я смотрю на всё глазами внутреннего эмигранта. Подвожу итоги».