На встречу с «Наутилусом» Кормильцев явился в пресловутых тапочках и фирменном халате. Немного по-барски, выкуривая сигарету за сигаретой, он выслушал подборку новых песен, спетых Славой. Умецкий с Бутусовым не догадывались, насколько точно им удалось точно попасть в нерв времени и передать настроение поколения. Поколения, которое подозревало, что в жизни что-то уходит, но не всегда понимало, что именно.
В гулкой акустике подъезда все это воспринималось, словно звуковое письмо из иных миров: «Я прекращаю иметь сердце, отныне мне это ни к чему. / Ведь я собрался жить долго, хотя это непостижимо уму. / Еще следует отрезать уши, глаза, руки, убрать живот,/ Тогда мне нечем будет слушать, видеть, трогать, набивать рот...»
Бывалый шкипер Илья Кормильцев слушал новые опусы «Наутилуса» и незаметно улыбался. Похоже, он кожей чувствовал будущее. И это будущее казалось ему великолепным.
Невидимка
Особенность русского менталитета состоит в том, что только преодоление препятствий приводит в какому-то качественному результату.
«Рождение альбома «Невидимка», как часто бывает в искусстве, произошло не благодаря обстоятельствам, а вопреки им. Возможностей репетировать новую программу у Вячеслава Бутусова с Дмитрием Умецким по-прежнему не было, и у обоих продолжалась нешуточная депрессия. «Наутилус» переживал очередной «расцвет упадка» и почти на год впал в латентное состояние. С поразительным упорством музыканты продолжали искать утешение в вине. Искали утром, искали днем, искали вечером. Свой новый альбом любимцы архитектурного института планировали назвать «Всё» или «Последний». И это было, по крайней мере, честно и органично.
Музыканты бродили по городу вечно похмельные, зависая на квартире своего приятеля молодого кинорежиссера Леши Балабанова. Им было плохо, и они этого не скрывали. В какой-то момент страшно поссорились, поскольку стало казаться, что вся жизнь прошла мимо. Это была типичная рефлексия из серии «нам уже 23 года, а мы еще ничего не сделали!»
«Год начался какой-то безумный, полный ерунды, семей и маразма, признавался потом Дима Умецкий. Дурь продолжалась долго, лето вообще вспоминать страшно: пьянь, рвань и все подобное. Но материал уже работался».
По-видимому, причин последующего ренессанса «Наутилуса» оказалось несколько. Одной из них стал неожиданный для Свердловска альянс с Ильёй Кормильцевым. После того, как портастудия Ильи перекочевала к Бутусову, в его мировоззрении начала происходить переоценка ценностей. Новые силы Славе придавала поддержка друзей, бывших студентов архитектурного института Саши Коротича, Андрея Макарова, Ильдара Зиганшина и Димы Воробьева.
Еще одним источником вдохновения оказалась для Бутусова поездка на очередной ленинградский рок-фестиваль, откуда он вернулся с горящими глазами.
«Я приехал из Питера немного шокированный, вспоминает вокалист «Наутилуса». Для меня ленинградский рок стал потрясением и чем-то гипнотизирующим, я получил от него огромный заряд энергии. У меня крыша съехала, когда в Питере на меня сыпали десятками незнакомых названий, и я сразу понял, что мы безнадежно пропали. Основной упор на Урале тогда делался на группы хард-рока. Поэтому после поездки в Ленинград мы просто хватали без разбора все диски, которые были достаточно свежими. Почти каждая вторая запись была в стилистике «новой волны».
Жить по-старому теперь было нельзя.
Бутусов с Умецким, наэлектризованные новыми впечатлениями, сразу поняли, в какую сторону им надо грести. Они решили похерить пагубную идею записи нового альбома вдвоем, и пригласили, как им тогда казалось, сессионного пианиста.
В роли клавишника друзьям теперь виделся их старый приятель по архитектурному институту Виктор Комаров по прозвищу «Пифа», добивавший себя в грустной конторе под названием «Главснаб». Буквально за неделю он отрепетировал все партии, а его любимой поговоркой стала фраза «нот не знаем, технички Роберт», смысл которой никто не понимал, отчего настроение внутри компании поднималось до недосягаемых высот.
В отличие от «Переезда» свежий материал «Наутилуса» «покоился» на трех китах: увлечение акустическим Led Zeppelin, энергетикой ленинградских групп и стилистикой The Police, альбом которых «Synhronicity» Слава услышал несколько месяцев назад. Соответственно, большинство песен получались эклектичными: несколько нововолновых рок-н-роллов, босса-нова, пара мистических рок-композиций.
Кроме того, Бутусов с Умецким уже несколько месяцев изучали подаренную Кормильцевым папку стихов. Спустя какое-то время молодые архитекторы «запали» на странную лирическую зарисовку «Кто я?». Рифма в ней отсутствовала, как класс, зато присутствовало ощущение шизового психоделического «трипа», описывавшего моральный вакуум на порядок глубже большинства отечественных аналогов того времени: «Я отрезаю от себя части, леплю из них сержантов внешней разведки/Посылаю их выполнять прокладку коммуникаций/Они не возвращаются/Никогда, никогда, никогда...»
Двухкомнатная квартира Димы Воробьева была ловко переоборудована в студию. Клавиши, микрофоны, портастудия и вся остальная аппаратура находились в гостиной комнате. Кухня была превращена в дискуссионный клуб и распивочную. Еды практически не было, как, впрочем, и не было возможности покупать ее.
«Выходить из студии нам было некогда, поскольку все происходило «нон-стопом», вспоминает звукорежиссер Леонид Порохня. Когда, сильно проголодавшись, мы с Тариком поинтересовались у Умецкого, нет ли чего поесть, он радостно извлек из-под кухонного стола ящик портвейна. Как справедливо заметил Кормильцев, «спецпитание за спецвредность».
Сессия начиналась глубокой ночью, вскоре после того, как вся необходимая аппаратура была собрана, а соседи, которым утром надо было пилить на условный «Уралмаш», спали глубоким сном.
Три архитектора записывались азартно и дымно, без шума, пыли и без «живых» барабанов. Ритм держался с помощью наивного ритм-бокса, упрощая и без того аскетичные аранжировки до минимума.
Ближе к финалу эпицентр жизни в «веселой квартирке» стал плавно перемещаться из «студии» в «закусочную». Началась весна. С лыжной прогулки вернулся Дима Воробьев с женой. Увидел заваленную пустыми бутылками квартиру, но ругаться не стал. Взяв кинокамеру, будущий директор ТПО художественных фильмов свердловской киностудии отснял на 8-миллиметровую пленку фрагменты последних дней работы. Теоретически этот артефакт сохранился где-то на антресолях московской квартиры Умецкого. По свидетельству его супруги Алены Аникиной, «они там сидят в шерстяных носках по колено и что-то мычат. Ужасно смешно».
Отмечать завершение недоделанного альбома вся компания начала, еще не успев записать «Гудбай, Америка». По воспоминаниям музыкантов, первоначально эту композицию включать в «Невидимку» вообще не планировалось.
«У Ильи была склонность к балладным вещам типа Боба Дилана и раннего Боуи, вспоминает Слава Бутусов. Он легко выдавал огромные баллады из семнадцати куплетов вроде песни Когти, с которыми я просто не знал, что делать... В этой ситуации Кормильцев подкинул нам текст Кто я?, который всем понравился, но слова упорно не ложились на музыкальную заготовку. Я пытался произнести их речитативом, но получалось настолько занудно, что было решено текст куплетов будет наговаривать Пифа Комаров».
В итоге «Кто я?» записывался следующим образом. Стояла глубокая ночь и в соседних квартирах спали мирные люди. Злобным голосом, пропущенным через ревербератор, Пифа мрачно вещал: «Школы, школки, университеты...»
Для того, чтобы записать припев, Бутусова уложили на кровать, дали в руки микрофон «Shurе» и для лучшей звукоизоляции накрыли двумя одеялами. Сверху «для верности» был положен полосатый матрас. Находясь под этой спальной пирамидой, Бутусов что есть мочи ужасно орал в микрофон: «Где я? Кто я? Куда я? Куда?». А затем вылезал весь красный и потный и начинал глотать воздух.
«Вопрос профессионализма тогда не стоял вообще, улыбается Бутусов. Это был совершенно неуправляемый процесс. Если рассматривать те события с точки зрения техники, акустики и элементарной логики, то всё выглядело, как полный абсурд».
Вся работа над «Невидимкой» была завершена утром 8 марта 1985 года. Чтобы не пропустить семейный праздник, музыканты быстро демонтировали аппаратуру и отправились по домам. О подарках в тот момент никто даже и не думал. Ни денег, ни времени, ни душевных сил на это уже не было.
«Я помню, как тщетно пытался провести дома параллели между Невидимкой и Международным женским праздником, говорит Слава Бутусов. Без особых успехов я доказывал жене, что альбом посвящается ей что, с моей точки зрения, должно было послужить оправданием, почему я в течение нескольких недель не появлялся в семье».
Музыканты «Наутилуса» вернулись домой, словно с войны заросшие и небритые, с мощным запахом мужского общежития и портвейна. Они пока не понимали, что именно им удалось сделать. В свою очередь, прослушав записанный на кассету набор новых песен, Кормильцев не на шутку вдохновился.
Маститого поэта совершенно не смущало, что его авторству здесь принадлежал только один текст. Его радовало другое: треки с «Невидимки» оказались настолько далеки от своих стилистических аналогов, что в итоге получались чудо, как хороши. Сыграть так криво в сравнении с оригиналом, наверное, не смогла ни одна рок-группа в мире. И парадоксальным образом эта кривизна не убивала первоначальную идею, а создавала абсолютно новую.
И тогда Кормильцев задумался об идентификации стиля и названия группы. Он уже знал, что в Москве существует проект «Наутилус», поэтому во избежание путаницы придумал изящный выход из ситуации. Порывшись в энциклопедиях, Илья предложил изменить название на «Наутилус Помпилиус» по имени своеобразно размножающегося моллюска, который отрезал от себя членики с плодотворящей жидкостью. К тому же в песне «Кто я?» были слова «я отрезаю от себя части», и этот факт показался ему весьма символичным.
Так в марте 1985 года «Наутилус» стал «Помпилиусом».
Итальянский след
Вечность в музеях проходит испытательный срок.
Зная полдюжины иностранных языков, Илья переводил огромное количество книг, начиная от рок-биографий и заканчивая актуальными трудами современных поэтов и прозаиков. В эпоху «железного занавеса» Кормильцев чувствовал себя органичной частью мировой культуры, и для него это было крайне важное ощущение. Будучи «человеком мира», он постоянно иронизировал на тему специфического советского колорита и уникальности русского быта.
«Вывески и объявления в Свердловске принципиально непереводимы на другие языки,жаловался он друзьям. - Читаю на мастерской: «Ремонт и заправка зажигалок по возможности»... На русском это означает: если есть мастер, если он не пьян, если есть газ... Но как перевести иностранцу, что ресторан работает по возможности? Наверное, у нас слово имеет значительно больше синонимов, чем в любой другой стране мира».
Тем не менее уже тогда стало очевидно, что для Мака не существует транснациональных границ и по факту он может перевести все что угодно. Причем, с какого языка производить конвертацию, для Ильи не имело решающего значения.
«У Кормильцева была просто феноменальная память, - рассказывает Женя Щуров. - Он признавался мне, что выработал собственную систему, и у него была идея написать учебник, как по-новому преподавать иностранные языки. Весь его дом был напичкан перфокарточкамис итальянскими, португальскими и испанскими словами, - которые висели на кухне, в туалете и даже на дверях. С одной стороны на них были написаны незнакомые слова, с другойих перевод».
Говорят, что еще в студенческие годы Илья, увидев, как его тесть мучается с зазубриванием итальянских слов к опере «Сила судьбы», решил доказать, что куда проще выучить язык самостоятельно. Не очень понятно, где именно он доставал кассеты с итальянским обучением, а также словари и отксерокопированные учебники. Но к моменту окончания университета Кормильцев начал экспериментировать с переводами итальянской прозы на другие языки. В частности, на французский, польский, венгерский и английский. Порой он напоминал археолога, который купался в пересечениях цивилизаций, по-детски радуясь разнообразным находкам, открывавшим ему пресловутую связь времен.
Друзьям Илья хвастался, что может читать почти на всех европейских языках, но буксует в «практическом разговорном». Мол, в отличие от времен учебы в Ленин граде ему катастрофически не хватает контактов и общения с носителями языка...
«Как-то раз мы с Ильей обсуждали статью из журнала Вокруг Света, посвященную современному Китаю, - вспоминает Боб Никонов.Мы знали, что там часто гоняют по радио песню В бурном море не обойтись без Кормчего, а слово стукач по-китайски звучит как гунан-дзю. И вдруг Илья предложил расширить наши познания китайского, выучив на случай агрессии две основные фразы: Не стреляйте в меня, я свой! и Оставьте меня хотя бы на время!».
Необходимо отметить, что лингвистические потуги Кормильцева выглядели в глазах взрослых и серьезных людей делом абсолютно бесперспективным. Максимум, на который Мак мог рассчитыватьэто подработки в должности интерпретатора фестивальных фильмов, которые периодически демонстрировались в городе.
«Кинотеатр в Доме культуры Автомобилист был одним из мест притяжения" в тогдашнем Свердловске, - вспоминает друг Ильи, историк и актер университетского театра Алексей Кокин. - Директор Леонид Быков привозил туда фестивальное кино, а также организовывал лекции по философии и киноискусству. Мы с Ильей живьем дублировали фильмы по готовым монтажным листам. Эти фестивальные бобины возились по городам, в которых существовали киноклубы, а иногда мы и сами делали с нуля собственные монтажные листы... При этом я работал с итальянским языком, а Кормильцевпреимущественно с английским».
Подружившись с Кокиным и узнав об истфаковских корнях нового приятеля, Илья как-то заметил: «Раз ты изучал историю, значит, ты наверняка конченый пессимист!» Примечательно, что Леша Кокин всегда был закоренел оптимистом, но о мировоззрении самого Мака эта фраза говорила немало.
Вскоре молодой писатель Андрей Матвеев привез из Ленинграда культовый роман «Ловля форели в Америке» Ричарда Бротигана, который ему одолжил читать Борис Гребенщиков. Увидев в руках у Матвеева потрепанную книгу, Кормильцев начал судорожно хватать ртом воздух. Он много слышал про этот литературный гимн звездно-полосатого поколения Вудстока и Вьетнама, но никогда не рассчитывал подержать его в руках, а уж тем более прочитать. Как пелось в песне, «нас так долго учили любить твои запретные плоды...».
Неудивительно, что, получив заповедную книжку, Кормильцев на месяц исчез с горизонта. В народ он вернулся с толстой пачкой машинописных листов, которую критики спустя много лет назовут «прекрасным переводом, расслабленным, сентиментальным и вполне безумным».
«Илья перевел Бротигана, и позднее я попробовал пристроить его в журнал Урал, - вспоминает Матвеев.Главный редактор криво улыбнулся, и если бы через несколько лет вместо одного главного не пришел драматург Коляда, то об этой истории можно было бы смело забыть. Но солнцу русской драматургии пришла идея сделать американский спецвыпуск Урала. Он напряг меня, а я вспомнил про Ловлю форели. Тогда я позвонил Кормильцеву, и в итоге оказалось, что рукопись лежала у меня на шкафу, откуда и была изъята. Потом ее напечатали, и, к счастью, у меня сохранился единственный экземпляр перевода».
Порой жизнь сама подбрасывала Кормильцеву всякие волшебные приключения, связанные с его переводческой деятельностью.
«Как-то раз Илья за две недели выучил португальский язык,вспоминает Дима Умецкий.Свердловск, как известно, был закрытым городом. Это означало, что доступ капиталистических иностранцев в данный оплот социализма был теоретически ограничен, а практическиневозможен. Но на беду здесь существовала женская волейбольная команда международного класса под неожиданно оригинальным названием Уралочка. И, по чуждым нашему менталитету буржуазным правилам, португальская волейбольная сборная должна была провести товарищеский матч именно с Уралочкой. И не где-нибудь, а именно в Свердловске. Каких чудовищ в этот момент родил спящий разум партийных функционеров, останется загадкой, но то, что им понадобился коренной свердловский португалец, факт. Илья достойно выполнил поставленную задачу. Правда, город не заметил этого исторического события, но порой так бывает».