Стоит ли удивляться, что следствие по делу Промбанка и компании «Американско-русский конструктор» стремительно набирало обороты. Александра Краснощёкова постоянно вызывали на допросы. Пока в качестве свидетеля.
Лили Брик в этом «деле» была уже не нужна, и ей предложили съездить за рубеж.
А в Париже в этот момент Айседора Дункан говорила журналистам:
«Я увезла Есенина из России, где условия жизни пока ещё трудные. Я хотела сохранить его для мира. Теперь он возвращается в Россию, чтобы спасти свой разум, так как без России он жить не может. Я знаю, что очень много сердец будут молиться, чтобы этот великий поэт был спасён для того, чтобы и дальше творить Красоту».
Эти строки попали на глаза Дмитрию Мережковскому, и он поместил в газете «Эклер» статью, в которой высказался о Дункан и Есенине. Айседору он корил за то, что она «продалась большевикам», а Есенин был и вовсе назван «пьяным мужиком».
Дункан тотчас откликнулась, написав статью, в которой, в частности, заметила:
«Есенин самый великий из живущих русских поэтов. Эдгар По, Верлен, Бодлер, Мусоргский, Достоевский, Гоголь все они оставили творения бессмертного гения. Я хорошо понимаю, что господин Мережковский не мог бы жить с этими людьми, так как таланты всегда в страхе перед гениями».
В это время Фёдор Раскольников, ждавший в Афганистане приказа о возвращении в Россию, получил письмо от жены, в котором она совершенно неожиданно предложила ему с нею развестись. Всё дело в том, что у Ларисы Рейснер начался роман с членом ЦК РКП(б) и членом исполкома Коминтерна Каролем Собельсоном (Карлом Радеком). Был в неё тогда влюблён и Николай Бухарин, говоривший:
«Радеку-чёрту незаслуженно повезло».
А Корнелий Зелинский и Илья Сельвинский зачастили в дом, что в Водопьяном переулке. Корнелий Люцианович вспоминал:
«Маяковский басил:
Ну, бросьте этот конструктивизм! Все мы тут конструктивисты. Если вам нужно, возьмите моё и скажите, что вот, я конструктивист. Это всё Зелинский придумывает. Печатал бы у нас Сельвинский свои стихи. Только хорошие. А вы бы свои статьи. Вот вам и конструктивизм».
Во время другого посещения Водопьяного переулка Маяковский вновь стал завлекать конструктивистов в Леф:
« Послушайте, Зелинский, сказал Маяковский. Я вам объясню, что значит литературная группа. В каждой литературной группе должна существовать дама, которая разливает чай. У нас разливает чай Лиля Юрьевна Брик, у вас разливает чай Вера Михайловна Инбер. В конце концов, они это могут делать по очереди. Важно, кому разливать чай. А во всём остальном мы с вами договоримся».
Рассказывая об этом, Зелинский (по вполне понятным причинам) не добавлял, что «разливальщица чая» Вера Инбер была не только поэтессой, но и являлась близкой родственницей самого Льва Троцкого.
Как бы там ни было, а отношения между лефовцами и конструктивистами стали налаживаться, о чём свидетельствует эпизод, описанный Зелинским:
«Однажды Маяковский схватился с Сельвинским бороться. Сельвинский сжал Маяковского в талии, поднял в воздух и положил.
Выходит, он говорил ему зря: «Я с удовольствием справлюсь с двумя, а если разозлюсь, то с тремя»».
Под словом «он» имелся в виду Маяковский, который в стихотворении «Юбилейное» хвастливо заявлял:
«Ту́шу / вперёд стремя,
я / с удовольствием / справлюсь с двоими,
а разозлюсь / и с тремя».
Сельвинский тогда тоже хвастался своей спортивной формой:
«Пузырясь, цирк шары фонарьи мечит,
Сочат афиши сукровичный сок.
Приехал в цирк боксёрский полубог
Чугунный торс и кованные плечи
Чугунный торс и кованные плечи,
Губа, как мяса кровяной бифштекс,
Колоссы мышц, рубцов китайский текст,
Борца великолепные увечья».
И тут вдруг Маяковский принялся готовиться к очередной поездке за рубеж, собираясь отправиться туда вместе с Бриками. Об этом даже Эльзу предупредили.
Луначарский ещё 10 мая 1923 года отправил письмо наркому по иностранным делам:
«Наркомпрос даёт командировку известному поэту-коммунисту Маяковскому. Цели, которые он преследует своей поездкой в Германию, находят полное оправдание со стороны Наркомпроса. Они целесообразны с точки зрения вообще поднятия культурного престижа нашего за границей. Но так как лица, приезжающие из России, да притом ещё с репутацией, подобной репутации Маяковского, натыкаются иногда за границей на разные неприятности, то я, ввиду всего вышеизложенного, прошу Вас снабдить Маяковского служебным паспортом».
А что Владимир Маяковский привозил из своих зарубежных поездок?
1 июля 1923 года в одном из журналов Екатеринбурга он напечатал небольшую статью, которая называлась «О мелочах». В ней шла речь о том, о чём поэт говорил чуть ли не в каждом своём выступлении:
«Например, маленький вопрос о нумерации домов. У нас стоишь перед 10 и думаешь с тоской: справа длинный забор, слева огромный пустырь, где же, чёрт бы его побери, 12? Идёшь наугад налево, тратишь минут пять и натыкаешься на 8 обратно идёшь ещё минут десять!
А в Берлине под каждым номером ещё стрелка, указывающая направление нумерации. Тут зря не пойдёшь каждая минута на счету.
Ввести б это у нас сколько времени отчислится городу в год!»
Мелочь? Да. Но, по мнению Маяковского, весьма существенная. Поэтому на неё и стоило обратить внимание.
Из таких вот мелких «штучек», в основном, и складывались рассказы вернувшегося на родину поэта о его зарубежных поездках. У слушателей невольно возникал вопрос: а стоило ли ради этих «мелочей» ездить за границу? И из зала на сцену сыпались записки с вопросами:
Зачем вы ездите за границу?
Что вы привезли из Франции?
Для чего поехали в Германию?
Как бы отвечая на эти вопросы, Маяковский опубликовал в московских «Известиях» стихотворные «Авиачастушки» (3 июля 1923 года). Вот эти:
«Крылья сделаны гусю.
Гусь / взлетит до крыши.
Я не гусь, / а мчусь вовсю
всякой крыши выше
Плачут горько клоп да вошь,
человека не найдёшь.
На воздушном на пути
их и тифу не найти».
Многие читатели, прочтя подобные вирши, наверняка задавались вопросами: это смешно? это актуально? это злободневно? Ведь в тот момент столько проблем было в стране и в мире! А поэта волновали не они, а какие-то «гусь», «клоп да вошь».
Но ответить Владимир Владимирович уже не мог, так как в тот же день (3 июля) он покинул страну Советов вместе с Осипом Максимовичем и Лили Юрьевной вылетел из Москвы в Кёнигсберг.
Новый загранвояж
Бенгт Янгфельдт об этом перелёте написал:
«спустя всего лишь полгода после первой поездки в Германию они снова направились туда, на сей раз самолётом из Москвы в Кёнигсберг».
Сам Маяковский в стихотворении «Москва-Кёнигсберг» отчитался так:
«Eins! / zwei! / drei! / Мотора гром.
В небо дверью / аэродром.
Брик. / Механик. / Ньюбáльд. / Пилот.
Вещи. / Всем по пять кило.
Влезли пятеро.
Земля попятилась.
Разбежались дорожки-/ящеры,
Ходынка / накрылась скатертцей»
Судя по этим строкам, пассажиров на самолёте было пятеро: Маяковский, Осип и Лили Брик, механик и Д. И. Ньюбольд, английский коммунист, депутат парламента, он же делегат IV конгресса Коминтерна. Самолёт поднялся над Ходынским полем и взял курс на запад.
Пока он набирает высоту, заглянем в протоколы заседаний политбюро ЦК РКП(б) начала 1923 года.
1 февраля на заседании присутствовали Зиновьев, Каменев, Рыков, Сталин, Троцкий, Томский, Бухарин, Молотов и Калинин. В самом конце был рассмотрен вопрос:
«28. Просьба тов. Зиновьева о разрешении тов. Бухарину двухнедельной поездки за границу».
О необходимости поездки видного большевика за рубеж мы поговорим чуть позднее. А пока решение, которое приняли члены политбюро:
«28. Отклонить».
Через два месяца, 29 марта, на заседании политбюро, где присутствовали Зиновьев, Сталин, Каменев, Томский, Троцкий и Рыков, среди прочих других рассматривался вопрос о жене председателя Президиума Верховного Совета СССР, возжелавшей съездить за океан:
«7. О поездке в Америку т. Калининой».
Скупые строки протокольной записи не дают возможности представить, каким было обсуждение этого вопроса. До нас дошла лишь единственная фраза окончательного вердикта вождей:
«7. Признать неудобной поездку т. Калининой в Америку, ввиду официального места, занимаемого т. М. И. Калининым».
Вопрос о поездке за рубеж Маяковского и Бриков на заседании политбюро не обсуждался. И этот факт ни у кого из биографов удивления не вызвал видимо, из-за слишком незначительного статуса лиц, захотевших прокатиться за кордон. И всё-таки очень странно, почему нигде не сообщается о том, кто на этот раз отправлял за рубеж нашу троицу, какие организации хлопотали о визах для них, кто оплачивал командировочные расходы и так далее.
А ведь расходы эти были немалые.
В книге Василия Васильевича Катаняна «Лиля Брик. Жизнь» про полёт из Москвы в Кёнигсберг простодушно сказано:
«Это был один из первых полётов «Люфтганзы», и Лиля захотела узнать, каково летать».
Ничего себе «захотела узнать»!
Откуда у нигде официально не работавших Маяковского, Лили Брик и у рядового гепеушника Осипа Брика взялись поистине бешеные деньги для приобретения супердорогих авиабилетов? Ведь даже послы Советского Союза добирались до стран пребывания поездами и пароходами! Даже в начале 70-х годов прошлого столетия услуги Аэрофлота считались (для рядовых советских граждан) непозволительной роскошью. И от каждого, кто отправлялся в командировку, требовались убедительные обоснования необходимости лететь самолётом, а не ехать поездом (не за рубеж, а в какой-либо пункт Советского Союза). И начальство решало, разрешить такой полёт или не разрешить.
А Брики и Маяковский летели за рубеж вовсе не по служебным делам, а на отдых (так, во всяком случае, считается официально). К тому же одного самолёта им не хватило, пришлось фрахтовать две машины. В предисловии к сборнику «Вещи этого года» Маяковский писал:
«Аэроплан, летевший за нами с нашими вещами, был снижен мелкой неисправностью над каким-то городом. Чемоданы были вскрыты, и мои рукописи взяты какими-то крупными жандармами какого-то мелкого народа».
Маршрут тех перелётов известен: посадки самолёты делали в Смоленске (или в Великих Луках) и в литовском Ковно (Каунас). Таким образом, поэт походя подковырнул эту страну, назвав её жителей «мелким народом». Зачем?
В книге Александра Михайлова сказано, что нашей троице предстоял
«трёхнедельный отдых во Фленцбурге, а после пребывания в Берлине ещё отдых, целый август в Нордернее».
Подобную роскошную поездку могли себе позволить лишь императорские особы, магнаты-миллионеры или сотрудники каких-то невероятно могучих спецслужб. К последней когорте как раз и принадлежали наши спешившие на отдых путешественники.
Странно, что никто из биографов Маяковского не придал этому полёту из Москвы в Кёнигсберг особого внимания. Словно речь шла о посещении подмосковной дачи.
Впрочем, Бенгт Янгфельдт сообщил читателям:
«Луначарский обратился в советский МИД с просьбой выдать Маяковскому служебный паспорт. Такие же документы были, вероятно, выданы и Лили с Осипом».
Так ли это? Нужно ли было Осипу Брику содействие Луначарского, когда за спиной Осипа Максимовича находилось несравненно более могущественное ведомство ОГПУ? Разве что для прикрытия?
Да и какие, собственно, «документы» имеет в виду Янгфельдт? Дипломатические паспорта? Ответа Бенгт Янгфельдт, к сожалению, не даёт.
В том же стихотворении «Москва-Кёнигсберг» Маяковский сам поставил вопрос:
«Что же / для того / конец крылам Икариным, человечество / затем / трудом заводов никло, чтобы этакий / Владимир Маяковский, / барином, Кёнигсбергами / распархивался / на каникулы?!»
«Однако какими были истинные цели его поездки? Более семи из десяти недель, проведённых в Германии, он находился на курортах и пляжах. Всего один раз выступал с чтением стихов (в Берлине) и написал только два стихотворения «Нордерней» и «Москва-Кёнигсберг», которые к тому же не имели никакой пропагандистской ценности на Западе, поскольку печатались только по-русски».
И Янгфельдт с недоумением вопрошал:
«Действительно ли Маяковский поехал в Берлин для пропаганды советской литературы? Или поездки за границу уже стали для него необходимостью, своего рода передышкой?»
Передышкой от чего? Какие такие неимоверные труды требовали непременного нахождения поэта «на курортах и пляжах»? Притом не отечественных, а зарубежных!
Чтобы получить ответы на эти вопросы, вернёмся в самое начало этого увлекательного вояжа.
Третья «ездка»
Аркадий Ваксберг:
«3 июля 1923 года они отбыли из Москвы, воспользовавшись редчайшим тогда видом транспорта: рейсовый самолёт компании «Дерулюфт» доставил их с Ходынского поля в Москве прямиком в Кёнигсберг, откуда они проследовали в Берлин и, не задерживаясь, отбыли на курорт Бад-Флинсберг, вблизи Гёттингена. В безмятежную и размеренную курортную жизнь на водах приятное разнообразие внёс приезд из Праги Романа Якобсона, который зримо убедился в том, что никакой надобности бежать от большевиков по фиктивному брачному свидетельству у Лили действительно не было».
Рассмотрим фотографию, сделанную в июле 1923 года на немецком курорте Бад-Флинсберг. На снимке Лили Брик (в длинной юбке и в какой-то мешковатого вида кофте) внимательно смотрит в объектив. Рядом с ней заложивший руки за спину и коротко стриженый Осип Брик, как-то отстранённо смотрит сквозь стёкла очков на фотографа. Возле Осипа элегантно одетый Роман Якобсон с копной шевелюры, тоже смотрящий сквозь очки на фотографа. Справа от этой троицы (к фотографу в профиль) в кепке и в плаще стоит Маяковский, зажав в левой руке папиросу со спичечным коробком, и в глубоком раздумье смотрит на своих друзей.
Этот оценивающий взгляд делает его похожим на командира разведывательно-диверсионной группы, заброшенной на территорию врага и фотографирующейся перед отправкой на очередную операцию. Диверсанты ещё не знают, какое задание даст им их командир. А командир внимательно осматривает уходящих на сверхопасное дело товарищей, пытаясь угадать, кто из них вернётся, а кому суждено пасть за дело всемирной социалистической революции.
Л.Ю. и О. М. Брики, Р. О. Якобсон, В. В. Маяковский. Бад-Флинсберг, Германия, 1923.
То, что Якобсон вполне мог быть чекистским агентом, засланным в Чехословакию, чтобы основательно там закрепиться, мы уже говорили. Его встречи с Бриками напоминают контакты со связными, которые привезли новые распоряжения центра.
А между тем Роман Осипович сильно тосковал тогда в чужой стране. Янгфельдт свидетельствует:
«Якобсону было двадцать шесть лет, два года он прожил в Праге. Но он был несчастным и пил, что, однако, не влияло на его интеллект и работоспособность».
Этот запой вполне мог быть следствием того, что Якобсону безумно надоело его подпольное положение, но он ничего не мог поделать ГПУ своих агентов умело держать в повиновении крепко.
Янгфельдт, правда, выдвинул ещё одно объяснение пристрастия к алкоголю:
«Одной из причин, заставлявших Якобсона пить, была его неугасимая любовь к Эльзе
К своему разочарованию, он смог убедиться, что в Эльзу влюблён не он один. Ухаживавший за Эльзой ещё в России Виктор Шкловский в Берлине страстно влюбился в неё. Он был беден, носил единственную манишку, которую стирал каждый вечер и «гладил», закрепляя мокрой на гостиничном зеркале, чтобы сэкономить деньги на цветы Эльзе. Каждое утро, когда она выходила из комнаты в пансионе, на её туфлях, выставленных для чистильщика, лежал новый букет».
Как видим, в этой компании путешествующих по зарубежным странам появилась и Эльза Триоле, которая наверняка тоже была агентессой ВЧК-ГПУ.
В самом деле, ведь Эльза жила в Париже одна, нигде не работала. Возникает вопрос: на что же она существовала? Не на такие же точно средства, какие позволили ей и её матери безбедно прожить четыре месяца в Стокгольме в 1918 году? Практически всякий раз, когда за границу отправлялась Лили Брик, к ней приезжала и Эльза (то в Берлин, то в Лондон). Откуда брала на это деньги Эльза Юрьевна?
Да и Виктор Шкловский с его подозрительно странным бегством из России, тоже даёт основания предположить, что этот «побег» был организован (или подсказан ему) чекистами.