Поскольку лорд Чарльз вел непрерывную религиозно-административную деятельность, будучи президентом Церковного союза, в доме Вудов постоянно бывали священники как англиканской церкви, так и католической. Вуд неустанно боролся за признание англикан третьей ветвью Церкви, но раз за разом терпел неудачи, а впоследствии получил официальный отказ своим чаяниям от Ватикана и папы Льва XIII. Это тяжело ранило его, но не сломило и не заставило отречься от своей идеи.
Будучи за границей, от своих обычаев Вуды также не отступались. Где бы семья ни находилась, в 6 утра они обязаны были быть в церкви, причем католической. Англиканские церкви вне Британии их требованиям не удовлетворяли. Особой ролью в своей жизни и жизни детей лорд Чарльз наделял евхаристию. Обряд святого причастия через ритуальное поглощение плоти и крови Христа был для него необычайно важен: «Я всем ему обязан. Я не могу вообразить свою жизнь без него. Это помогло мне во всех моих искушениях; это сдерживало меня, насколько возможно так, как не могло удержать ничто другое».
Причастие совершалось ежедневно, заставляя Эдварда принять Христа в себе в прямом смысле этого слова: «Вряд ли это возможно переоценить, поскольку обряд вселял полное чувство интимных отношений с нашим Избавителем. И эта ежедневная встреча была самым большим заверением и облегчением, настоящим общением с нашим Господом, которому мы несли надежды, неприятности, печали, радости, сомнения, неудачи, собственные или чужие, и оставляли ему с гарантией полного сочувствия и понимания. Таким способом, я думаю, мой отец обучил нас чувствовать то, что было твердыней его собственной веры. Мой долг ему за это вне оценки».
Такие проникновенные отношения с Господом наделяли сознание избранностью, которой Вуды, впрочем, не спешили делиться с другими и никогда не навязывали своих обрядов никому, не имеющему отношение к их семье. Вера Эдварда была так тверда, что, когда однажды он познакомился с архитектором, который помогал перестраивать их имение, и узнал, что тот агностик, мальчик не мог понять, как этот человек все еще жив и не поражен божественной карой. Именно благодаря несгибаемой, фанатичной вере семье Вудов удавалось переносить все новые и новые испытания. Череда смертей продолжалась.
В 1888 г. умер дед Эдварда по материнской линии лорд Девон, и семья должна была проститься с Паудерхемом. Теперь постоянным их местом обитания становилось родовое графство ВудовЙоркшир, где находились два их именияХиклтон и Гэрроуби. Некогда северная провинция Римской империи, Йоркшир играл огромную роль в жизни будущего графа Галифакса, был для него тем, что принято сегодня называть «местом силы».
В Хиклтоне традиционно отмечали Рождество. Главный христианский праздник для Эдварда был омрачен лишь одним: утренним поеданием фирмити, сладкой каши из ячменя, масла, молока, яиц и специй, приготовленной по кельтской северной традиции, каша на вкус была «очень противной». Но традиция сильнее вкусовых качеств, поэтому кашу он съедал от первой до последней ложки. Зато за ужином в Сочельник, на который позволяли остаться детям, никто ни в чем себе не отказывал. Даже обычные ужины Хиклтона были делом очень солидным: «шесть или семь курсов: супы, рыба, мясо, овощи, сладкое, острое, тосты с маслом и десерт», так что уж говорить о праздничных. Дети бегали в кухню смотреть, как на огромных вертелах жарятся около двадцати кусков мяса, вращаясь благодаря часовому механизму.
На праздники слугам давали некоторый отдых, отказываясь от отопления (а каминов в имении было порядка пятидесяти, и затопить их все было делом непростым), а также угощали фирменным пивом Хиклтона. В пять утра на Рождество прислуга и жители деревни выходили колядовать, и Эдвард вместе с сестрами вылезал из теплой постели, чтобы зябнуть у холодного окна, держа в руке зажженную свечу и показывая этим, что усилия певцов не напрасны. «По сравнению с сегодняшним днем, наша жизнь была уравновешенной, неторопливой и традиционной. Новизна не так очаровательна, чем испытанные и доказанные удовольствия. Так, когда волнения одного Рождества заканчивались, было нетрудно вернуться к обычному ритму жизни, чувствуя подсознательно, что на следующее Рождество можно положиться, и оно будет таким же хорошим, как и предыдущее».
Работая над мемуарами в середине 1950-х гг. граф Галифакс невольно сравнивал быт своего детства, пришедшегося на период викторианской Англии, и современные реалии. Там, где раньше передвигались на пони, теперь проносились на легковых автомобилях. Слуг, приносящих холодную и горячую воду для вечерней ванны, заменили водопроводные трубы. Прислугу, зажигающую лампы в комнатах и коридорах, электричество. За несколько десятков лет переменилось не только социальное и сословное устройство мира, изменилась даже погода. Традиционной зимы, когда в рождественские дни дети с удовольствием играли в снежки, строили снежные форты на крикетном поле и катались на коньках по льду замерзшего озера, практически не стало в Йоркшире.
Но в те времена, о которых мы рассказываем, снега было достаточно. И по этому снегу брела то старая ведьма Гагула, чтобы поздравить детей с Рождеством своим появлением, то цыгане, чтобы украсть «маленького толстого мальчика». Эти крайне своеобразные розыгрыши подстраивал лорд Чарльз. Однажды он читал детям «Копи царя Соломона» и решил нарядиться злой ведьмой из этой книги, чтобы развлечь (в соответствии со своими представлениями о развлечениях) маленьких детей, но в итоге порядочно их перепугал.
Другой рождественский розыгрыш был куда более эпичен: утром прогуливаясь вместе с детьми, он увидел цыган и решил договориться с ними об одной авантюре. Как вспоминал спустя десятилетия тот самый «маленький толстый мальчик», которого собирались украсть: «Я помню это, как будто вчера: громкий стук в парадные двери, мой отец, который велит нашему дворецкому Джеймсу выяснить, что это такое, и Джеймс, возвращающийся назад в ужасной тишине в зал, чтобы сообщить: у дверей толпятся грубые цыгане, которые, насколько он смог разобрать, хотят маленького мальчика и уже идут сюда, чтобы забрать его. Вслед за ним входят четыре или пять самых здоровых хулиганов, которых вы когда-либо видели, вместе с ними несколько наших садовников и наш извозчик Уильям, выкрикивающий скорее большевистские лозунги о богатых и бедных и о полуголодных цыганах. Они хотят толстого маленького мальчика и принесли мешок, чтобы в нем его унести. Мой разъяренный отец кричит: Никто не смеет со мной так разговаривать, вон отсюда. Цыгане настаивают: Мы должны взять маленького мальчика с нами. Среди детей начинается абсолютная паника: некоторые бегут наверх, другие кричат и прячутся позади взрослых, пока наконец цыгане не отказываются от своей затеи, и все кончается общим примирением».
Неизвестно, как пошла бы пьеса, если бы Уильям не переиграл роль с большевистскими лозунгами. Вполне возможно, маленького мальчика позволили бы даже забрать, посадить в мешок и отвезти на пару миль от дома, а потом лорд Чарльз догнал бы цыган на коне и отвоевал ребенка. Вуд был способен на многое. Пугал он не только детей, но и свою жену. Однажды, опять же прогуливаясь вместе с детьми, он сорвал бледную поганку. Когда они возвратились домой, лорд Чарльз удобно устроился на диване и показательно перед детьми эту поганку проглотил, велев им позвать свою мать. Леди Агнес примчалась в ужасе, но выяснилось, что муж просто пошутил и поганку все-таки не съел, а как фокусник засунул ее за воротник.
Другой страстью Чарльза Вуда, которую он также навязывал своим детям, были призраки. Всю свою жизнь виконт Галифакс собирал истории о них и писал свою «Книгу приведений» огромный кожаный фолиант, изданный Эдвардом после смерти отца. Тонкая грань между миром мертвых и живых влекла его с молодости, это были и злые духи, и неупокоенные души, он искал с ними встречи везде, однозначно и безоговорочно веря в их существование, будто они были из плоти и крови. Даже в Хиклтоне имелся собственный призрак: горничная, которая повесилась. Раз за разом лорд Чарльз пытался поймать ее, но та неизменно ускользала. Возможно, потому что она была «добрым» призраком, а такие ему не нравились.
Его привлекали зловредные приведения, вампиры, полтергейсты и прочая нечистая сила. Именно о таких призраках виконт Галифакс читал своим детям. «Мы любили их больше всего, этот элемент страшной тайны, когда чтение заканчивалось, и мы оглядывались через плечо, убегая наверх по не слишком хорошо освещенным проходам и коридорам, прежде чем мы достигали наших спален и были в безопасности. Ковер, который служил дверью на черную лестницу, был чем-то вроде автоматического барьера или волшебного щита против любой угрозы. Когда мы добегали до него, мы кричали назад: Поймай-ка меня, если сможешь, черт, призрак или человек, и бежали вверх по лестнице с такой скоростью, с какой только могли. Если мы добирались до вершины первого пролета, прежде чем ковер перестанет качаться, а на самом деле мы всегда это успевали, мы были в безопасности. <> Я предполагаю, что все это в наше время попало бы в категорию комиксов, ужасов и было бы осуждено; но я не думаю, что это делало с нами что-то плохое, и мой отец всегда говорил, что все это очень хорошо для развития нашего воображения».
Не только мистике находилось место в Хиклтоне. Самым любимым для Эдварда стало время после чая, когда его мать садилась за фортепьяно и играла детям, приглашая их потанцевать, или иногда пела. Также он любил визиты дяди Генри, который наряжался в медвежью шкуру и гонялся за детьми, к их великой радости. Дядя Генри учил его кататься на пони, когда Эдвард достаточно подрос для этого занятия.
Пони ему подарил отец на день рождения вместе с трогательным письмом: «Завтра все мои мысли будут о тебе. Интересно, увидишь ли ты Серебряный Хвостик. Одна птичка сказала мне, что действительно видела Серебряного Хвостика с новой тележкой, скачущим к Хиклтону: он заявил, что хотел бы, чтобы Эдвард Фредерик Вуд стал его хозяином. Он надеется, что юный господин Эдвард будет достаточно любезен, возьмет его в свои конюшни, будет давать ему много зерна и не слишком сильно его бить. Мне так любопытно узнать, доберется ли этот Серебряный Хвостик до Хиклтона, если уж новости о нем дошли до меня. До свидания, мой самый любимый. Я люблю тебя всем сердцем».
Уроки верховой езды дяди Генри были не столь трогательны, как это письмо. Всякий раз, когда ноги Эдварда неправильно лежали на боках пони, дядя Генри лупил по ним стеком, приговаривая: «Если бы ты сидел правильно, я бы не смог тебя ударить». Из-за детской физической нескладности мальчик также испытывал постоянные проблемы с одеждой: «Бриджи, гетры и ботинки всегда мне плохо подходили, расстегивались и сидели совсем не так, как у других мальчиков, которых я видел».
Но эти легкие неприятности не шли ни в какое сравнение с начавшимся обучением Эдварда в классной комнате. Руководила этим процессом гувернантка мисс Хилдер: «Она была типичным продуктом старой школы; ограниченной в интеллектуальном плане; уверенной в своих методах; преданной поклонницей моего отца, а также убежденной, что точность, дисциплина и благовоспитанность были, безусловно, самыми важными компонентами образования. Для внушения этих качеств она больше всего ценила физическое напоминание, и она будет постоянно сидеть рядом с моими сестрами и мной, когда мы делаем уроки, и бить нас палкой по рукам и пальцам, если мы допускаем ошибки, которые, как она считала, есть следствие небрежности или невнимания. Испытывая горечь от такого наказания с сопровождающими его слезами, мы часто убегали в конюшни и показывали наши ушибы кучеру Сэм- су, сочувствие и негодование которого были очень утешительны. Наши родители, несомненно, знали, что режим классной комнаты суров, но по очевидным причинам мы смущались демонстрировать результаты наказания им, ведь они подумали бы, что мы, скорее всего, его заслужили».
Впрочем, иной раз мисс Хилдер зверствовала действительно не просто так. Старшая сестра Эдварда Мэри вспоминала, что, хотя ее брат был добр с бедными детьми из деревни и всегда играл с ними, он мог быть довольно вредным и проказливым. Так, однажды он привязал свою кузину за волосы к спинке стула в классной комнате, за что мисс Хилдер лупила его по голове тряпкой. Но, как писал после уже сам граф Галифакс, боль от наказаний быстро проходила, и они вновь наслаждались жизнью после уроков, слушая истории о призраках, играя в карты или наблюдая, как созревает фирменное хиклтонское пиво, варить которое было обязанностью самой старой семьи в их деревне. Огромный дымящийся котел напоминал детям ведьмовское варево, и они с удовольствием следили за процессом созревания напитка дважды в годв марте и сентябре.
Пока младшие дети вдыхали хмельной пар и подвергались тирании при домашнем обучении, старшие сыновья лорда Чарльза учились в Итоне и Оксфорде. Средний сынФренсисимел проблемы с сердцем, очевидно, тоже врожденные, но проявившиеся только в подростковом возрасте. В феврале 1889 г. в Хиклтон пришла телеграмма, что Френсис болен, лорд Чарльз немедленно поспешил в Итон. Оттуда он вернулся в марте с телом своего второго сына, наказав Эдварду молиться за Френсиса и Генри, которые теперь вместе будут в раю.
Наконец, решив уделить внимание здоровью детей, чета Вудов зимой 18891890 гг. отправила их на Мадейру, так как старший сын и наследникЧарлибыл болен туберкулезом. Там Чарли вдобавок ко всему прочему заразился желтухой, сестра Эдварда Мэри заразилась оспой и также чуть не умерла, но, по счастью, все-таки выжила. Сам Эдвард, бегая по холмам, упал и сломал себе передние зубы, что привело к очень болезненному и неприятному знакомству с американским дантистом.
Когда летом 1890 г. семья вернулась домой, стало понятно, что поездка только ухудшила здоровье 20-летнего Чарли. В тот же период леди Агнес заразилась брюшным тифом, но к ней Господь, к которому взывали в Хиклтоне особенно рьяно, был милостив. Она выжила, но Чарли умер в сентябре того же года. Смерть старшего сына стала не только очередной трагедией, заставляющей набожных соседей из других «великих семей Севера» усомниться в благочестивости Вудов, это событие сделало наследником и титула, и фамильного состояния самого младшего сынаЭдварда. Результат, который мало кто мог предвидеть.
И результат этот отразился на отношении лорда Чарльза к своему единственному выжившему сыну. Не думая смягчить наказания и отказаться от традиции физического насилия в воспитании, он всю свою любовь, предназначенную трем умершим сыновьям, перенес на Эдварда: «Как будто вчера я помню день, когда ты родился; радость и такое же мое горе, мой любимый. Я знал о проблеме твоей руки и чувствовал, что отдам все что угодно, чтобы как-то облегчить ее. Я тогда молился всем своим сердцем: так как все мы должны нести свой крест, пусть это будет самой тяжелой твоей ношей, а другие бы тебя не коснулись. Я действительно думаю, что Бог наделил тебя многими достоинствами: характером и расположением, желанием любить Его. Но мой дорогой сын, я не буду говорить об этом; я хочу только сказать, что я действительно люблю тебя всем своим сердцем и молю Бога сдерживать и благословлять тебя всеми способами, сохранять тебя верным Ему. Сделай что-то достойное для Его церкви, прежде чем ты умрешь, это должно понравиться Ему».
Помимо дел духовных лорд Чарльз был занят и практическими. Он начал перестраивать второе свое имениеГэрроуби. Точнеерасширять, добавив и без того внушительному дому несколько залов, а также сделав специальную тайную комнату с хитрыми проходами, благодаря которым человек мог исчезать в одной части дома и появляться в другой совершенно неожиданно. Этими ходами лорд Чарльз с удовольствием пользовался, чтобы пугать домочадцев и гостей. С этими же целями он купил коллекцию черепов у своего друга-медика в Лондоне, а также набор отвратительных масок, по-видимому, сделанных из человеческой кожи. Иногда он надевал одну из этих масок и с дикими криками выскакивал из темноты на детей. Те в страхе разбегались. Они свято верили в то, что, если доберутся до своих спален, будут спасены. Они бежали туда, сломя голову, но благодаря тайным ходам лорд Чарльз оказывался там раньше и встречал их в своей страшной маске, лишая надежды спастись.
Пока шло строительство, он выгуливал детей в длительных экспедициях далеко от дома. Однажды на такой прогулке за Эдвардом и его сестрой погнался бык, которого они перепугались до смерти, но с тех пор стали «испытывать уважение ко всем быкам, особенно если они были поспокойнее того». Видимо, эта встреча с быком вдохновила неутомимого лорда Чарльза заняться вопросами животноводства. Вскоре в парк Гэрроуби доставили не только пятнистых оленей и яков, пригодных для северных йоркширских широт, но также страусов эму и кенгуру, что наводило ужас на окрестности.