Отчасти перевод был связан с тем, что Эрик подхватил лихорадку денге тяжелое заразное заболевание, переносимое москитами. Все мучительные признаки денге были налицо: озноб, высокая температура, сильные боли в суставах, резкий упадок сил, волдыри по всему телу, кровоточащие при малейшем прикосновении. Иногда лихорадка денге сопровождалась осложнениями, бывали и смертельные случаи. Но у Блэра всё обошлось через две недели он стал выздоравливать, а встав на ноги, подал рапорт о переводе в более цивилизованное место, который был удовлетворен.
Под Рангуном Блэр продолжал исправно служить и даже стал завсегдатаем местного клуба для белых'{133}. Позже в романе о Бирме он писал: «Клуб европейцев духовная цитадель верховной власти, рай, по которому томится вся чиновная и торговая туземная знать». Что собой представляла эта «цитадель», видно из следующих строк того же романа:
«Обшитый досками, пропахший гнилью клуб вмещал всего четыре комнаты. Одну занимала обреченная чахнуть в безлюдье читальня с пятью сотнями заплесневевших романов, другую загромождал ветхий и грязноватый бильярдный стол, довольно редко привлекавший игроков, ибо тучами налетавшая, жужжавшая вокруг ламп мошкара беспрерывно валилась на голову. Имелась еще комната для карточной игры и, наконец салон, с веранды которого открывался вид на реку, хотя сейчас, ввиду палящего солнца, все проемы были завешены циновками. Салон представлял собой неуютный зальчик, устланный кокосовыми половиками, обставленный плетеными стульями и столами с россыпью иллюстрированных журналов, густо украшенный по стенам всякой восточной китаезой и вилками рогов здешних оленей. Свисавшее с потолка опахало лениво пошевеливало в жарком воздухе столбы пыли».
Эрик посещал клуб, выполняя нелегкую повинность, хотя не подавал вида, что эта процедура ему в тягость.
Пребывание в Туанте почти превратило Эрика Блэра в колониального аристократа. Не исключено, что, если бы служба в этом городишке затянулась, писатель Оруэлл так и не появился бы на свет, а полицейский чиновник Блэр, прослужив несколько десятков лет, благополучно вышел бы на пенсию и возвратился в Англию доживать свои годы в относительном довольстве и удовлетворении собой. Действительно, в его распоряжении находился целый штат сержантов и рядовых, дисциплинированно исполнявших приказания начальника. Согласно штатному расписанию трое слуг занимались его бытом, причем между ними было строгое разделение труда: один распоряжался одеждой и прибирал постель, другой убирал домашнее помещение и выносил мусор, третий готовил пишу{134}. Учитывая непритязательность Блэра, работы у слуг было немного.
Но Эрик старался не поддаваться мещанской тяге к колониальной праздности. Главное, чем привлекала работа поблизости от Рангуна, возможность поехать в центр города, побывать в неплохой библиотеке и в книжном магазине. Магазин фирмы «Смарт и Мукердум» был крупнейшим в Бирме и имел известность среди той части проживавших здесь европейцев, у которых было желание читать. К Блэру это относилось в особой степени.
Перед будущим писателем с новых сторон открывался мир английской и зарубежной литературы. Он приобрел и прочитал «Войну и мир» Л. Н. Толстого (позже Оруэлл во многих своих статьях проводил сравнения Толстого с Диккенсом). С немалым интересом полицейский офицер познакомился также с произведениями Дэвида Лоуренса, одного из наиболее известных английских писателей начала XX века, автора психологического романа «Влюбленные женщины», в котором содержался призыв открыться «инстинктивным природным силам» и отказаться от рационализма, господствовавшего в литературе минувшего века. Пуританские критики обрушивались на Лоуренса, считая его произведения непристойными, что тем более обостряло интерес к ним молодого человека.
Правда, иногда Блэр приобретал и такие книги, которые оказывались пустышками. Однако уважение к печатному слову не позволяло просто выбросить их или подарить кому-то. Все купленные в Бирме издания он позже перевез в Великобританию, хотя шутил, что некоторым книгам лучше было бы не просуществовать несколько дождливых сезонов{135}.
За текущими событиями следить было трудно. Радио только появлялось, лондонские газеты прибывали в Рангун на попутных кораблях с месячным опозданием. Блэр, правда, подписался на леволиберальный и даже слывший умеренно-социалистическим журнал «Адельфи», но первые же полученные номера показались ему невероятно скучными, и он, лишь бегло перелистав следующие выпуски, использовал их в качестве мишеней для стрельбы: журнал прикреплялся к дереву, а затем неудовлетворенный читатель с удовольствием «расстреливал» его из пистолета.
Через некоторое время Блэра вновь отправили в провинцию (как уже говорилось, такая ротация была принята в колониальной полицейской службе) в город Маулмейн, где было значительно больше белых, в том числе и его бабушка, а также тетя, вышедшая замуж за колониального чиновника высокого ранга. В одном из писем Блэр с удивлением отметил, что, прожив почти всю жизнь в Бирме, бабушка так и не научилась местному языку{136}. Затем его вернули в Рангун, в другой пригород, Инсейн, но позже, теперь уже по его просьбе, перевели еще дальше в Верхнюю Бирму, в городок Ката. Эрик всё чаще подхватывал простудные заболевания, которые привели к воспалению легких. Считалось, что в Верхней Бирме климат получше. Но просьба о переводе, скорее всего, была связана еще и с тем, что он становился всё более нелюдимым, стремился как можно меньше сталкиваться и с англичанами, несшими здесь службу, и с местными жителями, которыми ему по должности следовало помыкать. Территория Верхней Бирмы бассейн верхнего течения Иравади была наименее населенным районом джунглей. Европейцев здесь почти не было.
Эрик наслаждался буйной местной растительностью, разнообразным животным миром, представители которого почти не боялись людей и не вели себя агрессивно; диковинными водопадами и чистыми речными потоками. В Кате, однако, наступил рецидив лихорадки денге. Надежные лекарства против этого заболевания не созданы до настоящего времени. Не исключено, что именно эта болезнь привела к серьезному ухудшению здоровья Блэра, общему ослаблению организма и участившимся легочным недомоганиям.
Лечил Эрика местный врач, индус по фамилии Кришнасауми, с которым у пациента установились дружеские отношения. Оба они ощущали себя не на своем месте Блэр всё более тяготился полицейской службой; Кришнасауми чувствовал себя не в своей тарелке, так как бирманцы смотрели на него как на привилегированного слугу колонизаторов. Врач и больной обсуждали колониально-имперские проблемы. Индус искренне защищал британские порядки на субконтиненте, а британец их резко критиковал. (Пройдет не очень продолжительное время, и в романе о бирманских днях, написанном Блэром еще до того, как он стал Джорджем Оруэллом, образ этого врача станет одним из основных, причем окажутся представленными их неординарные взгляды англичанина, выступавшего за самоопределение, и индуса, отстаивавшего преимущества колониального управления.)
В Кате Блэр провел свои последние азиатские месяцы. За время колониальной службы у него не сложились какие-либо четкие политические убеждения. Отвращение к помыканию другими людьми носило чисто эмоциональный характер, однако, безусловно, способствовало формированию в будущем левых, осторожно антикапиталистических, хотя и противоречивых установок.
Личные впечатления полицейского офицера легли в основу многих ярких, порой натуралистических очерков Блэра, написанных в следующие годы. В Инсейне находилась самая большая в Бирме тюрьма огромное мрачное здание, в котором одновременно в нечеловеческих условиях содержались до двадцати тысяч заключенных. Ежедневно здесь приводились в исполнение смертные приговоры. В обязанности британского полицейского офицера, надзиравшего за тюрьмой, не входило присутствие при казни. Но однажды Блэр, стремившийся приобрести самый разнообразный жизненный опыт, отправился в тюрьму и стал свидетелем страшной сцены. Она настолько запечатлелась в сознании Эрика, что позже он посвятил ей один из ярчайших очерков «Казнь через повешение». Вероятно, это страшное впечатление повлияло и на внушающее содрогание описание казни в его антитоталитаристском романе.
Что касается личной жизни, то после расставания с Джасинтой у Эрика долгое время не возникало привязанностей. Время от времени появлялись бирманские девушки, готовые разделить постель с британским полицейским офицером, о чем Блэр цинично делился впечатлениями с сослуживцами о том, например, как приятно заниматься сексом на свежем воздухе, в отдаленном уголке городского парка{137}. В 1945 году Оруэлл говорил своему хорошему знакомому, писателю и историку позднего Средневековья Гарольду Эктону, о своих бирманских похождениях. «Я, пишет Эктон, попросил его вспомнить о жизни в Бирме, и его печальные, честные глаза засветились от удовольствия, когда он стал рассказывать о том, какие сладкие бирманские девушки»{138}.
Такие разовые контакты усиливали презрительное отношение к женскому полу, которое было характерно для героя нашей книги с юношеских лет. Явно под влиянием собственных эмоций возник написанный им «Романс», сочетающий пародию на сентиментальную любовную лирику с описанием откровенных низменных эмоций и мужчины, и его партнерши:
Неопытен и юн
В далеком Мандалае,
Я поражен был девушкой
Ах, прелесть неземная!
Ах, золотая кожа, зубки
И темные власы
За ночь я двадцать джаджей
Бросаю на весы!
Но чистая, печальная,
В глазах тоски печать,
Она по-детски пискнула:
Я стою двадцать пять!
Правда, в 1950 году, когда биография Оруэлла еще серьезно не изучалась и о его пребывании в этих местах широкой публике не было известно, некая дама по имени Элиза Мария Лэнгфорд-Раэ, написала в индийскую газету, что была близка с Блэром довольно длительное время в период его бирманской службы. М. Шелден считает сведения Лэнгфорд-Раэ достоверными{139}, хотя та и сообщает, что Эрик очень хвалил ей и школу Святого Киприана, и Итонский колледж.
В связи с состоянием здоровья Блэр попросил начальство изменить условия его контракта, исключавшего выезд за пределы Бирмы, и покинул ее летом 1927 года. Правда, вначале он осторожно ходатайствовал только об отпуске, но возвращаться, скорее всего, не собирался и, уже находясь в Британии, договорился о полном прекращении действия служебного соглашения. Вот как сам герой передавал свои мысли того времени:
«Когда я ехал домой в отпуск в 1927 году, я наполовину уже решил покончить со своей работой, и сам глоток английского воздуха укрепил меня в этом желании. Я не собирался возвращаться, чтобы опять стать частью этого жестокого деспотизма. Но я хотел значительно большего, чем только избавиться от прошлой службы. В течение пяти лет я был частью системы угнетения, и это породило во мне осознание вины. Я вспоминал бесчисленные лица лица обвиняемых на скамье подсудимых, людей, ждущих решения судьбы в камерах, подчиненных, которых я третировал, и пожилых крестьян, на которых я смотрел свысока, слуг и кули, которых я мог двинуть кулаком, когда был в плохом настроении (почти каждый совершает такие вещи на Востоке, по крайней мере изредка. Восток создает массу провокационных поводов), всё это сурово преследует меня»{140}.
Блэр не преувеличивал. Бывали случаи, когда он срывался и применял физическую силу к кому-то из местных жителей, доставившему ему незначительную неприятность. Профессор Рангунского университета Маунг Хтин Аунг вспоминал, что в те далекие дни, когда он был студентом, произошел следующий эпизод. Он с друзьями находился на платформе пригородной железнодорожной станции, когда бирманский подросток-школьник на бегу случайно толкнул некоего белого господина так, что тот чуть не упал. Господин догнал мальчика и изо всех сил ударил его тростью по спине. Молодые люди окружили господина; завязался спор, продолжившийся и в вагоне поезда. Господин отвечал не очень агрессивно, но с сознанием собственного превосходства. Когда студенты вышли из вагона, железнодорожный служащий объяснил им, что они здорово рисковали, так как спорили с высокопоставленным полицейским офицером Блэром. Аунг, правда, подчеркивает, что Блэр не представился студентам, говорил с ними миролюбиво и не предпринял против них никаких мер{141}.
Более кратко, но не менее четко Блэр характеризовал причины своего отъезда из Бирмы в автобиографии 1940 года: «Я отказался от этой работы отчасти потому, что климат разрушал мое здоровье, частично в результате того, что у меня уже были неопределенные мысли о создании книг, но главным образом потому, что я не мог более служить империализму, который я стал всё более понимать как систему вымогательства»{142}.
Позже Эрик с нескрываемым стыдом рассказывал об одном унизительном эпизоде. Инспектируя подведомственные полицейские участки, он присутствовал на допросе подозреваемого, которого его подчиненные с применением насилия принуждали дать признательные показания. Внезапно к нему приблизился американский религиозный миссионер, который неизвестно каким образом оказался в помещении полиции. В течение нескольких минут он молча наблюдал, как полицейские издеваются над бирманцем, а затем тихо прошептал Блэру: «Я не хотел бы заниматься работой, подобной вашей».
Слова заокеанского миссионера ужалили Блэра в самое сердце, прозвучали острым напоминанием, что он занимается грязной работой, что для американского миссионера и преступники, и полицейские были представителями одной банды{143}.
Глава третьяВОЗВРАЩЕНИЕ
Дорога домой
В конце июня 1927 года, получив разрешение на отпуск, Эрик Блэр отправился в Рангун, а оттуда 14 июля на пароходе «Шропшир» отплыл на родину с намерением, становившимся все более твердым, стать писателем. В начале августа он сошел с корабля в порту Марселя и планировал некоторое время пробыть во Франции, посмотреть Париж, а уж затем возвратиться в родные пенаты. Чуть ли не на следующий день с ним произошел символичный случай.
Эрик зашел в местное отделение какого-то британского банка, чтобы поменять валюту, разговорился с клерком, а затем вышел вместе с ним на улицу. Внезапно они увидели приближающуюся толпу людей в рабочей одежде. Это были демонстранты, несшие знамена и плакаты «Свободу Сакко и Ванцетти!». Кто такие Сакко и Ванцетти, Блэр уже знал из последних номеров газет, которые он теперь, оказавшись на европейской суше, имел возможность просматривать. Это были американские рабочие итальянского происхождения, профсоюзные активисты, анархисты по политическим взглядам, обвиненные в 1920 году в убийстве кассира и двух охранников обувной фабрики в городке Саут-Брейнтри, штат Массачусетс.
На судебном процессе в Плимуте они, несмотря на крайне слабую доказательную базу, были признаны присяжными виновными и приговорены к смертной казни. Дело тянулось еще несколько лет (следующие судебные инстанции то отменяли, то подтверждали приговор). Наконец, в августе 1927 года, то есть как раз тогда, когда Блэр оказался в Марселе, приговор вступил в силу. Сакко и Ванцетти со дня на день ожидали казни на электрическом стуле.
Процесс и последовавшие за ним попытки добиться пересмотра дела вызвали широкий резонанс во всём мире. Многие были уверены в невиновности приговоренных, и процесс стал для них символом политических репрессий в США. Делом Сакко и Ванцетти воспользовались советские власти и выполнявший их волю Коммунистический интернационал. Во многих странах проходили организованные коммунистами демонстрации с требованием освободить Сакко и Ванцетти. Одну из них и увидел Блэр в Марселе.
Четких политических взглядов у Эрика еще не было, да и судьба американцев его, похоже, не очень волновала. Его, однако, сильно задела реплика банковского клерка: «Этих чертовых анархистов надо было просто повесить!» Холодно взглянув на собеседника, Блэр, пожав плечами, ответил: «Но ведь они могут быть не виноваты в преступлениях, за которые осуждены». Удивленный клерк прекратил разговор и удалился.
Блэр запомнил этот случай, поскольку впервые за несколько лет с того времени, как он стал служить в колониальной полиции он почувствовал, что может более не притворяться. Теперь он не обязан быть «белым человеком», произносящим приемлемые фразы, и вправе говорить то, что думает, кому угодно и случайному собеседнику, и чиновнику любого ранга.