И могилу сказки скоро смоют волны
В глубине
Больно, больно плакать над могилой сказки,
Потому что сердце умирает в ней
Больно, больно плакать над могилой сказки,
Не своей
Под стихотворением дата19061909. Метка «1909» понятна: в ноябре этого года история Черубины завершится дуэлью Волошина и Гумилева и поспешным отказом Дмитриевой от страшной «сказки», чуть было не обернувшейся гибелью одного из дорогих ей людей. А вот что означает первая метка«1906»?
Осенью 1906 года Лиля знакомится с Всеволодом Васильевым, двадцатитрехлетним студентом Санкт-Петербургского института путей сообщения. О нем самом известно крайне мало, о начинающейся его любви к Лилесовсем ничего. Можно только гадать, где и как состоялась их первая встреча: в окололитературных кругах, близких Пильскому, на какой-либо из студенческих вечеринок в компании Лилиной сестры Антонины, ровесницы Всеволода, наконец, на одном из бесчисленных религиозно-философских собраний, куда любознательной молодежи того времени трудно было не заглянуть? Первоевряд ли: судя по всему, Васильев мало интересовался не только чужим, но и Лилиным творчеством. Второевполне допустимо, но никаких подтверждений этому нет. Остается третье, тем более вероятное, что впоследствии молодой инженер окажется тесно связан с учением Доктора Штейнера, а его близкий друг еще по гимназии, Борис Леман (запомним это имя!), и вовсе сделает неплохую карьеру антропософа и толкователя каббалы.
Мы не знаем, почему Васильев сделал Дмитриевой предложение практически сразу после знакомства и почему она согласилась. Ясно одно: ее отъезд в Парижих первая разлука и повод проверить серьезность еще неустойчивого, невнятного чувства. Эти определения, впрочем, относятся больше к Лиле, чем к Всеволоду: тот был очевидно влюблен и от слова, данного Дмитриевой, не отказался даже после весьма для него драматичных событий 1909 года, но она сомневалась, «металась, не знала» и паузу в отношениях явно восприняла как возможность приостановиться и разобраться в себе.
И вот в летних парижских стихах появляется странный для свадебного сюжета образ осколковразбитой надежды, разбитого сердца: «Но сердце от первой же ласки / Разбилось, как хрупкий хрусталь», «Надломилось, полно кровью / Сердце, как стекло. / Все оно одной любовью / Истекло». Отметим этот вполне модернистский сбой ритма во всех четных строчках, отметим и то, что собственную помолвку автор воспринимает не как исполнение надежд, а как нечто прямо противоположное. Лиля была благодарна Васильеву за его чувство, за то, что он полюбил ее «черненькой»некрасивой, неловкой, изломанной, но сама она явно мечтала о большем, а помолвка на этих мечтаниях ставила крест. Отсюда и трогательно-наивное, подростковое удивление: «Зовут это люди любовью / Какая смешная любовь!», отсюда довольно печальное «антипризнание» («И венок, венок мой бедный / Ты уж сам порви. / Посмотри, какой он бледный / Без любви»), отсюда и горечь о сказке, которая не успела исполнитьсяа ее уже схоронили.
В 1907 году Лилина роль в их романе свидетельствовала скорее об отчаянной готовности выйти замуж за первого встречного, чем о первой любви. Если вспомнить, что, пребывая в тени блистательной Лиды Брюлловой, Лиля нечасто привлекала мужское внимание, это можно понять; интересно другоепочему за столько лет, проведенных почти что поврозь (окончив институт, Васильев уехал отбывать трехлетнюю воинскую повинность), они не нарушили слова, данного друг другу осенью 1906-го?
«Я <> была связана жалостью к большой, непонятной мне любви», пишет Лиля, объясняя свое обещание Васильеву. «Все, что было во мне хорошегопрямо или косвенно, было от Лили», откликается тот. Так или иначе, но когда отгремят выстрелы из пистолетов на Черной речке и утихнет скандал вокруг имени Черубины, Всеволод (Воля) Васильев займет свое место в судьбе Лили Дмитриевой после ее расставания с Волошиным и Гумилевымуже навсегда.
Кстати, среди стихов, написанных Лилей в Париже, есть и одно каноническое «жениховское» (в данном случаеневестино), в котором она обещает возлюбленному дождаться условленной встречи и питает надежду на новую близость:
«Когда выпадет снег», ты сказал и коснулся тревожно
Моих губ, заглушив поцелуем слова.
Значит, счастьене сон. Оно здесь! Оно будет возможно,
Когда выпадет снег.
Когда выпадет снег. А пока пусть во взоре томящем
Затаится, замолкнет ненужный порыв!
Мой любимый! Все будет жемчужно-блестящим,
Когда выпадет снег.
Когда выпадет снег, и как будто опустятся ниже
Голубые края голубых облаков,
И я стану тебе, может быть, и дороже, и ближе,
Когда выпадет снег.
В этом стихотворении особенно ценны зафиксированная прямая речь и отчетливая биографическая подкладка: вероятно, Лиля и Всеволод, расставаясь, предполагали вновь встретиться осеньюкогда в Петербурге «выпадет снег». Сбылись ли их ожидания, неизвестно, но у Лили вскоре после возвращения из Франции действительно начинается новая жизнь.
НАКАНУНЕ
Прежде чем рассказать о Лилином Петербурге 19081909-го, стоит упомянуть вот о чем: парадоксально, но, кажется, ее настоящее приобщение к современной русской литературе происходит в Париже.
В 1900-е годы культурным центром русской жизни во Франции была мастерская художницы Елизаветы Кругликовой на улице Буассанад. Общительная, авантюрная, увлеченная хозяйка мастерской живо интересовалась современным искусством и охотно предоставляла гостям площадку как для общения, так и для серьезной работы, во время отъездов в Россию позволяя им пользоваться помещением и всеми своими живописными принадлежностями. В разные годы на улице Буассанад, 17, останавливались художники Б. Матвеев, Ф. Малявин, М. Волошин, известный тогда едва ли не более как живописец, нежели как поэт Дружбу с Волошиным Кругликова особенно ценила, и окружающие это зналив 1902-м Борис Матвеев рассказывал в письме к матери: «Был на вечере у Кругликовой. Там было много народа: компания французов, в которой участвовал и я, устроили шарады в лицах. Было слово ВолошинVol-oh-chin. А целое, то есть самого Волошина, представлял я, загримировавшись очень удачно: я сопел, как он, и читал его стихи».
К тому времени Кругликова с Волошиным были знакомы всего только год, но успели совершить вместе пешее путешествие в Испанию. Художница привезла оттуда искреннее признание«Никогда, ни с кем я так весело не путешествовала!», сам Волошинпрелестные «Кастаньеты», посвященные смелой спутнице и воскрешающие в памяти «танец быстрый, голос звонкий, / Грациозный и простой, / С этой южной, с этой тонкой / Стрекозиной красотой». Думается, Дмитриевой с ее любовью к Испании было бы о чем поговорить со своей тезкой; думается также, что с неменьшим любопытством слушала бы она и отзывы о Волошине, с которым в марте 1907-го чуть не пересеклась в Петербургевесной этого года супруги Волошины, Максимилиан и Маргарита (Аморя), квартировали в знаменитой «Башне» у Вячеслава Иванова, а сама Лиля Дмитриева преподавала немецкий язык его пасынку Косте. А уж в Париже-то имя Волошина было тем более на слуху! Художник, поэт, неутомимый путешественник, странствующий по странам, музеям, библиотекам; убежденный символист, мистик, уверенный, что на парижской площади Иль де Жюиф по ночам слышатся голоса казненных тамплиеров; последователь всевозможных новоявленных религиозных и оккультных течений; постоянный связной между Россией и Францией, а также между представителями разных поэтических и даже политических партий, он как нельзя лучше воплощал в себе всю эту лихорадочную атмосферу рубежа вековатмосферу непрерывного духовного поиска, политеизма, жизнетворчества и уверенности в безграничных возможностях человека-творца.
С легкой руки Волошина, любившего дарить друзьям друзей (слово самой Кругликовой: «Очень скоро Макс становится центром моего круга знакомых, бесконечно увеличивая его»), в парижской квартире художницы царил почти коктебельский дух юного творческого содружества. Веселые розыгрыши и религиозные диспуты, научные доклады и сценические этюды, музыка и поэзия Слава о доме на улице Буассанад распространялась далеко за пределы Парижа, была наслышана о нем и Дмитриевапо всей вероятности, еще в «пильских» кругах, а то и в ивановской «Башне». Жадная до всего нового, в свободное от учебы время она заглядывает к Кругликовойи застает там художника Себастьяна Гуревича (поговаривали, что он был близок к эсерам, а раз так, то у них могли найтись и общие знакомыете же Шаскольские), который предлагает Лиле позировать ему для портрета.
Это предложение могло смутить Лилю. И пусть мы не знаем ни ее реакции, ни того, был ли в итоге написан портрет, сам по себе факт подобного предложенияповод поговорить о том самом, что беспокоило Лилю всю жизнь: о ее внешности, описываемой разными мемуаристами столь по-разному, что более противоречивого портрета, пожалуй, мы не встретим во всей истории русской литературы XX века.
Легенда о Лилиной некрасивости стала частью расхожего мифа о Черубине. Главную роль тут сыграла Марина Цветаева, в блестяще проницательной статье «Живое о живом» (1932), посвященной Волошину, припечатавшая со свойственной ей бескомпромиссностью определения«некрасивая любимица богов»:
Некрасивость лица и жизни, которая не может не мешать ей в даре: в свободном самораскрытии души. Очная ставка двух зеркал: тетради, где ее душа, и зеркала, где ее лицо и лицо ее быта. Тетради, где она похожа, и зеркала, где она не похожа. Жестокий самосуд ума, сводящийся к двум раскрытым глазам. Я себя такую не могу любить, я с собой такой не могу жить. Этане я.
Собственно, с цветаевской статьи и началось припоминание истории Черубины. Прежде этих событий кратко касался лишь вышедший в 1921-м очерк-некролог А. Толстого «Гумилев», ну и устные мемуары Волошина, записанные Т. Шанько в Коктебеле в 1930 году. А вот «Портреты современников» С. Маковского (1955) и «Жизнь на восточном ветру» И. фон Гюнтера (1966) в сущности повторили то, что уже было высказано Цветаевой: некрасивая Дмитриева выдумала красавицу Черубину, чтобы образ лирической героини ее стихов соответствовал образу автора.
Но так ли уж автор была некрасива?
Цветаева, конечно, несколько спрямляет ситуацию, приписывая мистификацию Дмитриевой и Волошина действию непреложного жизненного закона«любят красивых, некрасивыхне любят». Между тем сам Волошин высказывается мягче: «Лиля, скромная, неэлегантная и хромая»и это больше похоже на правду, чем ее якобы бросающаяся в глаза некрасивость. О «невыигрышном» стиле Дмитриевой упоминают и щеголь Гюнтер, и денди Маковский; действительно, заработки учительницы, из которых львиная доля уходила, скорее всего, на уплату врачам, не позволяли ей хорошо одеваться, а в дешевых, заурядно скроенных платьях ее невысокий рост и хромающая походка были особенно приметны. Зато как органично выглядела Лиля в Крыму, во владениях Волошина, в просторной и длинной рубахе, босая, с неизменно повязанной головой!
Кстати сказать, из всех знавших Лилю наиболее отталкивающие ее портреты оставили именно Гюнтер и Маковский, по гневным словам Волошина, буквально ненавидевший «плебейку хромушу Дмитриеву» (но если и ненавидевший, то не столько как человекаон ее почти и не знал, сколько как явление разночинки, пытавшейся пролезть в высокие сферы искусства, оберегаемые от «профанов», да еще и составлявшей разительный контраст по отношению к даме его сердца аристократке Черубине де Габриак). Эстеты, богатые баловни, они требовали от пишущей женщины прежде всего изысканности, утонченности, приближения к прекрасному. И если воспоминания Гюнтера о внешнем облике Лили еще сохраняют некоторую объективность, то образ, вышедший из-под пера Маковского, получился откровенно пугающим:
Дверь медленно, как мне показалось, очень медленно растворилась, и в комнату вошла, сильно прихрамывая, невысокая, довольно полная темноволосая женщина с крупной головой, вздутым чрезмерно лбом и каким-то поистине страшным ртом, из которого высовывались клыкообразные зубы. <> Стало почти страшно. Сон чудесный канул вдруг в вечность, вступала в свои права неумолимая, чудовищная, стыдная действительность. И сделалось до слез противно и вместе с тем жаль было до слез ее, Черубину
Не стоит, впрочем, забывать, что портрет Лили автор записок рисует, невольно достраивая реальный сюжет до его романтической завершенности: в страшной сказке полувековой давности заколдованная принцесса, конечно, должна была обернуться злой ведьмой, а не скромной безвкусно одетой учительницей. Маковский и сам допускал, что «чудовищная» внешность Лили только представилась ему «по сравнению с тем образом красоты, что он выносил за эти месяцы». Однако уничижительная характеристика оказалась дана, и вот уже Гюнтер, чьи мемуары написаны с явной оглядкой на мемуары Маковского, вторит художнику, разве что несколько сглаживая его слишком уж резкие формулировки:
Она была чуть ниже среднего роста, немного полноватой, но довольно изящной. В России часто встречаются такие фигуры. У нее были странно большая голова, темно-каштановые волосы, отливавшие иногда махагониевым оттенком, желтоватый, почти сырный цвет лица; темно-синие глаза под ее непропорционально большим лбом смотрели печально и угнетенно, хотя она могла быть веселой и очень острой на язычок. Рот ее был великоват, зубы выступали вперед, но губы были полные, красные, красивые. Круглый подбородок казался тоже широковатым, зато шея была тонкой и длинной. Туловище с мягко округленными плечами и несколько выпирающей грудью выглядело довольно неуклюже, но, может быть, из-за не слишком выигрышной одежды.
Удивительно, но на многочисленных Лилиных фотографиях никакой непропорционально большой головы не найтиразве что «лоб в кудрях отлива бронзы», описанный Гумилевым, лоб крупный, крутой и широкий, привлекает внимание. На своих «официальных», скорее всегошкольных, снимках она открывала его, собирая темные волосы в строгий пучок (мало кому идущая, старящая прическа). Но стоило ей выпустить на лоб пышную челку либо повязаться белым платком-тюрбаном, как было принято в Коктебеле, как ее лицо тут же приобретало лукавое выжидательное выражение, нисколько не подтверждающее наблюдение Гюнтера о «печальных и угнетенных» глазах (кстатикарих, а вовсе не темно-синих). Насколько точнее в этом случае Волошин, обронивший при самом начале их знакомства в 1908-м: «Лиля Дмитриева. Некрасивое лицо и сияющие, ясные, неустанно спрашивающие глаза»
Возможно, конечно, что в 1909-м, предчувствуя скорый конец Черубины, Лиля действительно выглядела угнетенной. Но по большому счету образу, описанному Маковским и Гюнтером, соответствует лишь одна фотография Дмитриевой1907 года, где Лиля изображена почти что послушницей: темная одежда, крупный крест на шнурке, высоко зачесанные волосы и исступленное выражение лица, напоминающее о духовном прозрении и телесном страдании. Однако сама отчетливость этого выражения и тщательно подобранная «монашеская» одежда наводят на мысльне постановочный ли это снимок, призванный продемонстрировать все напряжение мятущейся юной души? Впрочем, 1907 год был трудным годом для Лили, и запечатленная в кадре болезненная угнетенность вполне может быть следствием тяжелых учебных нагрузок (кроме занятий в Педагогическом институте она проходила практику в Константиновской женской гимназии) и участившихся приступов кровохарканья.
Все остальные ее фотографии рисуют скорее привлекательный образ сдержанной, чуть ироничной юной женщины с широко распахнутыми глазами: деталь, которую неизменно упоминали все, кто описывал внешность Лили, от влюбленного Макса Волошина до мимолетной приятельницы 1920-х годов антропософки Лиды Хейфец («Огромные, орехово-карие, изумительной окраски, полные света, жизни. <> Я даже рассмотреть ее не успела в первую встречу. Видела одни глаза»). Сам Гюнтер, чей рассказ строится в основном на воображаемой им любовной игре, не забыл подчеркнуть, что «красавицей она не была, но какой-то изюминкой обладалатеми флюидами, которые теперь назвали бы секси. Проявлялось это в том, как она распахивала глаза, как подрагивали ее ноздри, как медленно покачивались ее круглые плечи. <> Не заметить ее было нельзя».
Как-то это видение распахнутых глаз плохо вяжется с их «печалью» и «угнетенностью»! А вот более поздняя характеристика, данная Дмитриевой не кем иным, как Иммануэлем Маршаком, сыном С. Маршака, с которым спустя десять лет ее неожиданно свяжет не только крепкая дружба, но и общее дело:
В воспоминаниях Маковского содержится много неточностей (главнаяутверждение, что часть стихов Черубины написана будто бы Волошиным; сам Волошин это категорически отрицал) и дается не слишком доброжелательный отзыв о внешнем облике Елизаветы Ивановны.