Он чегой-то там сложил, потом умножил, подытожил
И сказал, что я судился десять раз.
Подал мне начальник лист, расписался, как умею,
Написал: «Рецидивист по фамилии Сергеев».
Это был воскресный день, я был усталым и побитым,
Но одно я знаю, одному я рад:
В семилетний план поимки хулиганов и бандитов
Я ведь тоже внёс свой очень скромный вклад.
УГОЛОВНЫЙ КОДЕКС
Нам ни к чему сюжеты и интриги,
Про всё мы знаем, что ты нам ни дашь.
Я, например, на свете лучшей книгой
Считаю кодекс уголовный наш.
И если мне неймётся и не спится,
Или с похмелья нет на мне лица,
Открою кодекс на любой странице,
И не могучитаю до конца.
Я не давал товарищам советы,
Но знаю я, разбой у них в чести.
Вот только что я прочитал про это:
«Не ниже трёх, не свыше десяти».
Вы вдумайтесь в простые эти строки,
Что нам романы всех времён и стран?
В них все бараки, длинные, как сроки,
Скандалы, драки, карты и обман.
Сто лет бы мне не видеть этих строчек,
За каждой вижу чью-нибудь судьбу.
И радуюсь, когда статья не очень
Ведь всё же повезёт кому-нибудь.
И сердце бьётся раненою птицей,
Когда начну свою статью читать.
И кровь в висках так ломится, стучится,
Как мусора, когда приходят брать.
НО Я НЕ ЖАЛЕЮ
У меня было сорок фамилий,
У меня было семь паспортов,
Меня семьдесят женщин любили,
У меня было двести врагов.
Но я не жалею.
Сколько я ни стремился.
Сколько я ни старался.
Кто-нибудь находился,
И я с ним напивался.
Я всегда во всё светлое верю,
Например, в наш совейский народ.
Но не поставят мне памятник в сквере
Где-нибудь у Петровских ворот.
Но я не жалею.
Сколько я ни старался.
Сколько я ни стремился.
Всё равно, чтоб подраться.
Кто-нибудь находился.
И пою я всё песни о драмах.
Всё из жизни карманных воров.
Моё имя не встретишь в рекламах
Популярных эстрадных певцов.
Но я не жалею.
Сколько я ни старался.
Сколько я ни стремился,
Я всегда попадался
И всё время садился.
И хоть путь мой и длинен и долог,
И хоть я заслужил похвалу,
Обо мне не напишут некролог
На последней странице в углу.
Но я не жалею.
И всю жизнь мою колют и ранят
Вероятно, такая судьба.
Но всё равно меня не отчеканят
На монетах заместо герба.
Но я не жалею.
ОШИБКА ВЫШЛА
Я был и слаб, и уязвим,
Дрожал всем существом своим,
Кровоточил своим больным, истерзанным нутром.
И словно в пошлом попурри,
Огромный лоб возник в двери
И озарился изнутри здоровым недобром.
Но властно дёрнулась рука:
Лежать лицом к стене!
И вот мне стали мять бока
На липком топчане.
А самый главный сел за стол,
Вздохнул осатанело
И что-то на меня завёл,
Похожее на дело.
Вот в пальцах цепких и худых
Смешно задёргался кадык,
Нажали в пах, потом под дых, на печень, бедолагу,
Когда давили под ребро.
Как ёкало моё нутро,
И кровью харкало перо в невинную бумагу.
В полубреду, в полупылу
Разделся донага,
В углу готовила иглу
Мне старая карга.
И от корней волос до пят
По телу ужас плёлся,
А вдруг уколом усыпят.
Чтоб сонный раскололся?
Он, потрудясь над животом,
Сдавил мне череп, а потом
Предплечье мне стянул жгутом и крови ток прервал.
Я было взвизгнул, но замолк,
Сухие губы на замок,
А он кряхтел, кривился, мок,
Писал и ликовал.
Он в раж вошёл, знакомый раж,
Но я как заору:
Чего строчишь? Ану покажь
Секретную муру!
Подручный, бывший психопат,
Связал мои запястья,
Тускнели, выложившись в ряд,
Орудия пристрастья.
Я тёрт и бит, и нравом крут,
Могу вразнос, могу враскрут,
Но тут смирят, но тут уймут, я никну и скучаю.
Лежу я голый, как сокол,
А главныйшмыг да шмыг за стол,
Всё что-то пишет в протокол, хоть я не отвечаю.
Нет, надо силы поберечь,
Ослаб я и устал.
Ведь скоро пятки станут жечь,
Чтоб я захохотал.
Держусь на нерве, начеку,
Но чувствуюотвратно:
Мне в горло всунули кишку,
Я выплюнул обратно.
Я взят в тиски, я в клещи взят,
По мне елозят, егозят,
Всё вызнать, выведать хотят, всё пробуют наощупь.
Тут не пройдут и пять минут,
Как душу вынут, изомнут,
Всё испоганят, изорвут, ужмут и прополощут.
Дыши, дыши поглубже ртом,
Да выдохниумрёшь!
У вас тут выдохни, потом
Навряд ли и вздохнёшь.
Во весь свой пересохший рот
Я скалюсь: «Ну, порядки!
У вас, ребятки, не пройдёт
Играть со мною в прятки.
Со мною номер не пройдёт
Товарищи-ребятки!»
Убрали свет и дали газ,
Доска ж какая-то зажглась,
И гноем брызнуло из глаз, и булькнула трахея.
Он стервенел, входил в экстаз.
Приволокли зачем-то таз.
Я видел это как-то разфильм в качестве трофея.
Ко мне заходят со спины
И делают укол.
Колите, сукины сыны,
Но дайте протокол.
Я даже на колени встал,
Я к тазу лбом прижался,
Я требовал и угрожал,
Молил и унижался.
Но туже затянули жгут,
Вот вижу яспиртовку жгут.
Всё рыжую чертовку ждут с волосяным кнутом.
Где-где, а тут своё возьмут.
А я гадаю, старый шут,
Когда же раскалённый прутсейчас или потом?
Шабаш калился и лысел,
Пот лился горячо.
Раздался крик и ворон сел
На белое плечо.
И ворон крикнул: «Невермор!»
Проворен он и прыток.
Напоминаетпрямо в морг,
Выходит, зал для пыток.
Я слабо поднимаю хвост,
Хотя для них я глуп и прост,
Вам за пристрастный ваш допрос придётся отвечать.
Вы, как вас там по именам,
Вернулись к старым временам,
Но протокол допроса нам обязаны давать.
И я через плечо кошу
На писанину ту,
Я это вам не подпишу,
Покуда не прочту.
Мне чья-то жёлтая спина
Ответила бесстрастно:
А ваша подпись не нужна,
Нам без неё всё ясно.
Сестрёнка, милая, не трусь,
Я не смолчу, я не утрусь,
От протокола отопрусь при встрече с адвокатом.
Я ничего им не сказал.
Ни на кого не показал,
Скажите всем, кого я знал, я им остался братом.
Он молвил, подведя черту,
Читай, мол, и остынь.
Я впился в писанину ту,
А тамодна латынь.
В глазах круги, в мозге нули,
Проклятый страх, исчезни!
Они же просто завели
Историю болезни.
НИКАКОЙ ОШИБКИ
На стене висели в рамках бородатые мужчины,
Всё в очёчках на цепочках, по-народному, в пенсне.
Все они открыли что-то, все придумали вакцины,
Так что если я не умер, это всё по их вине.
Доктор молвил: «Вы больны»и мгновенно отпустило,
И сердечное светило улыбнулось со стены.
Здесь не камера, палата, здесь не нары, а скамья,
Не подследственный, ребята, а исследуемый я.
И хотя я весь в недугах, мне не страшно почему-то,
Подмахну, давай, не глядя, медицинский протокол.
Мне приятель Склифосовский, основатель института,
Или вот товарищ Боткинон желтуху изобрёл.
В положении моём лишь чудак права качает,
Доктор, если осерчает, так упрячет в жёлтый дом.
Правда, в доме этом сонном нет дурного ничего
Хочешьможешь стать Будённым, хочешьлошадью его.
Я здоров, даю вам слово. Только здесь не верят слову.
Вновь взглянул я на портреты и ехидно прошептал:
Если б Кащенко, к примеру, лёг лечиться к Пирогову,
Пирогов бы без причины резать Кащенку не стал.
Доктор мой большой педант, сдержан он и осторожен:
Да, вы правы, но возможен и обратный вариант.
Вот палата на пять коек, вот профессор входит в дверь,
Тычет пальцемпараноик, и пойди его проверь.
Хорошо, что вас, светилы, всех повесили на стенку,
Я за вами, дорогие, как за каменной стеной.
На Вишневского надеюсь, уповаю на Бурденку,
Подтвердят, что не душевно, а духовно я больной.
Да, мой мозг прогнил на треть, ну, а вы здоровы разве?
Можно вмиг найти болезни, если очень захотеть.
Род мой крепкий, весь в меня, правда, прадед был незрячий,
Свёкор мой белогорячий, но ведь свёкорне родня.
Доктор, мы здесь с глазу на глазотвечай же мне, будь скор.
Или будет мне диагноз, или будет приговор.
Доктор мой и санитары, и светилывсе смутились,
Заоконное светило закатилось за спиной,
И очёчки на цепочке даже влагой помутились,
У отца желтухи щёчки вдруг покрылись желтизной.
Авторучки острие устремилось на бумагу.
Доктор действовал во благо, жалко, благо не моё
Но не лист, перо стальное грудь пронзило, как стилет:
Мой диагноз«паранойя», это значит, пара лет.
ЛЕТЕЛА ЖИЗНЬ В ПЛОХОМ АВТОМОБИЛЕ
Я вообще подкидыш
И мог бы быть с каких угодно мест,
И если ты, мой Бог, меня не выдашь,
Тогда моя свинья меня не съест.
Живу везде, сейчас, к примеру, в Туле,
Живу и не считаю ни побед, ни барышей,
Из детства помню детский дом в ауле,
В республике чечено-ингушей.
Они нам детских душ не загубили,
Делили с нами пищу и судьбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Я сам не знал, в кого я воспитаюсь,
Любил друзей, гостей и анашу.
Теперь чуть-чуть чегоза нож хватаюсь,
Которого, по счастью, не ношу.
Как сбитый куст, я по ветру волокся,
Питался при дороге, помня зло да и добро,
Я хорошо усвоил чувство локтя,
Который мне совали под ребро.
Бывал я там, где и другие были,
Все те, с кем резал пополам судьбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Нас закаляли в климате морозном,
Нет никому ни в чём отказа там,
Так что чечены, жившие при Грозном,
Намылились с Кавказа в Казахстан.
А там в степи лафа для брадобреев
Скопление народов и нестриженных бичей,
Где место есть для зеков, для евреев
И недоистреблённых басмачей.
Там на заре что надо мы добыли,
Нам там ломы ломали на горбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Мы пили всё, включая политуру,
И лак, и клей, стараясь гниль сболтнуть.
Мы спиртом обманули пулю-дуру,
Так что ли умных нам не обмануть?
Пью водку под орехи для потехи,
Коньякпод плов с узбеками (по-ихнемупилав).
В Норильске, например, в горячем цехе
Мы пробовали пить стальной расплав.
Все дыры в дёснах золотом набили.
Заставь их вынутьденег наскребу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Какие песни пели мы в ауле!
Как прыгали по скалам нагишом!
Пока меня с пути не завернули,
Писался я чечено-ингушом.
Одним досталась рана ножевая,
Другимдела другие, ну а третьимтретья треть.
Сибирь, Сибирьдержава бичевая
И есть где жить, и есть где помереть!
Я был кудряв, но кудри истребили,
Семь пядей и залысины во лбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Воспоминанье, только потревожь я
Всегда одно: «На помощь! Караул!»
Вот бьют чеченов немцы из Поволжья,
А место битвыгород Барнаул.
Когда дошло почти до самосуда,
Я встал горой за горцев, чьё-то горло теребя,
Те и другие были неотсюда,
Но воевали, словно за себя.
А те, кто нас на подвиги подбили,
Давно лежат и корчатся в гробу.
Их всех свезли туда в автомобиле,
А самый главный вылетел в трубу.
БАНЬКА ПО-БЕЛОМУ
Протопи ты мне баньку по-белому,
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.
Протопи ты мне баньку, хозяюшка,
Раскалю я себя, распалю,
На пологе у самого краюшка
Я сомненья в себе истреблю.
Разомлею я до неприличности,
Ковш холодныйи всё позади.
И наколка времён культа личности
Засинеет на левой груди.
Протопи, протопи ты мне баньку по-белому,
Чтоб я к белому свету привык.
Угорю я, и мне, угорелому.
Пар горячий развяжет язык.
Сколько веры и лесу повалено,
Сколь изведано горя и трасс.
Как на левой груди профиль Сталина,
А на правойМаринка в анфас.
Эх, за веру мою беззаветную
Сколько лет отдыхал я в раю,
Променял я на жизнь беспросветную
Несусветную глупость мою.
Протопи, протопи ты мне баньку по-белому,
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне, угорелому.
Пар горячий развяжет язык.
Вспоминаю, как утречком раненько
Брату крикнуть успел: «Пособи!»
И меня два красивых охранника
Повезли из Сибири в Сибирь.
А потом на карьере ли, в топи ли.
Наглотавшись слезы и сырца.
Ближе к сердцу кололи мы профили.
Чтоб он слышал, как бьются сердца.
Не топи ты мне баньку по-белому,
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.
Ох, знобит, от рассказов до тошного,
Пар мне мысли прогнал от ума.
Из тумана холодного прошлого
Окунаюсь в горячий туман.
Застучали мне мысли под темечком,
Получилось, я зря им клеймён
И хлещу я берёзовым веничком
По наследию мрачных времён.
Протопи ты мне баньку по-белому,
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.
ЭЙ, ШОФЁР, ВЕЗИ В БУТЫРСКИЙ ХУТОР
Эй, шофёр, вези в Бутырский хутор,
Где тюрьма, да поскорее мчи.
А ты, товарищ, опоздал, ты на два года перепутал
Разобрали всю тюрьму на кирпичи.
Жаль, а я сегодня спозаранку
По родным решил проехаться местам.
ну, да ладно, что ж, шофёр, тогда вези меня в Таганку,
Погляжу, ведь я бывал и там.
Разломали старую Таганку,
Подчистую, всю ко всем чертям.
Что ж, шофёр, давай, верти, крути-верти свою баранку,
Мы ни с чем поедем по домам.
Подожди, давай сперва закурим,
Или лучшевыпьем поскорей.
Пьём за то, чтоб не осталось по России больше тюрем,
Чтоб не стало, по России лагерей..
Владимир Высоцкий среди зрителей на теплоходе «Шота Руставели»
Публикуется впервые
Из архива Виктора Шульмана
НА БОЛЬШОМ КАРЕТНОМ
Где твои семнадцать лет?
На Большом Каретном.
Где начало твоих бед?
На Большом Каретном. (Припев)
Где твой чёрный пистолет?
На Большом Каретном.
А где тебя сегодня нет?
На Большом Каретном.
Помнишь ли, товарищ, этот дом?
Нет, не забываешь ты о нём!
Я скажу, что тот полжизни потерял,
Кто в Большом Каретном не бывал.
Ещё б! Ведь
Припев
Переименован он теперь,
Стало всё по новой там, верьне верь.
И всё ж, где б ты ни был, где ты ни бредёшь,
Нет-нет, да по Каретному пройдёшь.
Ещё б! Ведь
Припев
КАПИТАН
В ресторане по стенкам висят тут и там
Три медведя, расстрелянный витязь.
За столом одиноко сидит капитан.
Разрешите, спросил я. Садитесь.
Закури. Извините, «Казбек» не курю.
Ладно, выпей. Давай-ка посуду.
Да пока принесут, пей, кому говорю.
Будь здоров! Обязательно буду.
Ну так что же, сказал, захмелев, капитан.
Водку пьёшь ты красиво, однако.
А видал ты вблизи пулемёт или танк?
А ходил ли ты, скажем, в атаку?
В сорок первом под Курском я был старшиной,
За моею спиной такое
Много всякого, брат, за моею спиной,
Чтоб жилось тебе, парень, спокойно.
Он ругался и пил, я за ним по пятам.
Только в самом конце разговора
Я его оскорбил, я сказал: «Капитан,
Никогда ты не будешь майором».
Он заплакал тогда, он спросил про отца,
Он кричал, тупо глядя на блюдо:
Я всю жизнь отдал за тебя, подлеца,
А ты жизнь прожигаешь, паскуда!
А винтовку тебе, а послать тебя в бой,
А ты водку тут хлещешь со мною
Я сидел, как в окопе под Курской дугой,
Там, где был капитан старшиною.
ПОРВАЛИ ПАРУС
А у дельфина взрезано брюхо винтом.
Выстрела в спину не ожидает никто.
На батарее нету снарядов уже.
Надо быстрее на вираже.
Но парус, порвали парус.(Припев)
Каюсь, каюсь, каюсь.
Даже в дозоре можешь не встретить врага.
Это не горе, если болит нога.
Петли дверные многим скрипят, многим поют.
Кто вы такие? Вас здесь не ждут.
Припев