Кроме того, все председатели квартальных комитетов Евпатории, которых на тот момент было в городе более тридцати, дали письменное обещание: «Я, нижеподписавшийся, даю свою подписку в том, что я обязуюсь принять все меры к выполнению приказа Уревкома 85»{176}.
В приказе 52 конкретизировано понятие «нетрудовой элемент». К нему были отнесены:
бывшие землевладельцы, помещики, имевшие не меньше 150 десятин собственной земли и не обрабатывающие ее своим трудом, и арендаторы, имевшие не менее 300 десятин;
бывшие заводчики, фабриканты, владельцы паровых мельниц, маслобоен и прочих технических предприятий;
бывшие владельцы копей, каменоломен, соляных и рыбных промыслов;
владельцы магазинов, бывшие содержатели ресторанов, кофеен и т. д.;
банкиры и т. д.;
домовладельцы, дачевладельцы, владельцы пароходов, судов и т. д.
Таким образом, под определение «нетрудовой элемент» попадали все, эксплуатировавшие чужой труд, а также жившие на проценты от своего капитала.
Регистрации подлежали лица обоего пола от восемнадцати до пятидесяти пяти (а не сорока пяти, как указывалось ранее) лет{177}. Позже в приказе Крымревкома 255 от 27 января 1921 года уточнялось, что к трудовой повинности не должны привлекаться женщины старше сорока лет, а мужчиныстарше пятидесяти{178}.
Приказ 62 понадобился власти, потому что она «потеряла» бывших офицеров, военных чиновников, полицейских, а также духовенство и собственников, «по мирному времени имевших больше 25 000 рублей», и всех эвакуированных, приехавших в Крым при Деникине и Врангеле, которые по определению были враждебны новому государству, РСФСР, и требовали особого учета.
Архивные дела, включающие документы управления Революционного комитета Крыма первого полугодия 1921 года, содержат большое количество приказов именно по теме трудовой повинности. Опираясь на Основной закон РСФСР и Кодекс законов о труде, «обязывающие всех трудоспособных граждан к выполнению общественно полезной работы в интересах социалистического общества», Крымревком объявлял свое право на привлечение даже иностранных подданных к отработке трудовой повинности (параграф 1 приказа 195 от 3 января 1921 года). В списках лиц, зарегистрированных в Евпаторийском отделе управления согласно приказам 62 и 52, на конец 1920 года значатся уже не 210, а 550 человек{179}, а на июль 1921-го679{180}.
Как все эти приказы коснулись Розенбаумов? По-видимому, Зиновий Захарович по первому призыву городской власти зарегистрироваться не явился в подотдел принудительных работв самом первом списке его имя не обнаружено. Зато в документе, датируемом концом декабря 1920 года, в «Списках нетрудового элемента» под 425 мы найдем Розенбаума 3. В.{181}
В сопроводительном письме отдела труда Евпаторийского ревкома от 27 июля 1921 года, направленного в отдел управления, поясняется, что представлены три списка разных категорий нетрудовых элементов на тринадцати листах{182}. В списке 1 были 93 человека, «отправленные на работу в уезд». Список 2, с адресами и фамилиями известных в Евпатории людей, включает 161 человека; например, там зафиксирован уже знакомый нам Н. Е. Бредихин и указан адрес его проживания: Санаторская улица, дом 2/53{183}. Наконец, список 3, составленный строго в алфавитном порядке, с указанием возраста, адресов, рода занятий и, вероятно, количества членов семьи, включает 432 человека. Именно здесь под номером 297 числится «Розенбаум Зельман Вольфов» (большевистские делопроизводители явно не поняли, что Зельман Вольфэто двойное еврейское имя, и записали его вторую часть как отчество): 51 год; проживает по адресу: улица Гоголевская, дом Бредихина; род занятийслесарное дело. В графе неизвестного значения указана цифра «4»; скорее всего, это количество иждивенцев: жена и три дочери{184}. Как видим, химик, бывший владелец крупной аптеки в Петербурге на Невском проспекте, «провизор» по евпаторийским документам 1919 года, в 1921-м занимался в Евпатории «слесарным делом»{185}.
На принудительные работы не брали с пятидесяти одного года. Розенбауму, родившемуся в ноябре 1869 года, в июле 1921-го было 50 лет, так что его тоже могли привлечь к принудработам, однако, похоже, по каким-то причинам всё же не привлекли.
В цепкой памяти Алисы Розенбаум сохранился эпизод проведения в городе «недели бедноты», в ходе которой у буржуазии изымали «излишки» для бедных евпаторийцев. Действительно, в начале 1921 года красное правительство Крыма объявило такую «неделю». Солдаты ходили из дома в дом и, если обнаруживали «слишком много» вещей, изымали их. В список излишков порой входили самые необходимые вещи, отнюдь не являвшиеся предметами роскоши. «Некоторые люди оставались лишь в той одежде, что была на них», вспоминала Айн Рэнд. У Розенбаумов солдаты забрали единственную оставшуюся у них «бесценную роскошь»несколько кусков мыла{186}.
Эти действия осуществлялись в строгом соответствии с установкой на «ущемление буржуазии». Существовала дажеконечно, снабженная грифом «Совершенно секретно»«Инструкция по производству операции в гор. Евпатории с целью изъятия излишков у буржуазии». Согласно этому документу, конфискация должна была производиться тройкой с участием председателя квартального комитета (или замещающего его лица). Изъятое имущество складывалось на подводы и в сопровождении одного из членов тройки отправлялось к уполномоченному либо складировалось в одной из комнат дома, где проводился обыск, которая опечатывалась. Излишками объявлялись предметы обихода сверх установленной нормы на человека, включавшей в себя один мужской костюм или два женских, одну пару обуви, два комплекта постельного белья, три пары носков или чулок, три носовых платка, один головной убор, летнее и зимнее пальто или шубу, два комплекта нижнего белья, два полотенца, головной платок, одеяло, подушку; продовольствие: по три фунта сахара, соли, кондитерских изделий, по фунту мыла, свечей, чая, кофе или какао, 45 фунтов муки, десять коробков спичек; 15 тысяч рублей (напечатанная цифра «50 000» зачеркнута), по одному перстню, нательному кресту и т. д.{187}
Читатель может предположить, что после национализации магазина отца и реквизиции «излишков» Алиса Розенбаум должна была возненавидеть красных и преисполниться любви к белым. Но это было не так. Для нее были одинаково неприемлемы методы и тех и других, о чем красноречиво свидетельствует высказывание, опубликованное уже после ее смерти:
«Когда он (Крым. Л. Н., М. К.) был оккупирован Белой армией, я почти жаждала возвращения Красной армии, и наоборот. На практике между ними не было особой разницы, была лишь в теории. Красная армия выступала за тоталитарную диктатуру и власть с помощью террора. За Белой армией не стояло ничего; я повторяю: ничего. В ответ на чудовищное зло, с которым они боролись, белые не нашли ничего лучше, как провозглашать самые пыльные, банальные и пропахшие лозунги того времени: мы должны сражаться, говорили они, за Святую Матерь Россию, за веру и традиции Пассивным и безразличным образом большинство русских людей стояли за Белой армией: они были не за белых, а только против красных; они боялись злодеяний красных У красных был стимулобещание всеобщего грабежа; у них было руководство и полудисциплина криминальной банды; у них были псевдоинтеллектуальная программа и псевдоморальное оправдание. У белых были иконы. Победили красные{188}.
Рупором пришедшей к власти новой политической силы стала большевистская пресса. Сегодня трудно судить, насколько эффективно работала приведенная ниже информация, какой мог быть эффект от исполнения приказов и требований советских руководителей Крыма и Евпатории. «Всё будет нашим!»таков заголовок одного из материалов новой газеты «Известия Военно-революционного комитета г. Евпатории и уезда». Кажется, именно в соответствии с этим лозунгом власть стала стремительно и безоглядно действовать сразу после своего утверждения в городе.
Лишь полмесяца понадобилось ей, чтобы начать последовательную реализацию политики национализации. Дачи, находившиеся около Евпатории, были объявлены достоянием трудового народа, необходимым для организации его санаторно-курортного лечения{189}. Коммунальный отдел ожидал от ревкома разрешения немедленно национализировать имеющиеся в городе парикмахерские{190}. Кинокомитет Евпатории национализировал кинотеатры «Модерн» и «Наука и Жизнь», которые тут же были переименованы соответственно в «I Советский народный» и «II Советский народный»{191}. Здание I Советского (бывшего городского) театра, представлявшее художественную ценность, тоже было национализировано. К счастью, по требованию Я. А. Тугендхольда ему обеспечили охрану.
Декабрь 1920 года стал в городе временем учета и регистрации всего и вся; похоже, на практике реализовывалась мысль пролетарского вождя: «Социализмэто учет». Совнархозам предписывалось учесть запасы спирта и фруктов{192}. К суду ревтрибунала грозили привлечь не вставших на учет в трехдневный срок владельцев магазинов, швейных и пишущих машинок{193}. Также в течение трех дней со дня публикации приказа 30 от 15 декабря 1920 года по отделу народного образования все лица, «у коих имеются фотографические аппараты, части их, фотографические принадлежности и материалы», должны были предоставить подробные списки во внешкольный подотдел{194}. По каким-то неведомым обстоятельствам евпаторийцам всё же удалось отстоять право не предъявлять для учета личные фотографии, а ведь ставился вопрос и об их национализации! Нетрудно представить себе положение евпаторийских фотографов, если бы в их архивах были обнаружены, например, фотографии, сделанные во время приезда царской семьи. А такие, без сомнения, были. В библиотеке «Таврика» при Центральном музее Тавриды в Симферополе хранится уникальный альбом фотографий 19151920 годов евпаторийского фотографа Кирилла Афанасьева, подаренный музею его внуком, в котором легко обнаружить пустующие страницы со следами уничтоженных снимков. 10 декабря Евпаторийский уездный военный комиссариат потребовал, чтобы все частные лица в трехдневный срок явились туда с письменным перечнем предметов, подлежащих взятию на учет: велосипеды, футбол (видимо, имелись в виду футбольные мячи), турники, параллельные брусья, шесты, «кобылы» для прыганья, гири, фехтовальные шпаги и маски, диски для метания, принадлежности для лаун-тенниса и крокета. Евпаторийцам предписывалось сдать в трофейную комиссию лошадей, конское снаряжение, повозки, коляски, военное имущество{195}. Подотдел дошкольного образования к началу декабря взял на учет армянскую библиотеку, богатейшую библиотеку караимского общества Карай Битиклиги и склад караима Аваха{196}. Приказ отдела народного образования 30 от 15 декабря 1920 года предписывал всем лицам, имеющим значительное собрание книг (начиная от ста штук), не позже 18 декабря предоставить во внешкольный подотдел подробную опись всех книг, но оговаривал: «В нужных случаях будут выданы охранные грамоты». Под угрозой конфискации горожанам было приказано сдать под расписку в бывшую городскую публичную библиотеку книги, принадлежащие бежавшей «буржуазии»{197}. В то же время местный отдел Крым-РОСТА потребовал от жителей сдать газеты, журналы и другие полиграфические материалы времен Деникина и Врангеля независимо от их количества{198}.
Для учета и охраны художественных ценностей все граждане Евпатории, имевшие картины, статуи, гравюры, ковры, коллекции старинных вещей, музыкальные инструменты всех видов и нотные библиотеки, были обязаны в пятидневный срок зарегистрировать их в подотделе искусства на предмет получения печатных охранных квитанций. Неисполнение этого требования влекло за собой ответственность по закону Советской Республики{199}. Срок регистрации музыкальных инструментов и нот заканчивался 18 декабря 1920 года. Власть грозила: незарегистрированные инструменты и ноты будут реквизированы{200}. Это значило, что Розенбаумам (или их домовладельцу Бредихину) пришлось зарегистрировать пианино, на котором играла Наташа. 23 декабря Тугендхольд докладывал коллегии Наробраза, что все магазины музыкальных инструментов и музыкальное имущество взяты на учет и сосредоточены на центральном складе, там же устроена музыкальная мастерская{201}.
Журналистам, литераторам и техническим газетным работникам предлагалось с 4 по 10 декабря зарегистрироваться в местном отделе Крым-РОСТА{202}. Евпаторийский уездный военный комиссариат призвал представителей спортивного сообщества явиться для регистрации{203}. Совнархоз под угрозой ревтрибунала приказывал зарегистрироваться инженерам, техникам, архитекторам и десятникам{204}.
Национализация «буржуйской» собственности коснулась и Розенбаумов. По приказу Крымревкома 138 от 18 декабря 1920 года имущество аптек было объявлено народным достоянием{205}. Так что Розенбауму пришлось снова расстаться со своим деломаптечным магазинчиком. Несмотря на это, он как бывший владелец аптеки должен был согласно приказу Ревкома Крыма 351 от 3 мая 1921 года предоставить городу два термометра и один шприц в связи с тяжелой обстановкой в медицинских учреждениях{206}.
Зато Анна Борисовна с ее педагогическим образованием даже в самое беспросветное в материальном плане время имела шанс получить работу, а с ней и хлебную карточку. Известно, что трудовой паек, который получали учительницы одной из школ города в октябре 1921 года, включал 3/4 фунта (чуть больше трехсот граммов) хлеба, полфунта сахара, фунт соли и десять фунтов овощей.
Молодая власть Советов в Евпатории, очевидно, используя опыт победившего в других российских регионах большевизма, умело структурировала жителей через профессиональные союзы. В городе одно за другим проходили собрания членов учительского союза, союза врачей, союза строительных рабочих{207}. С 15 по 19 декабря в Пушкинской аудитории состоялись общие профсоюзные собрания работников коммунального хозяйства, местного транспорта, народного питания и общежития, народной связи, земли и хозяйства, а также лиц, работающих по найму{208}. Были образованы профсоюзы металлистов, работников пищевой и швейной промышленности, искусств, медиков, строительных рабочих, полиграфистов, советских служащих, работников просвещения и социалистической культуры, кожевников, деревообделочников. К концу января 1921 года 16 общественных профессиональных организаций были объединены под руководством Оргбюро и собраны в здании Дворца труда (бывшая гостиница Бейлера), в котором профсоюзы позднее разместили и рабочий кинотеатр, и библиотеку{209}. Нельзя думать, что профсоюзы стали противниками победившей партии и противостояли власти в вопросах нарушения прав человека, в том числе конфискации частной собственности. Они, «школа коммунизма», были правой рукой Советов.
Можно сопоставить грабительские методы работы советской власти с аналогичной деятельностью городской управы под контролем белогвардейцев, когда она в разоренной Гражданской войной и революцией Евпатории тоже была вынуждена искать способы поддержки, например, безработных. Именно для такой категории горожан в феврале 1920 года управой была организована помощь нуждающимся, в которой имущим людям предлагалось поучаствовать. Но благосостояние многих в прошлом богатых людей оказалось подорвано. К примеру, князь Н. С. Волконский объяснял свой отказ председателю комиссии по сбору денег для безработных, начальнику Евпаторийского уезда: «Сам я беженец из Совдепии и в Крыму никакой недвижимости не имею»{210}. По этому же поводу караим Я. Б. Гелелович предложил комиссии обратить свой взор на тех, «кто занимается спекуляцией движимого и недвижимого имущества, а также съестными припасами», вот они-то «прибавили миллионы»{211}. Так что имущих обдирали и белые, и красные.
Очевидно, именно «излишками» зажиточных людей был озабочен Военно-революционный комитет Евпатории, опубликовавший приказ о создании комиссии «по сбору белья с буржуазии»{212}. До учебных заведений довели информацию за подписью заведующего евпаторийским отделом народного образования Роберта Уйски, что отделом учреждена комиссия для распределения обуви, белья и одежды между учащимися всех школ; администрация воспитательных учреждений должна была предоставить списки нуждающихся{213}.
Во время «недели бедноты» отец одноклассницы Алисы, в прошлом промышленник, владевший при белых небольшим производством, был арестован и расстрелян. Его тело нашли на берегу моря. Из всего того, что солдаты награбили в его доме, в школы был направлен лишь комплект одежды для ученицы. Чтобы решить, кто получит поношенную одежду, девочки должны были тянуть жребий. Айн Рэнд вспоминает: