Пусть Клюев будет («а поэт огромный», признаётся Есенин Орешину) но только среди других: Орешина, Ганина, Клычкова, Карпова, Ширяевца.
Хотя в этой компании Есенин самый молодой, но зато самый талантливый и дерзкий, а значит, главенствовать будет он. Клюев же пусть сбоку пристраивается.
В те месяцы Есенина был очарован Белым. Блок заметил, что Есенин даже манеру разговаривать успел перенять от Белого: взволнованную, сбивчивую, вдохновенную.
Белый был сильным поэтом, с обилием восклицаний, перепадов и сломов, хотя шёл в большой степени от ума. В период создания своей революционно-христианской космогонии Есенин по внешним признакам созвучен с Белым, но вскоре вернулся к природной распевности и мысли сердечной, а не умственной.
Однако о повести Белого «Котик Летаев» Есенин напишет единственную за всю жизнь рецензию на прозаический текст, называя его гениальным.
«Буйство глаз и половодье чувств» из позднего стихотворения Есенинаэто чуть (и в лучшую сторону) переиначенные «водопады чувств» из «Котика Летаева».
Но главным для них на то время была схожесть восприятия происходящего в стране. Белый слышал «ритмы Нового Космоса». Писал так: «Как подземный удар, разбивающий всё, предстаёт революция; предстаёт ураганом, сметающим формы».
Белый мог бы сменить Клюева и стать для Есенина более чем учителемдругом. Однако он в учениках не нуждался, да и социальная разница неизбежно сказывалась. Белыйна самом деле Борис Николаевич Бугаевбыл профессорским сыном и наследственным дворянином. Всё то в происходящей революции, что Есенин считал частью собственной природы, Белый видел очередной, взамен прежних, формой. Это неизбежно чувствовалось.
Иванов-Разумник предложил тогда Белому редактировать сборник «Скифы»; но Есенин точно знал, что настоящий скиф здесь он, и все были обязаны с этим считаться.
Орешину Есенин, хотя и смеясь, признался, будто бы чуть иронизируя над собой, но одновременно делая серьёзную заявку: «А знаешь мы ещё и Блоку, и Белому загнём салазки!»
«Мы» в этом случае было не столько данью приятельству, сколько попыткой говорить за всё простонародье разом.
Есенин, вспоминает Орешин, «хохотал без голоса, всем своим существом, каждым своим жёлтым волосом в прихотливых кудрявинках, и только в синих глазах, прищуренных, был виден светлый кусочек этого глубоко внутреннего хохота».
* * *
Февраль, помимо надежд, дал слишком мало. И тут грянуло событие, о котором Есенин и догадываться не мог. Даже если слышал какие-то смутные разговоры в эсеровских кругах, думал об этом куда меньше, чем о своих новых поэмах.
Разом, в один день, настало время большевистское.
«Есенин принял Октябрь с неописуемым восторгом весь его нечеловеческий темперамент гармонировал с Октябрём», констатирует Орешин.
Слово «нечеловеческий» здесь не случайное: это не эпитет, а что-то вроде диагноза.
Случившееся казалось необъятнымбольше любого другого события не только в русской истории, но даже в мировой.
Более всего в это время Есенин читал Библию.
Так совпало, что и на этот раз Есенин встретил Рюрика Ивнева на набережной Невы. Тот, быть может, уже искал глазами проулок, куда можно спрятаться, но увидел, что Есенин одини радостный, будто распахнутый настежь.
А я брожу, целый день брожу, говорил Есенин. Всё смотрю, наблюдаю. Посмотри, какая Нева! Снилось ли ей при Петре то, что будет сейчас?
Сами названия «маленьких поэм», написанных им сразу после Октябрьской социалистической, «Пришествие» и «Преображение»показательны.
Есенин будто ощутил возвращение Бога на землю и ждал от него немедленных чудес. Не богохульствуя вовсе, а замирая от счастья, просил звонким голосом: «Господи, отелись!»
Многие помнят этот кажущийся хулиганским призыв, но часто забывают, когда это написано: ноябрь 1917-го.
В современной православной традиции такие высказывания, как «Господи, помилуй!» или «Слава Богу», считаются краткими молитвами.
Есенинский случай именно таковон молился.
Господь должен был дать миру «красного телка»этот образ, символизировавший крестьянский рай, преследовал Есенина.
Оставив в стороне едкую иронию прозаика и старика Александра Амфитеатрова, решившего, что Есенин просто соскучился по телятине, отметим иное.
«Телись» надо понимать как производное от «тела». Есенинские слова стоит читать как «Господи, воплотись заново!».
Ходасевич первым догадался, что «красный телок» у Есенина равен Христу.
И тогда сразу всё становится на свои места.
«Господи, я верую!»так начинается первая из вышеназванных поэм, «Пришествие».
Поэт уверяет Господа, что Христос несёт свой крест «из прозревшей Руссии»и надо спасти Его. Сама Русь сошла на землю из «звёздного чрева» и попрала смерть.
Завершается «Пришествие» поэтической молитвойи снова не персонифицированной, а произносимой Есениным как бы от лица всех стоящих рядом с ним:
Уйми ты ржанье бури
И топ громов уйми!
Пролей ведро лазури
На ветхое деньми!
И дай дочерпать волю
Медведицей и сном,
Чтоб вытекшей душою
Удобрить чернозём
Тот же возвышенный настрой и в финале «Преображения»:
Зреет час преображенья,
Он сойдёт, наш светлый гость
Убеждённость Есенина, что юность его и расцвет дара чудесным образом совпали с величайшими событиями в человеческой истории, была непреложна.
Господь, уверял Есенин, смотрит на его Русь и думает о ней:
А когда над Волгой месяц
Склонит лик испить воды,
Он, в ладью златую свесясь,
Уплывёт в свои сады.
И из лона голубого,
Широко взмахнув веслом,
Как яйцо, нам сбросит слово
С проклевавшимся птенцом.
Осталось только дождаться этого слова, понять его и пропеть первым.
Отец Есенина, Александр Никитич, который на ласковое слово щедр не былобе сестры жаловались, что с детьми он общаться совсем не умел, в те же дни вдруг напишет сыну:
«Очень болит сердце о тебе, Серёжа На днях во сне я видел своего отца, который очень тобой любовался. Ради Бога, пришли ответ поскорей».
Письмо получилось будто не мужское, а материнское.
Пока Сергей призывал Господа спасти Сына, явившегося в Русь, его собственный отец, думая о своём сыне, предчувствовал недоброе.
Есенин за полтора месяца так и не нашёл времени, чтобы ему ответить. Не дождался папаша письма.
* * *
О поэтических возможностях Есенина той поры говорят даже его черновики.
Пробуя сочинить новое стихотворение, он пишет первую строку, но почему-то останавливается и решает начать другое стихотворение.
«Мне полной чашей нести»
Нет.
«Строгие равнины»
Нет.
«Колесом на чёрную дорогу»
И снованет.
Но за каждой оборванной строкой стоит огромное!
Предсказание собственной судьбы. Суть его поэтики. И даже готовые названия для трёх книгхоть поэтических, хоть прозаических.
А это всего лишь наброски, которые он никогда потом не использовал.
22 ноября 1917 года Есенин устроил свой первый авторский вечер. Заказал и собственноручно расклеил афиши, на которых было объявлено, что автор выступит с чтением стихов из «Радуницы», поэм «Октоих» и «Пришествие».
Представление Есенина о его месте в поэзииесли не центральном, то в центре, среди немногих иныхи реальное положение дел пока не вполне совпадали. До тех времён, когда на его выступления будут вызывать конную милицию, чтобы предотвратить столпотворение, ещё надо было дожить.
На выступление пришли друзья, несколько солдат, жильцы ближайших домоввсё какое-то развлечение! и десятка полтора-два слушателей. Первые ряды почему-то никто не занял, все будто бы стеснялись, расселись по дальним углам зала.
Вступительное слово сказал Владимир Чернявский.
Есенин, не смутившись количеством публики, читал страстно. Всё в итоге получилось: и зрители к сцене передвинулись, и аплодисменты зазвучали, и общее вдохновенное чувство возникло.
Таков был его почин: сольным голосом, в самом широком смысле, он запел именно тогдав ноябре 1917-го.
В ноябре Есенин проведёт ещё один вечер, но уже в компании Орешина и Чапыгина.
Всем они были хороши, но не хватало в них задора, что ли, вызова, дерзости.
С Клюевым Есенин составлял артистическую пару; законы сцены, увы, значили много. Теперь стало ясно, что работали они на контрасте: Клюевтяжёлый, на вид старше своего возраста едва ли не вдвое, с моржовыми усами, стоялыми глазамии юный, переливчатый, звонкий, синеглазый Есенин.
Клюев к тому же был не просто большим поэтом, но и настоящим артистом.
А Орешинпросто читал. На сцене стоял колом, не шутил, всё делал слишком всерьёз. Ещё более удивительно: этот бывалый солдат, многократно ходивший под смертью, вдруг терялся, если публика слушала рассеянно, и не умел управлять залом.
А поэту нужно уметь и это. Иначе не заметят.
Время требовало чего-то нежданного.
Отстранённое высокомерие Блока, северянинское подвывание, медоточивая манера Клюевавсё это Есенину категорически не подходило.
Но что было нужно?
Футуристов, явившихся и загремевших ещё в начале войны, Есенин знал плохоони казались совсем чужими; но в их поведении, в их скандалах что-то было.
Клюев, догадавшись, что отставлен, в октябреноябре написал «Ёлушку-сестрицу»:
Белый цвет Серёжа,
С Китоврасом схожий,
Разлюбил мой сказ!..
В те же дни Есенин о Клюеве скажет, что тот стал его врагом.
Именно так: врагом.
Видимо, какая-то письменная или устная сцена меж ними разыграласьи взаимные обвинения были серьёзны и обидны.
Вскоре Клюев в одном из писем съязвит: «Вот Есенин так молодец, не делал губ бантиком, как я, а продался за угол и за хлеб, и будет цел и из всего выйдет победителемплюнув всем братьям в ясные очи».
Всё этозавистливая неправда.
И если Клюев имел здесь в виду, что Есенин сочинял приветствующие революцию поэмы, так сам он подобных стихов сочинит втрое больше.
С Ивановым-Разумником тоже случился раздор.
В декабре выйдет второй сборник «Скифов», там будут помещены клюевская «Песнь Солнценосца» и две статьи, выведшие Есенина из себя: Иванова-Разумника и Белого.
Оба они считали тогда Клюева более крупным поэтом, чем Есенин; последнему об этом не сообщали, но в письмах проговаривали как само собой разумеющееся.
И тут вдруг на соседних страницах с есенинскими стихами Иванов-Разумник во всеуслышание сообщает: «Песнь Солнценосца по глубине захвата далеко превосходит всё написанное до сих пор о русской революции».
Есенин вскипел!
Выдавая поэму за поэмой, он был убеждён: ангелы его на крылах несут. И что же?
«За революцией политической, за революцией социальной, пишет Иванов-Разумник о Клюеве, он предчувствует и провидит революцию духовную».
«А я?! хотелось закричать Есенину. Да я писал об этом, когда Клюев даже глаза не разлепил! Это он пошёл по моей борозде, а не наоборот!»
Белый в своей статье туда же: «Сердце Клюева соединяет пастушечью правду с магической мудростью; Запад с Востоком; соединяет воистину воздыхания четырёх сторон Света. И если народный поэт говорит от лица ему вскрывшейся Правды Народной, то прекрасен Народ, приподнявший огромную правду о Солнце нам миромв час грома»
Не скрывая раздражения, Есенин пишет Иванову-Разумнику: «Штемпель Ваш первый глубинный народный поэт, который Вы приложили к Клюеву из достижений его Песнь Солнценосца, обязывает меня не появляться в третьих Скифах. Ибо то, что вы сочли с Андреем Белым за верх совершенства, я счёл только за мышиный писк».
И резюмирует: «Говорю Вам это не из ущемления первенством Солнценосца а из истинной обиды за Слово, которое не золотится, а проклёвывается из сердца самого себя птенцом».
Золотитсяэто у Клюва. А у Есенинапроклёвывается птенцом.
Так надо было это понимать.
Состояние его было исступлённое.
Вне себя от злости, Есенин решил сжечь начатую им специально для сборника «Скифы» пьесу «Крестьянский пир».
Тут, на беду, Зина явилась с работы. Ввиду постоянной нехватки денег, она, будучи беременной, устроилась машинисткой в Наркомат продовольствия. Мужу пришлось согласиться на это, но одеваться попросил максимально строго. То, что жена беременна, ревность Есенина не усмиряло.
Несколькими часами ранее Есенин обнаружил среди вещей своей Зинаиды футляр с кольцом.
Подарки от любовников принимаешь?! закричал он в бешенстве, едва она вошла.
Зинаида ответила что-то, не показавшееся ему убедительным.
Случилась жуткая сцена: всё вокруг переколотили; оскорблял её последними словами; она рыдала.
Потом кое-как помирились.
Вроде всё пошло на лад.
Но, увидев однажды, каким Сергей может стать, Райх не смогла его простить и перестала доверяться ему так, как до этого дня.
Под Новый год, в последний день 1917-го, Есенин всё-таки съездил с Орешиным к Иванову-Разумнику: что-то обсуждали, как-то помирились.
Есенин даже не снимет посвящение ему с «Преображения» и Беломус «Пришествия». Но прежняя близость всё равно пошла на убыль.
Новый год встречали с Зиной и, кажется, с Орешинымесли они с ним только в десять вечера ушли от Разумников, значит, Орешину спешить было некуда.
Но и Есенин, кажется, к жене уже не торопился, если появился дома только за час до Нового года.
Любовь его на глазах истончалась.
* * *
В наступившем 1918 году Блок, наконец, почувствует в Есенине достойного и любопытного собеседника. Ему нужно будет с кем-то сверять свои ощущения. Есенин окажется кстати.
3 января Есенин весь вечер проводит у Блока.
К тому моменту Блок уже считает Есенина крупным поэтом и одному знакомому безошибочно раскладывает ситуацию: «Клюевбольшой поэт, но в смысле версификации Есенин выше его. Он владеет стихом значительно лучше Клюева».
По итогам встречи Блок запишетпосчитает важным! что говорил ему Есенин.
«(Интеллигент) как птица в клетке; к нему протягивается рука здоровая, жилистая (народ). Он бьётся, кричит от страха. А его возьмут и выпустят»
Сам Есенин в этом противостоянии, конечно же, народ.
«Клюевчерносотенный», уверяет Блока Есенин.
Делаем вывод: сам Есениннет, раз даёт Клюеву такую характеристику, скорее, в осуждение. (Черносотенцывраги революции.)
Далее о Церкви и православии: разрушают (храмы, Кремль, которого Есенину не жалко) только из озорства.
Наконец, Есенин осмысленно вводит Блока в заблуждение, говоря о себе, что «из богатой старообряд[че]ской крестьянской семьирязанец».
Правда здесьтолько то, что он рязанец.
Зачем Есенину понадобилась мифическая старообрядческая семьяа значит, и весь род, уходящий в староверство?
Тема эта не случайная и по разряду хулиганских, с примесью весёлого хвастовства, выходок Есенина не проходит.
Основания у есенинского желания быть наследником староверов куда более глубокие, чем может показаться.
Несколько человек видели, как после Февральской революции и ещё до Октябрьской всякий раз, приходя в редакцию газеты «Дело народа», Есенин читал книгу Афанасия Щапова «Русский раскол старообрядства, рассматриваемый в связи с внутренним состоянием русской церкви и гражданственности в XVII веке и в первой половине XVIII века».
Казалось бы, в редакции обсуждают минувшую революцию и грядущие, не менее важные дела. Зиночка Райх сидит, вся как сиреневый куст. А ончитает. Причём именно эту книгу, а не, скажем, «Капитал» или кипы газет, которые наперебой рассказывают о текущем моменте, в котором не мешало бы разобраться. Нет, ему надо про раскол. Какие ответы он там искал?
Посмотрим для начала на ближайших старших товарищей Есенина того времени.
Что общего у Николая Клюева и Пимена Карпова помимо того, что они сочиняли стихи и ненавидели западническую интеллигенцию?
Во-первых, они были участниками революционного движения, причём, если Клюев, просидев полгода в тюрьме, непосредственную революционную деятельность оставил, то Карпов продолжал, невзирая ни на что: будучи призванным в армию, организовал в своём пехотном полку сразу несколько революционных ячеек, в результате чего полк в полном составе перешёл на сторону большевистской революции.
Во-вторых, оба вышли из староверческих семей.
Клюев носил на груди древлеправославный восьмиконечный крест, отвергнутый патриархом Никоном.