Я молюсь Владыке Солнца, приношу любовь и боль свою в благодарность за свет, тепло и жизнь. Я превозношу Владыку над собой, ятварь, вылезшая из подземелий, ползучий гад, кому Владыка Солнца даровал покой. А коль придамся страсти запретной, солгу, убью иль обворую, отправлюсь обратно под землю гнилую, к монстрам, что превратят меня в одного из них.
Я, Маркус Итон, продолжил он молитву, стеклянными радужками впиваясь в купол храма, сгорю от огня, которым живу. Во славу Владыке Солнца, грешен не буду.
Но он врал. Врал, так бессовестно и забито, что, казалось, все в храме это знали. Простые думы обернулись бредом. Чем дальшетем хуже. Он думал, что его видят насквозь, что вот-вот пол разверзнется, и цепкие руки, костлявые и колкие, потащат вниз. И сколько бы Маркус не кричал, сколько бы не умолял, когти не расцепятся. Сейчас это случится. Да, сейчас, он уверен. Маркус уже чувствовал сквозь подошвы ботинок жар палящий, Владыка придет за ним, уже близко
Но отец заботливо отодвинул его в сторону, посчитав, что сын засмотрелся на украшения.
Следом за злостью наступила апатия. Маркус выгорел дотла. Ему было гадко смотреть на себя в зеркало. Дни померкли. Он больше не отвечал ни на звонки, ни на взволнованные тексты. Все надоело, осточертело. Маркус слаб. Парень закрывал глаза в надежде, что больше не проснется. Почему все должно быть именно так? Почему он не родился в другом месте, в другом времени? У него была бы иная жизнь, а не такая паскудная, будто огрызки с королевского стола. Сначала шли вопросы: «почему он?», а потом стало плевать. Какая разница, почему, зачем и как? Это ничего не изменит. Никто ничего не изменит. Маркус забрел в тупик. Конечная станция. Его душа истерзана, а сердце медленно останавливалось. Спустя еще две недели, когда родители покинули дом ради службы, он повернул кран в ванной комнате. Бумажная обертка зашелестела и полетела вниз, словно пух. Лезвие сверкнуло бликом от лампы. Маркус забрался в ванную прямо в одеждеона промокла и начала неприятно липнуть к телу. Он положил локти на бортики. Пальцы крутили острый прямоугольник, который уже был наготове. Маркус обратился к потолку, не зная, что сказать напоследок. Жидкость переливалась через край, капли разбивались о кафель.
Я пытался.
Тем вечером вода окрасилась в красный.
Чуть позже
Отлично! Спасибо за доклад, а следующий, преподаватель спустился карандашом по списку из фамилий, записанных в свободном порядке, так, Маркус простудился. Хван, выходи.
Группа и учитель сидели в большом оперном зале. Они все одеты в белыйсамый шикарный цвет для посещения столь величественных пространств. Таков дресс-код и творческий подход преподавателя. Закругленный потолок выглядел забавно, но, как им объяснили, это нужно, чтобы голос звучал красочнее и сильнее резонировал. Хван вышел в середину, пока все остальные сидели по контуру. Он поправил рубашку и перевернул титульный лист.
Здравствуйте, чуть поклонился, меня зовут Хван Лим, тема моего сегодняшнего повествования«Клуб Певчих Птиц». Но для начала я оговорюсь. Тема действительно очень мрачная, но эти люди были важны для истории и культуры, потому, он боязливо взглянул на преподавателя, но тот подбадривающе тряхнул ладонями, как бы подгоняя, да, «Клуб Певчих Птиц». Он придуман из-за возраста, в которым несколько музыкантов покинули этот мир. У клуба есть несколько принципов: общество принимает туда участников только после смерти. Второй принципвписаны исполнители рок-музыки и блюза. Третийартисты уходят на пике своей славы. На данный момент насчитывается сорок восемь участников. Последней стала певица Эми Таус, а перед ней Курт Кайлин. Он, голос Хван дрогнул. Лим автоматически поднес руку к горлу и потер его. Он совершил самоубийство, почувствовал сухость во рту. Кайлин застрелился из дробовика. Его тело нашли
Но рассказ был прерван. Хван закрыл ладонью глаза, но не смог спрятать слезы, которые покатились по щекам. Ошарашенные ученики начали шептаться, поглядывая на парня, стоявшего в самом центре оперного зала. А Лим все не мог успокоиться. Простой плач перешел в рыдания. Он не мог его контролировать. Все дошло до такой крайности, что учителю пришлось вывести того в холл. Мужчина усадил Хвана на один из диванов в коридоре и протянул бумажную салфетку. Лим охотно принял предмет из чужих пястей и начал вытирать влагу с лица.
Я не думал, что ты такой сентиментальный, преподаватель мягко похлопал его по предплечью, сидя рядом, но это не плохо. Искусство требует эмоций, требует скорби зачастую. Или тебя не музыканты расстроили? мужчина наклонился, чтобы увидеть лик второго. За друга переживаешь? Не волнуйся, он всего лишь подцепил простуду. От нее даже не умирают. Все будет хорошо. Приходи, как полегчает. А доклад был хорошим, молодец, поднялся и удалился обратно, в помещение, где его ждали остальные.
Простуда Никто не знал, что произошло на самом деле. Родители Маркуса, как и он сам, решили сохранить тайну. Даже Хван распознал совершенно случайно. Он пришел навестить его, как обычно делал, когда тому нездоровилось. Дверь открыла госпожа Итон. Она, безусловно, обрадовалась Хвану, но не впускала в жилище. Говорила, что сейчас они заняты. Однако Лим заметил Маркуса, который спустился, надев наушники. Маркус не слышал, как кто-то пришел на порог. Он привычно потянулся за графином с водой. И тогда сердце Хвана упало. Улыбка моментально покинула лицо. На запястьи Маркуса, от ладони и до сгиба локтя, тянулся огромный шрам. Вторая оголенная рука показала те же результаты. Ему еще не успели снять швы. Выглядело не просто жуткотошнотворно. Маркус, разворачиваясь, поднял голову. Они встретились взглядами. Лим задавал всего один немой вопрос: «Почему?». Дверь захлопнулась прямо перед его носом, когда госпожа Итон уловила их зрительный контакт. Она пыталась защитить сына всеми способами, которые были доступны. Даже, если цена томумолчание и пожизненное ношение длинных рукавов. Никто не должен знать истину. Никто не должен знать, что Маркус пытался покончить с собой. Его сразу же припишут к душевнобольным, возникнут проблемы с общественностью и появятся новые вопросы, потом теории, а следомпоползут слухи. Слухи способны разрушить все под корню. Люди, голодные до провокаций и сенсаций, не отпустят семью Итон, зажав в тиски.
Маркус сделал самое привычноеспрятался в спальне. Он ходил взад-вперед, как заведенная игрушка с рынка. По привычке проверял телефонвдруг Хван позвонит? Он же не оставит увиденное просто так. Обязательно спросит и не отцепится, пока не найдет ответ. Черт бы побрал его
Маркус услышал позади шум. Он ошарашено округлил глаза, когда пальцы Хвана подняли оконную раму с внешней стороны. Тот швырнул в комнату свой рюкзак, а следом поставил обутую ногу прямо на письменный стол. Лим неуклюже забрался внутрь, чуть не запутавшись в занавеске. То, каким образом тот вообще залез на второй этаж, так и осталось загадкой. Хван медленно подошел к другу, осторожно, словно боялся спугнуть его. Он остановился, сохраняя между ними небольшую, комфортную дистанцию.
Почему так поступил? прошептал реплику. Почему сделал это?
Маркус понятия не имел, как объяснить, как растолковать?
Потому, что мне сложно.
Сложно? Лим выпал в осадок. И ничего не сказал мне?
Есть вещи, которые я не могу рассказать.
Ты убил кого-то?
Маркус остолбенел, видя, как испуг заполнял лицо Хвана.
Что? Чт Нет, нет, я никого не убивал. Там Другие причины
Хватит отлынивать, Хван злился, но не переходил границу. Он отдавал себе отчет в состоянии другого и не хотел ничего ухудшить. Маркус, ты должен рассказывать все. Вообще все. Тымой лучший друг. Я лучше узнаю какую-нибудь грязь, чем потеряю тебя. На кону стоит жизнь. Твоя жизнь, кусок Кусок. У нас есть мечта. Ты и я, он едва касаемо ткнул ему в грудь указательным пальцем, должны отправиться в Элизиум. Что я буду делать там один? Что я буду делать, если просру тебя? Ты мне нужен.
Не нужен, тон Маркуса звучал расстроено вразрез фразам, что говорил. Ялишний груз. Ты во всем лучше меня. Я тобой восхищаюсь. Ты с таким усердием относишься к своему будущему. Издалека видно, кем станешь. А у меня нет грядущего. Я не настолько яркий, амбициозный или сосредоточенный. Не так сильно стараюсь, не прикладываю столько усилий. Иногда мне кажется, что путь, который я выбрал, просто мираж, который исчезнет с секунды на секунду.
И Потому решил Ты понял.
Хван кивнул на исполосованные нитками кистине хотел произносить вслух. Он банально не сможет. Заговорить о самоубийстве близкого человека выше его сил. Маркус отрицательно покачал головой. Он немного повременил прежде, чем продолжить разговор.
Причина не в моей глупости.
Ты не глупый.
Не перебивай, Итон нахмурился. Я пытаюсь собрать мысли воедино. Ты, черт возьми, даже не представляешь, насколько оно затруднительно. Понимаешь, я боюсь, что ты отвернешься. Самое важное для меня, как показал скромный опыт, это наша дружба. Не каждый день встретишь такого человека, как ты. К тебе все тянутся. Потому, что светишься пуще остальных
К чему ведешь? Лим немного замялся. Похвала хоть и приятна, но он не ощущал, будто действительно заслужил ее.
Какой смысл откладывать неизбежное? Сколько не оттягивай момент, но время будет падать слоями, собираясь в единую массу. Такой миг не пропустить. Начало уже положено, так какая суть сдавать назад?
Хван, ноготь впился в эпидермис пальца, я люблю тебя.
Но Лим не выглядел шокированным. Он по-прежнему выжидающе пялился на Маркуса, будто не получил то, за чем появился перед ним.
Я тоже тебя люблю, а теперь говори причину.
Маркус нервно усмехнулся. До чего же очаровательный и растерянный человек стоит рядом.
Ты не понял, Маркус попробовал произнести слова нежнее, чуть меняя интонацию, я люблю тебя.
Он перевел взгляд на губы напротив. Маркус взялся за чужое лицо и подался вперед. Не стал заходить слишком далекопросто символический поцелуй, чтобы окончательно развеять чужие сомнения об истинности высказывания. За ту секунду, что они был так близко, смог почувствовать под ладонями мягкую кожу. Губы Лима сухие, но Маркус и не строил никаких фантазийон знал, кого целует. Когда Хвана освободили от плена пальцев, он оглушено захлопал ресницами. Не такого ожидал от разговора. Но, признаться честно, догадывался, однако убеждал себя в обратном. Маркус и Куан У них ведь что-то было. Или Хван опять где-то ошибся?
Лим неосознанно качнулся назад. Он волей случая уперся ногой в бок кровати и невольно рухнул на нее, все также не сводя взгляда с Маркуса. Хозяин комнаты наконец-то расслабился. После признания стало легче, как гора с плеч упала. Он оперся спиной о дверцу шкафа.
И Что теперь?
Это ничего не меняет, твердо, но все еще сраженно пролепетал Хван. Ты должен рассказывать мне все. То, что тревожил, злит или обижает. Каждая мелочь важна, слышишь? А такое Всякое бывает. Думаю, понимаешь, что Не могу ответить взаимностью на конкретные чувства, но я никуда не уйду. Не брошу тебя после всего произошедшего. Ты дорог мне, Маркус. Я не могу дать тебе то, чего ты хочешь, но могу остаться лучшим другом.
Постель скрипнула. Лим поднялся, делая несколько шагов вперед. Он развел руки в стороны, приглашая для объятий. И как такому можно противиться? Итон не сдержал улыбки. Вздохнул, окончательно прогоняя грузность. Маркус пустил бы слезу, но давно выплакал свое. Хван был теплым на ощупь, а его нос немного сопел. Лим прислонил ладонь к затылку Маркуса и уложил его голову на свое плечо. Фланелевая рубашка приятно пахла. Стиральным порошком и человеком, который её носил.
Глава Третья. Элизиум, моя леди
эра распустившегося цветка
Утро Багрового Элизиума ничем не отличалось от ночи: шум и гам никогда не спадал в городе, который не дремлет. Алкоголь лился рекой, казино обдирали до нитки болванов. Луч солнца пробился сквозь пышную тучу. Циферблат показывал шесть часов. Хозяева апартаментов в винтажном здании были погружены в безмятежную сонливость. Интерьер купался в теплых тонах: от древесно-коричневого до горчичного. Квартира показывала смесь арт-нуво и гранжа: от нуво форма мебели, цвета и скругленные линии; от гранжаразбросанные вещи Маркуса, которые он забывал убирать на свои места. Хван привык и перестал ругаться, просто смирившись. Высокие потолки позволяли свободно дышать, а летящие занавески в оттенке крем-брюле скрывали небольшой балкончик с тонкими прутьями. На бортике устроилась круглая пепельница с затушенной накануне сигаретой.
В кровати с черным постельным бельем устроились двое. Даже в жаркую погоду одеяло продолжало накрывать их. Рука Маркуса обвила талию лежащего рядом, сам он уперся Лиму в грудь. Хван уткнулся носом в его волосы перед отчаливанием в мир сновидений, притянув ближе. Размеренное дыхание наполняло тишину комнаты наравне с тикающими часами. На тумбочке покоились зажигался, книга и два золотых кольца. Маркус сквозь дрему зашевелился и инстинктивно подался впередближе к приятному теплу. Он чувствовал щекой разнеженный стук сердца Хвана, что только больше успокаивало. Однако идиллия была прервана. С них резко сорвали одеяло, подставляя нежеланной прохладе.
Вставать пора, уроды, Готье, как обычно в их присутствии, был недовольным. Он всегда относился с пренебрежением к этим двоим, особеннок Хвану, когда тот по неосторожности задал один вопрос, оскорбивший Готье по самое «не хочу». Готье Паскальприятный на вид молодой человек, с утонченными чертами и русыми волосами по плечи. Бывало, кто-то решал прокомментировать «отросшие патлы», но замолкал в ту же секунду, стоило Паскалю лишь свирепо глянуть. Готье делал так ненамеренно, просто серьезное лицо и сизые зрачки вкупе с укоризненным молчанием делали свою работу. Незваный гость перевел взгляд на Лима, зажав край покрывала, и скривил лицо в гримасе омерзительности. Какого хрена ты голый?
Это мой дом! Хван, разбуженный так внезапно, был вне себя от ярости. Как ты тут оказался?
Дверь научись запирать, дерьмоед.
Я запер!
Не так хорошо, раз я здесь, Готье съязвил ему, но тут же вернул педантичность. Саманта сказала собраться к двенадцати. Будьте готовы к одиннадцати.
Договорив, он как ни в чем не бывало, пошел к входной двери и сильно ею хлопнул. Готье, кажется, никогда не простит Хвана. Готье являлся правой рукой главы Лантаны, а в ресторане его называли «Администратор». Он стоял на входе, встречал посетителей и провожал внутрь, параллельно с этим подробно докладывая женщине о каждом, его или её перемещении и том, что тот любит на обед. Готье запоминал все: знал наизусть меню, никогда не уточнял имена. Его голова словно карта метрополитена со всеми станциями. В общении он был сдержанным, говорил только по делу, но открытую агрессию проявлял исключительно к Хвану, что крайняя редкость. Саманта дорожила Готье, как ценным человеком, который не предаст и всегда держит голову «на морозе».
Он ходит сюда как к себе домой, Хван повернулся к Маркусу, который надевал излюбленную футболку. Я правда закрыл дверь. Честно. Клянусь своей жизнью. Этот говнюк, что, замки взламывать умеет?
Ну, Итон пожал плечами, улыбаясь, Готье ведь самый приближенный к Саманте. А если так, то есть много деталей, которых мы не знаем. Может, он банки грабил раньше. Маркус взял со спинки кресла шелковый халат, который переливался лиственно-зеленым, и протянул Хвану. Оденься.
Не хочу, тот категорично отвел его руку в сторону. Мое жилищеделаю, что пожелаю.
Но Маркус расправил материю, набрасывая ее на плечи Хвана. Ткань за ночь остыла, потому вызвала на коже череду мурашек. Маркус взял Лима за запястье и потянул на себя:
Надо собираться.
Хван невольно согласился, чуть закатив глаза, и все же поднялся с матраса. Он потопал прямиком в ванную. Не особо энергично встряхнул баллончик, выдавил пену и нанес на лицо. Бритва скользила по подбородку медленно, дабы не порезаться невзначай. Хван хоть и навострился расправляться с процедурой за считанные секунды, но иногда, когда что-то его раздражало, движения приобретали резкость. Наводить марафетобязательное требование с тех пор, как вступил в «Лантану». Как говорила Саманта: «жизнь притворяется искусством», подразумевая, что нужно приблизиться к неотразимости как можно сильнее. В конце концов, и женщины, и мужчины любят образы элегантных и утонченных, а в таком притворстве нет места несовершенствам. Это то, чем занимался Хваночаровывал господ, заманивая их в ресторан. Саманта выбрала его из-за мягких чертони вызывали расположение. Быть в обществе милого пареньказвучит заманчиво, а если такой человек еще и уделяет тебе внимание, показывая, насколько ты ему интересенпревосходно. И плевать, что этолишь красивая ложь, чтобы позже пренебречь высокими чувствами.