Первую ночь Егорьеву пришлось ночевать в лесу, в чащобе, где было холодно и сыро и не давали покоя полчища комаров, но где зато была надежная гарантия не попасться кому-либо на глаза. Проснулся лейтенант рано: на ветках деревьев еще висели клочья тумана. Встал, поеживаясь, попытался натянуть поглубже каску на головуничего не вышло. Подняв отложной воротничок гимнастерки, прижал оба его конца подбородком к шее, упрятал кисти рук подальше в рукава, побрел дальше по лесу.
Еще вчера днем с помощью карты и компаса, которые, к счастью, оказались в его планшете, Егорьев сориентировался на местности. Правда, за пределы карты он вышел уже к прошлому вечерутой деревушки, откуда он столь спешно уносил ноги, нигде отмечено не было. Но у лейтенанта был компас, по которому можно было взять направление на восток, и Егорьев, взяв это направление, всю дорогу придерживался лишь его. Компас стал для лейтенанта надеждой на спасение, заменяя собой проводника и спутника в этой глуши. Единственно, чего компас заменить не мог, так это хлеба насущного. Голод дал о себе знать на второй день, и, уже предчувствуя его, Егорьев хотел в тот, первый день просить продуктов в той самой деревушке. Но видно, не судьбараздобыть себе пропитание лейтенант так и не смог и теперь шел, чувствуя, как голод, просыпаясь, прожорливо начинает заглатывать его изнутри, заполнять сознание, постепенно вытесняя все мысли и чувства, даже одиночества, которого так боялся Егорьев.
И вдруг, как избавление, неожиданно открывшаяся посреди леса земляничная поляна. Егорьев в первую минуту даже не понял, куда он попал: деревья расступились, сквозь окаймленное их ветками светлое окошко вверху брызнул яркий солнечный свет, а меж зеленью травы и изогнувшимися стволами папоротника с зубчатым листом заискрились, засверкали алым сочные крупные ягоды.
Егорьев горстями ел землянику, ползая на четвереньках среди кустов, вместе с листом и плодоножками срывая ягоды, перепачкивая ладони, лицо, одежду, отправлял их в рот. Привел в чувство лейтенанта гулким эхом прокатившийся по поляне чей-то высокий веселый крик.
Егорьев вздрогнул, оглянулся, стоя на коленях и сжимая в кулаках несколько только что сорванных им земляничных ягод. Крик повторился опять, ему ответил второй, также бодро и весело, на другом конце поляны. Егорьев завертел головой, ничего же замечая, и вдруг натолкнулся взглядом сразу на несколько фигур, шедших по пояс в траве, высоко поднимая ивовые лукошки. Лейтенант тут же распознал в них немецких солдат. В расстегнутых кителях с засученными рукавами, с закинутым за спину оружием, они шли, оживленно переговариваясь между собой. Егорьев посмотрел влево, вправоотовсюду шли немцы, помахивая корзинками, котелками, касками. Шли, по-видимому, собирать землянику. Они не видели Егорьева. Догадавшись, какие намерения преследуют немцы, и прикинув, сколько на этой поляне земляники, Егорьев с ужасом закрыл лицо руками и опустился на землю, скрывшись в траве.
Мысли в голове лейтенанта завертелись с лихорадочной быстротой. Очевидно, что он попался. Что же делать? Вытащить пистолет, попытаться пробиться к лесу, пока кольцо вокруг поляны еще не сомкнулось полностью? Но не пробежав и половины расстояния, он будет подстрелен, как заяц. А если даже, допустим, и вырвется из этого круга, все равно ему не уйти от погони в лесу. Да он и слишком расфантазировался, представив погоню в лесу,без всякого сомнения, ему не дадут даже покинуть поляну. Что же тогда? Застрелиться, пока еще не поздно? Сдаться? А может, сидеть тут и, вжавшись поплотнее в траву, ждать своей участи? Пожалуй, последнее самое верное.
Егорьев достал пистолет, вынул обойму, проверяя количество патронов, и обнаружил, что остался только один. В судьбу лейтенант не верил, но тут вдруг представил, не означает ли это предзнаменование, что участь его решена. Не ему ли предназначен этот единственный патрон? Вогнав обратно обойму и сняв пистолет с предохранителя, с трепетом стал Егорьев подносить оружие к голове, еще не имея цели застрелиться прямо сейчас, а просто желая проверить, сумеет ли он это сделать или нет. И (о чудо!) почувствовал вдруг, что рука его не поднимается. Не от страха и нерешимости, нет, а от того, будто уперлась в стену, будто кто-то схватился за нее и держит, и тянет книзу. Егорьев опустил руку, потом снова попытался поднять ее с зажатым в ладони пистолетом. И снова результат был прежнимневидимая сила дала руке с трудом согнуться до половины в локте и дальше не пускала. В ту же секунду Егорьев почувствовал острое, жгучее желание упрятать пистолет обратно в кобуру. Словно кто-то говорил емуубери пистолет, и все будет нормально, только убери
«Только убери»поневоле прошептал Егорьев, повторяя не сказанные, тем не менее шедшие не от него слова. Через секунду руки его были свободны, а оружие лежало в кобуре. «Что же это такое?»мысленно спросил сам себя лейтенант и в то же мгновение услышал совсем рядом шорох травы и громкий говор на немецком языке.
Егорьева снова охватил страх. Он прижался к земле, желая в этот момент срастись с нею, сделаться невидимым в ней. Закрыв голову руками, пытался вспомнить слова слышанной в детстве и давно забытой молитвы, но на память ничего не приходило, и лишь губы беззвучно шептали: «Господи, прости, Господи, помилуй»
Где-то далеко-далеко в светлом прозрачном облаке встала перед глазами Егорьева белокаменная деревенская церковь. Во всей округе церкви были деревянные, а в их деревнекаменная.
Мите семь лет. Раскрыв рот от удивления, он со страхом и в то же время с любопытством смотрит, как снимают церковные колокола. Три малых уже сняли, два из них погружены на телегу, люди в краснозвездных буденовках идут, чтобы оттащить туда же третий. Четвертый, самый большой колокол, продолжает одиноко висеть на колокольне. Никто не решается лезть на головокружительную высоту, чтобы отцепить его. Тогда в центр выходит человек в петлицах и обещает за снятие колокола мешок картошки и полпуда муки. Все жители затихают, услыхав о таком богатстве, но все же желающих взбираться на колокольню по-прежнему нет. Наконец выходит мужичонка, ломает шапку перед командиром. Красноармейцы притаскивают мешки и ставят их около входа в церковь. За мужичком с волнением следят мокрые от слез глаза жены и четырех вцепившихся в мать ребятишеквсе меньше Митьки,бросавших взгляды то молящие на отца, то голодные на мешки. Мужичок смотрит на жену, на детей, вздыхает и, крестясь, входит в церковь. Через несколько минут он на колокольне, залезает на самую верхатуру, пытается снять колокол. А еще через несколько секунд крик пронизывает толпу, все откатываются на несколько шагов назад, и жена с жутким воплем бросается к распростертому на земле телу вдребезги разбившегося человека
С минуту толпа стоит в оцепенении, потом к командиру подходит другой человек и, окинув всех прощальным безнадежным взглядом, заходит в церковь. У этого тоже семья, дети Этот второй (Митька точно запомнил) колокол все-таки снял и спустился живой, только страшно бледный. На другой же день еще одна крестьянская семья осиротела: умер кормилец, а отчегонеизвестно. Тот самый, что снимал и большой колокол.
А он, колокол, лежал еще несколько дней около церкви. На простой телеге увезти его было нельзя, потому ждали, когда из райцентра придет грузовик. Без колоколов церковь стояла поникшая, изуродованная. К ней приходили старики, целовали колокол и долго кланялись ему, но вскоре их прогнали красноармейцы. И до самого вечера пылал сложенный из икон и церковных книг костер, а люди со звездами с дьявольскими улыбками на лицах выносили дорогую церковную утварь и швыряли все на телегу, и пламя, отражаясь силуэтами чертей, плясало на белокаменных стенах
В тот же день, придя домой, Митька застал там плачущую мать с образом Спасителя в руках и с нахмуренным видом сидящего на лавке отца.
«Живи теперь по-новому, сынок,сказал тогда отец.Безон запнулся на мгновение, потом закончил:Без предрассудков».
И вышел вон из избы
И Митька Егорьев стал жить без предрассудков: вступил в пионеры, бегал с барабаном и красными тряпками по деревне с остальными ребятами, пришло времявступил в комсомол
Мать смирилась, ничего не говорила, правда, иногда плакала и образ из угла избы так и не сняла. Только провожая в город, упросила взять с собой завернутый в тряпичку крестик и держать его всегда при себе. Егорьев тогда смеялся, но с матерью спорить не стал, а потом обо всем этом позабыл
Будто за свое спасение ухватился прятавшийся на земляничной поляне лейтенант Егорьев за карман, нащупал холщовую тряпичку, сквозь нееочертания креста. Страх вдруг как-то сразу прошел, а вместо него бодрящей уверенностью влилось убеждениене найдут.
Немцы тем временем преспокойно собирали землянику.
«Так все же вот в чем правда и истина,подумал Егорьев, возвращаясь к своим мыслям, которые пришли ему в голову тогда, перед последним боем, когда копали траншеи.Бог все же есть, и ведь он он помогает мне»
Часа два пролежал Егорьев без движениястолько времени немцы были заняты сбором ягод. Наконец они, по-видимому, собрались уходить: их перекличка стала постепенно смещаться куда-то в сторону, и вскоре криков почти не стало слышно. Егорьев приготовился было уже вылезать и поскорее убраться как можно дальше в лес от этого места, когда трава опять зашуршала звуком шагов. Лейтенант снова скрылся, а как только приподнял голову, чуть не ошалел от увиденного: в нескольких десятках сантиметров, прямо, можно сказать, перед носом Егорьева переминались на месте короткие запыленные сапоги. Сапоги постояли-постояли, потом, видимо, их обладатель решил закурить. Щелкнула спичкане зажглось, еще разспичка с хрустом переломилась. Над Егорьевым кто-то недовольным тоном пробурчал непонятную фразу по-немецки, и наконец уже третья спичка чиркнула с характерным звуком и зажглась. Немец прикурил и, швырнув спичку в траву, поспешил вдогонку за своими товарищами.
Егорьев приподнялся, огляделся вокруг. Увидав вдалеке спину немца и убедившись, что тот находится на безопасном расстоянии и заметить его не может, лейтенант сел, подобрал упавшую почти что ему на голову горелую спичку, посмотрел на нее с разных концов, зачем-то понюхал, сам еще не веря в свое чудесное избавление. Затем, до конца осознав, что чудесное избавление все же произошло в действительности, Егорьев переломил спичку надвое, отбросил ее в сторону, встал во весь рост, уже ничего и никого не таясь, перекрестился и направился к лесу в противоположную немцам сторону.
38
Еще день шел Егорьев по направлению на восток, и еще день у лейтенанта во рту не было ни крошки. Уже не раз задавал он себе вопрос, куда и зачем идет и есть ли в этом хоть малейший смысл? Но никуда не идти тоже не было никакого резона, и он шел, надеясь набрести на какое-нибудь селение, или в конце концов попасться немцам в руки, или еще что-нибудь, лишь бы только не стоять на месте. Однако, осознавая скверное свое положение, Егорьев не испытывал страха перед своей будущностью. Все окружающее было для него таково, словно он смотрел кинофильм, главным и единственным действующим лицом которого был не он сам в реальности, а некто совсем иной, отвлеченный, не имеющий к нему, лейтенанту Егорьеву, никакого отношения. И, если бы не муторное чувство голода, он, пожалуй, уверился бы в том, что сидит в каком-нибудь кинотеатре и смотрит на экран, изображающий все то, что представляется его взору сейчас на самом деле. Такое ощущение было и необычно, и странно, и в то же время надежнобудто чья-то невидимая рука вела Егорьева, придавая ему силы и уверенности. Единственное, что его смущало в этом движении, так это, что шел он как будто вслепую, совсем позабыв о здравом смысле и логических рассуждениях. А может, так оно было и к лучшему
Дороги Егорьев обычно обходил, а тут вдруг случилось, что белый, пыльный проселок вынырнул прямо из-за небольшого бугорка, да так, что лейтенант заметил его извилистую ленту, лишь подойдя на расстояние не более десяти метров. Егорьев прислушалсякругом было тихои решился выйти на дорогу. Впоследствии он не мог себе ответить, зачем он это сделал, наверное, так, предаваясь неосознанному движению. Но выйдя, тут же застыл с перекошенным от ужаса лицом и, передернув плечами, по которым мгновенно пробежал озноб, пожалел, что вообще попалась ему на пути эта дорога.
Влево и вправо, вдоль обочин по обеим сторонам, валялись в различных позах тела людей. С первого взгляда было видно, что погибли они не там, где находились сейчас, а скорее были привезены и сброшены на дорогу. Иных, по-видимому, добивали уже здесь, иные были мертвы раньше, некоторые были вообще без голов, без рук или без ног. Можно было встретить полчеловека, с оторванной нижней частью туловища, а невдалеке на эту нижнюю часть наткнуться.
Егорьев со страхом оглядывал картину леденящей кровь бойни. Взгляд его привлек сытый серый волчище, терзавший на части чье-то мертвое тело. Учуяв приближение живого человека, волк поднял на Егорьева глаза-уголья, присел, прижал уши к голове, угрожающе оскалил выпачканную в чужой крови пасть, обнажая острые клыки, и глухо зарычал. Лейтенант тут же выхватил из кобуры пистолет, направил на волка. Тот мгновенно опустился еще ниже, заюлил хвостом и, не отрывая глаз от фигуры Егорьева, следя за каждым его движением, стал задом отползать прочь, будто зная, что за штуку держал в руке человек.
Егорьев хотел было пристрелить волка и, будь у лейтенанта по крайней мере хотя бы обойма, непременно сделал бы это. Но сейчас побоялся промахнуться, попусту потратив единственный патрончем тогда защищаться от разъярившегося зверя? Волк тем временем все так же осторожно, следя за Егорьевым, добрался до придорожных кустов и, задержав еще мгновение свой взгляд на человеке, вдруг неожиданным, мощным прыжком, перевернувшись в воздухе чуть ли не на сто восемьдесят градусов, перемахнул через кусты и скрылся из виду.
Егорьев, не выпуская пистолета из рук, подошел к одному из убитых. Тот лежал лицом вниз, подогнув под себя левую руку и выпростав вдоль головы правую. На спине, меж ребер, будто стайка жучков, роились несколько входных пулевых отверстий, превратив ткань гимнастерки в этом месте в единую большую дыру с обожженными краями. Рядом лежал другой, затянутый в новенькие ремни, в таком же новом, аккуратно пригнанном обмундировании и в щегольских, до колен, хромовых сапогах с круто загибающимися, почти острыми носками. Закаченные под самый лоб глаза мертво глядели в небо с запечатлевшимся в них выражением ужаса и последнего, смертного страдания. Выкатившись из полуоткрытого рта, застыла, пробежав по подбородку тоненькая струйка крови.
Егорьев отвернулся от этого лица, подошел к третьему, лежащему в нескольких метрах от первых двух. Лейтенант обратил внимание на одну довольно странную деталь: у всех убитых, насколько он успел заметить, были оторваны воротники гимнастерок. Все тела были одеты в советскую военную форму, но, так как все воротники поотрывали, Егорьев званий разобрать не смог. Не нашел лейтенант также и ни одной фуражки, ни одной пилоткивсе головные уборы, кроме надетых на нескольких человеках металлических касок, поисчезали. Вдобавок у всех убитых были выворочены наизнанку карманы и почти у всех сняты поясные ремни и портупеи, по которым можно было судить о принадлежности к солдатскому или офицерскому составу.
Лейтенант еще походил между трупами, насчитал всех тел и подобий тел около пятидесяти и, чувствуя, что его начинает тошнить, пошел дальше от этого страшного места. Пройдя по дороге метров сто, Егорьев свернул в лес и неожиданно для себя наткнулся на пепелище огромного костра. Вокруг костра валялись пустые консервные банки, скомканная пачка из-под папирос «Казбек». На пеньке был аккуратно разложен недельной давности (Егорьев посмотрел число) номер газеты «Правда», а рядомброшенная кем-то грязная портянка с расплывшимся клеймом воинской части.
Егорьев нагнулся над костром, пошуровал в золе тут же сорванной березовой веткойвдруг пекли картошку, так не осталось ли чего. Но вместо этого в пепелище обнаружилось множество непонятных мелких предметов. Лейтенант взял их в горсть, подбросил на ладони, просеивая, золу. Это оказались знаки различия, обыкновенные знаки различия бойцов и командиров Красной Армии: треугольнички, кубаря, попалась даже одна шпала. Все обгоревшее, облезшее, но сохранившее свою форму. Порывшись еще, Егорьев извлек нечто обуглившееся, матерчатое, некогда, по всей вероятности, служившее воротником. Да, действительно, это был воротникЕгорьев рассмотрел его поближе,даже с темным бугорком прижженной к нему петлицы. Естественно, напрашивался выводотыскавшиеся воротники и атрибуты принадлежали убитым на дороге, раз у них все это пооторвано. Вслед за этим возникал и другой вопроскто учинил эту кровавую расправу, зачем понадобилось забирать у убитых документы, рвать воротники, и вообще, кем являлись жертвы и кто их палачи? Тут Егорьев призадумался, а призадумавшись, пришел в недоумение. Если предположить, что убитыепленные русские, а это (Егорьев был почти уверен), похоже, именно так, то, ясное дело, казнили их немцы. «Если же»Егорьев усмехнулся. Конечно, так, как еще может быть? Но «Правда», «Казбек»тут что-то не вязалось. И зачем понадобилось спарывать и сжигать часть элементов формы одежды? Странно Странно и страшно. Егорьев не хотел больше об этом думать и тем более оставаться здесь. Поглядев на стрелку компаса, он взял направление на восток и вскоре углубился в лес.