Вот, сказала Молли, бурно дыша. И все, и ничего более. Теперь надо уходить. Я ухожу, Арколь. Хорошо, что у вас пули.
Правильно, правильно и правильно! сказал инвалид. Такое поведение я одобряю. Когда был бунт на «Альцесте», я открыл такую пальбу, что все легли брюхом вниз. Теперь что же? Да, я хотел перцу для
Не вздумайте выходить, быстро заговорила Арколь. Они караулят. Я не знаю, как теперь поступить.
Не забудьте, что у меня есть лодка, сказал Эстамп, она очень недалеко. Ее невидно отсюда, и я поэтому за нее спокоен. Будь мы без Молли
Она? сказал инвалид Арколь, устремляя указательный палец в грудь девушке.
Да, да, надо уехать.
Ее? повторил матрос.
О, какой вы непонятливый, а еще
Туда? Инвалид махнул рукой за окно.
Да, я должна уехать, сказала Молли, вот придумайте, ну скорее, о боже мой!
Такая же история была на «Гренаде» с юнгой; да, вспомнил. Его звали Санди. И он
ЯСанди, сказал я, сам не зная зачем.
Ах, и ты тоже Санди? Ну, милочка, какой же ты хороший, ревунок мой! Послужи, послужи девушке! Ступайте с ней. Ступай, Молли. Он твоего роста. Ты дашь ему юбку ину, скажем, платьишко, чтобы закутать то место, где лет через десять вырастет борода. Юбку дашь приметную, такую, в какой тебя видали и помнят. Поняла? Ступай, скройся, и переряди человека, который сам сказал, что его зовут Санди. Ему будет дверь, тебе окно. Все!
ГЛАВА XI
В самом деле, сказал, помолчав, Дюрок, это, пожалуй, лучше всего.
Ах, ах! воскликнула Молли, смотря на меня со смехом и жалостью. Как же он теперь? Нельзя ли иначе? Но полное одобрение слышалось в ее голосе, несмотря на притворные колебания.
Ну, что же, Санди? Дюрок положил мне на плечо руку. Решай! Нет ничего позорного в том, чтобы подчиниться обстоятельствамнашим обстоятельствам. Теперь все зависит от тебя.
Я воображал, что иду на смерть, пасть жертвой за Ганувера и Молли, но умереть в юбке казалось мне ужасным концом. Хуже всего было то, что я не мог отказаться; меня ждал в случае отказа моральный конец, горший смерти. Я подчинился с мужеством растоптанного стыда и смирился перед лицом рока, смотревшего на меня нежными черными глазами Молли. Тотчас произошло заклание. Худо понимая, что делается кругом, я вошел в комнату рядом и, слыша, как стучит мое опозоренное сердце, стал, подобно манекену, неподвижно и глупо. Руки отказывались бороться с завязками и пуговицами. Чрезвычайная быстрота четырех женских рук усыпила и ошеломила меня. Я чувствовал, что смешон и велик, что ягерой и избавитель, кукла и жертва. Маленькие руки поднесли мне зеркало; на голове очутился платок, и, так как я не знал, что с ним делать, Молли взяла мои руки и забрала их вместе с платком под подбородком, тряся, чтобы я понял, как прикрывать лицо. Я увидел в зеркале искаженное расстройством подобие себя и не признал его. Наконец тихий голос сказал: «Спасибо тебе, душечка!»и крепкий поцелуй в щеку вместе с легким дыханием дал понять, что этим Молли вознаграждает Санди за отсутствие у него усов.
После того все пошло как по маслу. Меня быстро вытолкнули к обществу мужчин, от которого я временно отказался. Наступило глубокое унизительное молчание. Я не смел поднять глаз и направился к двери, слегка путаясь в юбке; я так и ушел бы, но Эстамп окликнул меня:
Не торопись, я пойду с тобой! Нагнав меня у самого выхода, он сказал:Иди быстрым шагом по той тропинке, так скоро, как можешь, будто торопишься изо всех сил; держи лицо прикрытым и не оглядывайся; выйдя на дорогу, поверни вправо, к Сигнальному Пустырю. А я пойду сзади.
Надо думать, что приманка была хороша, так как едва прошел я две-три лужайки среди светлого леса, невольно входя в роль и прижимая локти, как делают женщины, когда спешат, как в стороне послышались торопливые голоса.
Шаги Эстампа я слышал все время позади, близко от себя. Он сказал: «Ну, теперь беги, беги во весь дух!» Я полетел вниз с холма, ничего не слыша, что сзади, но, когда спустился к новому подъему, раздались крики: «Молли! Стой, или будет худо!»это кричал Варрен. Другой крик, Эстампа, тоже приказывал стоять, хотя я и не был назван по имени. Решив, что дело сделано, я остановился, повернувшись лицом к действию.
На разном расстоянии друг от друга по дороге двигались три человека; ближайший ко мне был Эстамп, он отступал в полуоборот к неприятелю. К нему бежал Варрен, за Варреном, отстав от него, спешил Босс. «Стойте!»сказал Эстамп, целясь в последнего. Но Варрен продолжал двигаться, хотя и тише. Эстамп дал выстрел. Варрен остановился, нагнулся и ухватился за ногу.
Вот как пошло дело! сказал он, в замешательстве оглядываясь на подбегающего Босса.
Хватай ее! крикнул Босс. В тот же момент обе мои руки были крепко схвачены сзади, выше локтя, и с силой отведены к спине так, что, рванувшись, я ничего не выиграл, а только повернул лицо назад, взглянуть на вцепившегося в меня Лемарена. Он обошел лесом и пересек путь. При этих движениях платок свалился с меня. Лемарен уже сказал: «Мо», но, увидев, кто я, был так поражен, так взбешен, что, тотчас отпустив мои руки, замахнулся обоими кулаками.
Молли, да не та! вскричал я злорадно, рухнув ниц и со всей силой ударив его головой в самый низ живота, прием вдохновения. Он завопил и свалился через меня. Я на бегу разорвал пояс юбки и выскочил из нее, потом, отбежав, стал трясти ею, как трофеем.
Оставь мальчишку! закричал Варрен. А то она удерет! Я знаю теперь: она побежала наверх к матросам. Там что-нибудь подготовили. Брось все! Я ранен!
Лемарен не был так глуп, чтобы лезть на человека с револьвером, хотя бы этот человек держал в одной руке только что скинутую юбку; револьвер был у меня в другой руке, и я собирался пустить его в дело, чтобы отразить нападение. Оно не состоялось, вся троица понеслась обратно, грозя кулаками. Варрен хромал сзади. Я еще не опомнился, но уже видел, что отделался дешево. Эстамп подошел ко мне с бледным и серьезным лицом.
Теперь они постоят у воды, сказал он, и будут так же, как нам, грозить кулаками боту. По воде не пойдешь. Дюрок, конечно, успел сесть с девушкой. Какая история! Ну, впишем еще страницу в твои подвигии свернем-ка, на всякий случай, в лес!
Разгоряченный, изрядно усталый, я свернул юбку и платок, намереваясь сунуть их где-нибудь в куст, потому что, как ни блистательно я вел себя, они напоминали мне, что условно, не по-настоящему, на полчаса, но я был все же женщиной. Мы стали пересекать лес вправо, к морю, спотыкаясь среди камней, заросших папоротником. Поотстав, я приметил два камня, сошедшихся вверху краями, и сунул меж них ненатуральное одеяние, отчего пришел немедленно в наилучшее расположение духа.
На нашем пути встретился озаренный пригорок. Тут Эстамп лег, вытянул ноги и облокотился, положив на ладонь щеку.
Садись, сказал он. Надо передохнуть. Да, вот это дело!
Что же теперь будет? осведомился я, садясь по-турецки и раскуривая с Эстампом его папиросы. Как бы не произошло нападения!
Какого нападения?
Ну, знаете У них, должно быть, большая шайка. Если они захотят отбить Молли и соберут человек сто
Для этого нужны пушки, сказал Эстамп, и еще, пожалуй, бесплатные места полицейским, в качестве зрителей.
Естественно, наши мысли вертелись вокруг горячих утренних происшествий, и мы перебрали все, что было, со всеми подробностями, соображениями, догадками и особо картинными моментами. Наконец, мы подошли к нашим впечатлениям от Молли; почему-то этот разговор замялся, но мне все-таки хотелось знать больше, чем то, чему был я свидетелем. Особенно меня волновала мысль о Дигэ. Эта таинственная женщина непременно возникала в моем уме, как только я вспоминал Молли. Об этом я его и спросил.
Хм сказал он. Дигэ О, это задача! И он погрузился в молчание, из которого я не мог извлечь его никаким покашливанием.
Известно ли тебе, сказал он, наконец, после того, как я решил, что он совсем задремал, известно ли тебе, что эту траву едят собаки, когда заболеют бешенством?
Он показал острый листок, но я был очень удивлен его глубокомысленным тоном и ничего не сказал. Затем, в молчании, усталые от жары и друг от друга, мы выбрались к морской полосе, пришли на пристань и наняли лодочника. Никто из наших врагов не караулил нас здесь, поэтому мы благополучно переехали залив и высадились в стороне от дома. Здесь был лес, а дальше шел огромный, отлично расчищенный сад. Мы шли садом. Аллеи были пусты. Эстамп провел меня в дом через одну из боковых арок, затем по чрезвычайно путанной, сурового вида, лестнице в большую комнату с цветными стеклами.
Он был заметно не в духе, и я понял отчего, когда он сказал про себя: «Дьявольски хочу есть». Затем он позвонил, приказал слуге, чтобы тот отвел меня к Попу, и, еле передвигая ноги, я отправился через блестящие недра безлюдных стен в настоящее путешествие к библиотеке. Здесь слуга бросил меня. Я постучал и увидел Попа, беседующего с Дюроком.
ГЛАВА XII
Когда я вошел, Дюрок доканчивал свою речь. Не помню, что он сказал при мне. Затем он встал и, в ответ многочисленным, молчаливым кивкам Попа, протянул ему руку. Рукопожатие сопровождалось твердыми улыбками с той и другой стороны.
Как водится, герою уступают место и общество, сказал мне Дюрок, теперь, Санди, посвяти Попа во все драматические моменты. Вы можете ему довериться, обратился он к Попу, этот ма человексущий клад в таких положениях. Прощайте! Меня ждут.
Мне очень хотелось спросить, где Молли и давно ли Дюрок вернулся, так как хотя из этого ничего не вытекало, но я от природы любопытен во всем. Однако на что я решился бы под открытым небом, на то не решался здесь, по стеснительному чувству чужого среди высоких потолков и прекрасных вещей, имеющих свойство оттеснять непривычного в его духовную раковину.
Все же я надеялся много узнать от Попа.
Вы устали и, наверно, голодны? сказал Поп. В таком случае пригласите меня к себе и мы с вами позавтракаем. Уже второй час.
Да, я приглашаю вас, сказал я малость недоумевая, чем могу угостить его, и не зная, как взяться за это, но не желая уступать никому ни в тоне, ни в решительности. В самом деле, идем, стрескаем, что дадут.
Прекрасно, стрескаем, подхватил он с непередаваемой интонацией редкого иностранного слова, но вы не забыли, где ваша комната?
Я помнил и провел его в коридор, второй дверью налево. Здесь, к моему восхищению, повторилось то же, что у Дюрока: потянув шнур, висевший у стены, сбоку стола, мы увидели, как откинулась в простенке меж окон металлическая доска и с отверстием поравнялась никелевая плоскость, на которой были вино, посуда и завтрак. Он состоял из мясных блюд, фруктов и кофе. Для храбрости я выпил полный стакан вина и, отделавшись таким образом от стеснения, стал есть, будучи почти пьян.
Поп ел мало и медленно, но вина выпил.
Сегодняшний день, сказал он, полон событий, хотя все главное еще впереди. Итак, вы сказали, что произошла схватка?
Я этого не говорил и сказал, что не говорил.
Ну, так скажите, произнес он с милой улыбкой. Жестоко держать меня в таком нетерпении.
Теперь происшедшее казалось мне не довольно поразительным, и я взял самый высокий тон.
При высадке на берегу дело пошло на ножи, сказал я и развил этот самостоятельный текст в виде прыжков, беганья и рычанья, но никого не убил. Потом я сказал: «Когда явился Варрен и его друзья, я дал три выстрела, ранив одного негодяя» Этот путь оказался заманчивым; чувствуя, должно быть от вина, что я и Поп как будто описываем вокруг комнаты нарез, я хватил самое яркое из утренней эпопеи.
Давайте, Молли, сказал я, устроим так, чтобы я надел ваше платье и обманул врагов, а вы за это меня поцелуете. И вот
Санди, не пейте больше вина, прошу вас, мягко перебил Поп. Вы мне расскажете потом, как все это у вас там произошло, тем более, что Дюрок, в общем, уже рассказал.
Я встал, засунул руки в карманы и стал смеяться. Меня заливало блаженством. Я чувствовал себя Дюроком и Ганувером. Я вытащил револьвер и попытался прицелиться в шарик кровати. Поп взял меня за руку и усадил, сказав: «Выпейте кофе, а еще лучше закурите».
Я почувствовал во рту папиросу, а перед носом увидел чашку и стал жадно пить черный кофе. После четырех чашек винтообразный нарез вокруг комнаты перестал увлекать меня, в голове стало мутно и глупо.
Вам лучше, надеюсь?
Очень хорошо, сказал я, и, чем скорее вы приступите к делу, тем лучше.
Нет, выпейте, пожалуйста, еще одну чашку. Я послушался его и, наконец, стал чувствовать себя прочно сидящим на стуле. Слушайте, Санди, и слушайте внимательно. Надеюсь, вам теперь хорошо?
Я был страшно возбужден, но разум и понимание вернулись.
Мне лучше, сказал я обычным своим тоном, мне почти хорошо.
Раз почти, следовательно, контроль на месте, заметил Поп. Я ужаснулся, когда вы налили себе целую купель этого вина, но ничего не сказал, так как не видел вас еще в единоборстве с напитками. Знаете, сколько этому вину лет? Сорок восемь, а вы обошлись с ним, как с водой. Ну, Санди, а теперь буду вам открывать секреты.
Говорите, как самому себе!
Я не ожидал от вас другого ответа. Скажите мне Поп откинулся к спинке стула и пристально взглянул на меня. Да, скажите вот что: умеете вы лазить по дереву?
Штука не хитрая, ответил я, думая, и лазить по нему, и срубить дерево, как хотите. Я могу даже спуститься по дереву головой вниз. А вы?
О нет, застенчиво улыбнулся Поп, я, к сожалению, довольно слаб физически. Нет, я могу вам только завидовать.
Уже я дал многие доказательства моей преданности, и было бы неудобно держать от меня в тайне общее положение дела, раз требовалось уметь лазить по дереву. По этим соображениям Попкак я полагаюрассказал многие обстоятельства. Итак, я узнал, что позавчера утром разосланы телеграммы и письма с приглашениями на сегодняшнее торжество и соберется большое общество.
Вы, можете, конечно, догадаться о причинах, сказал Поп, если примете во внимание, что Ганувер всегда верен своему слову. Все было устроено ради Молли; он думает, что ее не будет, однако не считает себя вправе признать это, пока не пробило двенадцать часов ночи. Итак, вы догадываетесь, что приготовлен сюрприз?
О да, ответил я, я догадываюсь. Скажите, пожалуйста, где теперь эта девушка?
Он сделал вид, что не слышал вопроса, и я дал себе клятву не спрашивать об этом предмете, если он так явно вызывает молчание. Затем Поп перешел к подозрениям относительно Томсона и Галуэя.
Я наблюдаю их две недели, сказал Поп, и надо вам сказать, что я имею аналитический склад ума, благодаря чему установил стиль этих людей. Но я допускал ошибку. Поэтому, экстренно вызвав телеграммой Дюрока и Эстампа, я все-таки был не совсем уверен в точности своих подозрений. Теперь дело ясное. Все велось и ведется тайно. Сегодня, когда вы отправились в экспедицию, я проходил мимо аквариума, который вы еще не видели, и застал там наших гостей, всех троих. Дверь в стеклянный коридор была полуоткрыта, и в этой части здания вообще почти никогда никого не бывает, так что я появился незамеченным. Томсон сидел на диванчике, покачивая ногой, Дигэ и Галуэй стояли у одной из витрин. Их руки были опущены и сплетены пальцами. Я отступил. Тогда Галуэй нагнулся и поцеловал Дигэ в шею.
Ага! вскричал я. Теперь я все понимаю. Значит, он ей не брат!?
Вы видите, продолжал Поп, и его рука, лежавшая на столе, стала нервно дрожать. Моя рука тоже лежала на столе и так же задрожала, как рука Попа. Он нагнулся и, широко раскрыв глаза, произнес:Вы понимаете? Клянусь, что Галуэй ее любовник, и мы даже не знаем, чем рисковал Ганувер, попав в такое общество. Вы видели золотую цепь и слышали, что говорилось при этом! Что делать?
Очень просто, сказал я, немедленно донести Гануверу, и пусть он отправит всех их вон в десять минут!
Вначале я так и думал, но, размыслив о том с Дюроком, пришел вот к какому заключению: Ганувер мне просто-напросто не поверит, не говоря уже о всей щекотливости такого объяснения.
Как же он не поверит, если вы это видели.
Теперь я уже не знаю, видел ли я, сказал Поп, то есть видел ли так, как это было. Ведь это ужасно серьезное дело. Но довольно того, что Ганувер может усомниться в моем зрении. А тогда что? Или я представляю, что я сам смотрю на Дигэ глазами и расстроенной душой Ганувера, что же вы думаете, я окончательно и вдруг поверю истории с поцелуем?
Это правда, сказал я, сообразив все его доводы Ну хорошо, я слушаю вас.
Поп продолжал.
Итак, надо увериться. Если подозрение подтвердитсяа я думаю, что эти три человека принадлежат к высшему, разряду темного мира, то наш плантакой план естьразвернется ровно в двенадцать часов ночи. Если же далее не окажется ничего подозрительного, план будет другой.