Зимний ветер - Катаев Валентин Петрович 31 стр.


 А вы разве не с нами?  спросил Петя.

 Нет. Я остаюсь.

Терентий произнес это удивительно просто, как бы даже вскользь, но вместе с тем с такой категоричностью, которая исключала всякие дальнейшие вопросы.

Впрочем, Пете не надо было ничего больше спрашивать. Он понял, что Терентий остается в подполье.

Высоко в небе, ныряя в мутных облаках, появился хорошо знакомый Пете еще по фронту немецкий военный моноплан «Таубе» с черными крестами на хищно загнутых назад крыльях.

«Таубе» сделал круг над Ланжероном, над маяком, над портом и скрылся из глаз.

Это было как бы сигналом к спуску шаланды.

Взявшись с двух сторон за борта, за уключины, тяжелую шаланду чуть приподняли и потащили по гальке в воду. Громадная мутнозеленая закрученная волна, в середине которой, как в литой стеклянной трубе, крутились мелкие ракушки и тина, отбросила шаланду вбок со своего пути и пенисто побежала по песку, выкупав всех по колени.

Они с усилием удержали и повернули тяжелую шаланду носом в море, и в то самое мгновение, когда следующая волна накатилась и выросла перед лодкой, Петя вместе с другими, присев и натужившись, налег плечом на борт, и общими усилиями плоскодонка была вытолкнута на верх волны, прежде чем она успела закрутиться и снова отбросить шаланду.

Теперь уже шаланда бежала по воде, и, воспользовавшись удобной минутой, все с рыбачьей ловкостью и сноровкой на ходу попрыгали в шаланду и разобрали длинные, неуклюжие весла с пудовыми вальками.

Заскрипели буковые уключины.

Родион Жуков не без усилий надел тяжелый деревянный руль, набил румпель и крепко взялся за него своей мускулистой матросской рукой. Почувствовав хозяина, шаланда послушно повернулась носом против волны, прямо в открытое море.

 Весла на воду!  скомандовал Родион Жуков. И шаланда тяжелыми рывками, как бы перескакивая с волны на волну, стала удаляться от берега.

 Будь здорова, Матрена!  крикнул, приставив ладони ко рту, Перепелицкий в своей длинной кавалерийской шинели и кубанке, изпод которой курчавился молодецкий чуб., Он лишь сейчас сообразил, что так и не успел проститься с ней на берегу.

 Береги себя, серденько мое!

 До свидания, Аким! Поскорее вертайся!  крикнула Мотя, но ветер отнес в сторону ее голос, и Перепелицкий услышал лишь слабое «айс-айс-айс».

Но он догадался, о чем кричала ему Мотя, и, натужившись изо всех сил, закричал:

 Скоро вернемся!

Мотя поняла и закивала, а потом размотала свой серый теплый платок и замахала им над головой:

 Попутный ветер!

Но шаланда была уже далеко, ветер дул с моря, и вряд ли Мотин голос долетел до него.

Терентий крупными шагами пошел вверх по обрыву.

Мотя осталась одна.

Она снова по-бабьи закутала голову платком, крепко завязав его на затылке узлом, и села на холодный ноздреватый камень, наполовину зеленый от тины, возле большой, еще не растаявшей льдины, похожей на белого медведя.

Мотя видела, как на шаланде поставили мачту и сунули в железный выдвижной киль, выкрашенный суриком, а потом подняли паруса: большой грот и два кливера.

Темный, отсыревший парус тяжело, как бы нехотя надулся, шаланда накренилась, показав половину своего рубчатого просмоленного днища.

За кормой побежала пена.

Белое солнце, которое несколько раз пыталось выглянуть из-за темных мартовских туч, теперь совсем пропало. Ветер сделался резче и холодней. На горизонте, почерневшем, как антрацит, виднелся дым эскадры, готовой сняться с якоря и идти в Севастополь.

Шаланда взяла курс на этот дым.

Мотя не плакала и не вздыхала. Она неподвижными, прозрачными глазами удивительной чистоты и голубизны смотрела в море на парус, на чаек, на черные точки бакланов, качающихся среди волн, на пенистые барашки и жадно глотала холодное дыхание мартовского моря, которое еще совсем недавно лежало безмолвное, замерзшее до горизонта, а теперь очистилось от льдов, разыгралось, но было еще совсем без запаха.

Петя и Гаврик полусидели на носу, положив рядом с собой винтовки. Их то и дело обдавали брызги. Шаланда шла шибко, но эскадра все еще казалась очень далекой.

Гаврик расстегнул шинель, вынул из нагрудного кармана гимнастерки большие часы и отколупнул крепким ногтем крышку.

 Ого!

 Сколько?

 Без четверти девять.

Петя узнал эти часы и с недоверием посмотрел на Гаврика.

 Те самые,  сказал Гаврик.

 Шутишь!

 Святой истинный! Помолчали.

 Ну что, брат?  спросил наконец Гаврик, по своему обыкновению, потуже затягивая пояс, на котором висела полевая сумка.

Петя хорошо понимал, как много всего кроется за этим неопределенным вопросом.

 А что? Живем  так же на первый взгляд бессодержательно ответил он.

Что он мог еще ответить? Жизнь их только что началась понастоящему, и могли ли они знать, как она сложится дальше?

Тяжелые испытания ожидали Одессу, которой еще предстояло в течение двух лет быть ареной ожесточенных боев.

Но самое главное уже было позади: впервые на земле была установлена Советская власть и родилось первое в мире социалистическое государство рабочих и крестьян.

На этом можно было бы проститься навсегда с моими героями Петей и Гавриком, если бы не те великие исторические события, которые снова через четверть века свели их в родном городе, когда судьба первого в мире Советского государства была поставлена на карту.

Но пока оставим их на шаланде, среди бурного, шквалистого моря, осыпаемых с ног до головы брызгами, бьющими из-под носа шаланды.

1960 год.

Назад