Ты сам как сосун! Как упырь! Сколько у нас крови выпил!
И тогда Всебор воздел вверх железную двуручную пилу, которой обычно перетирали стружку на пол в усадьбе.
Начинайте!
Сразу ухватились за нее двое свободныхбородатых, в плащах и кожухах, кожаных башмаках: один с искривленным лицом, второйстриженный под горшок, с опухшим лицом и усищами.
И вдруг установилась тишина, злые голоса стали опадать, корчиться, утихать, перерождаясь в молчание толпы, диких, грязных, загорелых лиц. Глаза их говорили всё
Режьте тело напополам! кричал Всебор. Пусть он никогда не встанет! Во славу старых богов!
Слава богам! Слава! отозвались селяне.
Железные зубья взвизгнули на корыте, воткнулись в мягкое липовое дерево, режа в нем узкую щель. Мужики управлялись, попеременно тянули вправо-влево, пила пела и скрипела. Всё ниже, всё ближе.
Наконец пила воткнулась в тело и кости, окрасилась кровью, окропив края корыт, между которыми извивался Килиан.
Из дикого леса выведи нас, Господи! заговорил он вдруг рвущимся голосом. В сбор, который выстроил ты для нас в лесной глуши!
И потом добавил хрипящим злым голосом:
Я вернусь! Вернусь за вами, дети мои! Смотрите на меня вблизи, запомните всё, и сохраните в памяти своей боль. Будете выть со мной в бездне, проклятые! Проклятые! Прокля тые
Последние слова он едва хрипел. Пила резала его безжалостно, раз за разом, к шелесту располовиниваемого дерева добавился хруст костей. Какая-то женка милосердно закрыла глаза ребенку, что сжимал побелевшим кулаком камень с дороги.
Ровно! Дальше, раз, два!
Оставь нас в покое! крикнул какой-то парубок. Пошел прочь! Пошел!
Гром, обереги меня от злого!
А Килиан смотрел, но уже не на дикую толпу, не на мучителей. Меж смердами и рабами, смердящими, будто козлы, бедностью и неволей; дышащими, словно быки, жаждой мести, увидел скорченную, пригнутую к земле фигуру Яранта.
Тот был свободен! Пьяная от крови толпа ничего ему не сделала. Почему же он стоял между холопскими волками неразорванный и нетронутый?
Килиан всматривался в сына широко раскрытыми глазами. До самого конца, до того момента, как кровь полилась из его раскрытого рта. Когда же понялвсе и закончилось. Таким он, собственно, и остался: спокойным и смотрящим.
Глаза! застонал кто-то, не выдержав. Эти глаза! Чур нас!
Закройте их ему! Быстро!
Крючком выковыряйте!
И вдруг снова поднялся шум, крики, стоны. Пламя побежало по крыше усадьбы, а весь град вспыхнул, словно большой факел.
И пылал долго, до полудня следующего, горького дня.
* * *
Булксу прибыл утром. С людьми, торжествуя. Весь аул вышел на луга и поля перед юртами, поприветствовать даркана, старшего, вельможного; каждый ел с его руки.
Добыча была невелика. За конем Тормаса, мужа его сестры, шел, спотыкаясь, маленький лендийский паренек. Шел с арканом на шее, руками и головой в деревянных колодках; шел всю ночь, а порой и бежал, задыхался, волочимый на аркане.
За это время в клочья разодрались его чижмы, обнажив окровавленные ноги. Края дубовых колодок ободрали шею и запястья ручек до крови. Малыш уже не плакал, не жаловался. Просто шел бездумно, шаг за шагом, оставляя после себя кровавые потеки. По колеям и ямам, что выбили неподкованные копыта хунгурских коней. Ноги его вязли в конских отходах, бились о камни, ступали по лужам, тонули в грязи, оставляя следы на мученической дороге. Пастухи и слуги, рабы и ребятня удивлялись, глядя на необычную добычу Булксу. Сколько мог стоить этот ребятенок? Отчего столько дней и ночей старшие гоняли за ним по полям и лесам?
Аул раскинулся на полях между сожженными селами Старшей Лендии, около разливов Дуны, на которых издалека видны были тучи птиц; вокруг желтели и белели цветы на весенних лугах. На их фоне темнели стада коней, овец и коз, вставали круглые юрты и шалаши, овитые кислым дымом костров, окруженные шнурами и веревками. В лагере кипела работа, невольники управлялись с овцами, скребли кожи, вялили на огне и сушили на солнце мясо, женщины пряли и ткали шерсть, белили и красили ткани. Булксу сошел с коня перед юртой, склонившись, подошел ко входу, пал на колени, поцеловал порог. Его жена Конна уже ждала с детьми.
Тебе нет нужды ехать в лагерь кагана, сказала она. Тоорул, великий господин степи, победитель Лендии, приедет сюда. Только что прибыл его посланник.
О-о-о, Конна, это для нас большая честь. Прикажи убить сивого вола, пригнать жирнейших баранов, принести и нацедить лучшего кислого молока, какое только дают наши лошади.
Я обо всем уже распорядилась. Нашел ли ты то, чего хотел великий каган?
Булксу хлопнул по пузатому окровавленному мешку на боку коня Тормаса, потом оглянулся, рассмеялся, подхватил на руки своего маленького сына Могке, поцеловал его, подбросил несколько раз. К старшей, Селенэ, стоявшей рядом, в катанде и меховом колпаке, из-под которого видна была подбритая голова, он даже не подошел.
Эй, дети, мои дети! крикнул весело Булксу. Пойдемте, покажу вам, что я поймал. Смотри, Могке, вот пленник.
Понес сына на руках туда, где в траве лежал покрытый кровью и грязью Якса. Селенэ пошла следом.
Вот наш раб, благодаря ему мы станем богатыми, представить себе не можешь, Могке, насколько богатыми и важными. Сам каган приедет за ним.
За этим мальчиком, папа? Он ведь такой же маленький, как и я.
Он лендич, служил бы тебе, но должен расплатиться за зло отца.
А мне можно можно к нему прикоснуться?
Можно.
А поиграть? спросила вдруг Селенэ. Нам нужен третий для игры в городки. Джочи болеет, лежит в юрте.
Булксу рассмеялся, осмотрелся и вдруг схватил веревку, взял в руки нож, перерезал петлю.
Поиграть? Играйте. Он наш, не сбежит. Иди, Могке, ударь его, укрепляй тело и душу.
Он же связан, жалостливо вмешалась Селенэ. Связанного нельзя бить!
Это не хунгур. Ты можешь сделать с ним, что захочешь, только бы он оставался жив. Иди поиграй, покажи мне силу, пусть он почувствует боль.
Булксу поставил сына на землю, а Могке сразу пошел к Яксе. Пнул егоисподтишка, быстро, больно, как только мог сделать малец его возраста. Якса перевернулся на бок с руками в колодках. Застонал, кровавая пена выступила у него на губах. Так и лежал с закрытыми глазами.
Играйте. Только никуда не уходите! рассмеялся Булксу.
А он не убежит?
Тут всюду стражники. У него нет сил, да и куда бы ему бежать!
Могке наклонился над Яксой. Заглянул ему в лицо, обошел, потыкал палочкой, которую поднял с земли.
Смотри, крикнул он сестре. Он выглядит как сын козопаса! Словно всю жизнь под скотиной лежал! Грязнуля, фу! Смердит! Все лендичитрусы и смердюхи. Папа говорил, что они не умеют сражаться.
Селенэ наклонилась над едва живым мальчиком. И вдруг, не пойми отчего, погладила того по щеке.
Оставь! сказала девочка. Он едва живой. Наверняка через многое прошел. Как тебя зовут? Как?
Мальчик поводил за ней глазами, но было понятно, что он не понимает. Потому она приложила ладонь к груди и сказала одно слово:
Селенэ!
Незнакомец открыл рот и что-то с трудом прохрипел. Но это был не голос.
А ты? указала она на пленника, похлопала его по голове. Тебякак?
Он застонал, но ничего не сказал. Словно бы дурное время связало ему язык. Он с трудом повернулся, передвинулся, но, хотя сидел, не сумел даже лечьпотому что тогда уперся бы в землю колодками, а тедавили ему в шею и в запястья. Потому мальчик только стонал.
Сыграешь с нами? спросила она. Сыграешь?
Он показал глазами на колодки, встряхнул ими.
Болит? Бедненький
Могке бегал вокруг них, пытался палкой бить Яксу, потом ткнул той ему в глаз. Селенэ отогнала брата как приставучего слепня. Сердце ее колотилось.
Могке, успокойся, поиграем вместе, хорошо?
Мальчик вдруг остановился и закивал:
Но он связанный.
Он не станет играть, потому что ему больно. Давай его освободим.
Отец нас прибьет! Хочешь познакомиться с нагайкой Онгаса?
Онгас спит, упился кумысом, рабыня отгоняет от него мух. Пойдем поможем ему, только на время. Потом наденем назад.
Нет! Я не хочу!
А играть хочешь? Ты скучал целый день, с самого утра.
Вдруг он кивнул:
Но не здесь. Пойдем за юрту.
Якса едва мог идти, падал, хромал, шатался из стороны в сторону. Они едва-едва удерживали его на ногах; Селенэ взялась за колодки (поняла тогда, насколько те тяжелы). Провела его за юрту, на кучу сена около ограды из жердей.