Усмехнувшись над вездесущими слугами режима, парень решил умыться. В зеркале престал помятый и сонный человек. Короткие белые волосы были немного растрёпаны, серозелёные глаза были сонными и туманными. Помятые острые черты лица выдают огромную усталость, несмотря на утро.
Парень открыл кран и налил в ладони воды, плеснув ею в лицо, умылся. Он неспешно почистил зубы и помыл голову. Потом он достал из холодильника немного едыломоть хлеба и кусок колбасы, и спешно перекусил, запив завтрак стаканом воды. Через полчаса он был уже одет и готов идти на учёбу. На нём красуются бесцветные штаны, туфли из кожзаменителя, тёмная кофта и серая лёгкая куртка, сумка через плечо, в которой лежит электронный планшет, перекинута на левый бок.
Перед выходом юноша презрительно взглянул на свою одежду. Своей серостью и мрачностью она ему очень не нравилась, но что можно было сделать, если по прошению Империал Экклесиас министерство Обеспечения Одеждой издало постановление, по которому, «в целях предотвращения морального разложения душ граждан», для того чтобы повысить свой Гражданский Рейтинг нужно было ходить в монотонной одежде. А если кого ни будь, застанут в разноцветных одеяниях, то сначала его могут допросить, а потом, если будет нужда, человека просто арестуют за «Подрыв духовных идеалов Рейха и развращение душ».
Выразив в уме недовольство своему внешнему виду, Габриель открыл дверь и вышел в подъезд, где слабо веяло сыростью. Он закрыл дверь квартиры и спешно побежал по ступеням на улицу.
На часах около восьми часов утра это и так понятно по утреннему потоку свежести. Габриелю в лицо ударил лёгкий ветерок, немного проясняющий всё ещё мутное сознание. Юноша вышел на улицу из дома. Эта область очень близка к новым миланским районам, перестроенных по стандартам церкви, Культа Государства и ряда министерств. Ныне они полностью соответствовали идеалам равенства и единства, став равными в своей маловыразительности и едиными в стремлении продавить город массивностью тех идеалов, которые они в себе несут. Основываясь на эти стандарты пол Милана, были перестроены по новому лекалу. Габриель идёт и видит, как куда только можно Рейх пытается поместить идеи морали, сдержанности, послушания и пуританства.
На улице витает запах мокрого асфальта, смешавшись с ароматами машинного масла, сварки, а так же присутствует сладкое амбре из булочной, возле которой проходит юноша. Но всегда есть один-единственный запах, вечно стоящий на улицах и его ни с чем нельзя перепутать. Приторный и липкий, чуть колющий ностак пахнут благовония Культа Государства, разжигаемые, дабы создать атмосферу церковности всюду.
Ветер слабо бьёт в лицо, хоть немного развевая пресловутую сонливость. Вдоль всех дорог города стоят колонны, которые наверху венчались неким подобием микрофона. Это были новые граммофоны, установленные министерством Идеологической Чистоты. Их предназначение весьма удивительно, ибо они не используются в целях донесения новостей, но уже Габриель готов закрыться, чтобы не слышать каждодневную порцию пресловутых настояний, но от этого нельзя скрыться.
Стоящие вдоль дороги граммофоны активировались. Оттуда полились сахарные похвалы и чуть ли не молитвы о втором Канцлере, захлестнувшие град одномоментно шумовым потоком величайшей похвальбы, вроде: «Служи ему, как служил бы самому себе», «Он наш веет в мрачной тьме», «Его усилиями бережётся жизнь твоя», «Люби его как самого себя» и тому подобное. И так каждый день в восемь пятнадцать. Каждое утро граммофоны доносили до ушей людей, что их государство, их Рейх является единственным, ради чего следует жить, единственным, что может предотвратить разрушения и социальную энтропию.
Эти безмерные похвальбы длились до девяти часов. Сорок пять минут слащавой хвалы, которую, приходится выслушивать каждому жителю Рейха. И по закону было установлено, что если житель Империи встанет позже фантасмагории хваления, естественного будильника, то его следовало оштрафовать или отправить на исправительные работы. И за этим следит специальный комитет, приписанный министерству Идеологической Чистоты. Его сотрудники ходили по квартирам, и если открывший им человек был слишком сонным, то его могли наказать за «Презрение к государственной символике».
И вот юноша шёл, с презрением выслушивая эту жуткую сахарную какофонию, не зная, куда от неё скрыться, но впереди таилось более серьёзное явление. Уличный комиссарчеловек, следивший за исполнением не догм режима, а мелких законов и ещё более незначительных подзаконных актов, и приказов неисчислимых министерств, практически не отличавшихся от тех же самых постулатов Церкви и Протоколов Трибунала, которых было ни счесть. По крайней мере, так видят ситуацию в Риме. Жители Милана, та горсть, которая ещё не впала в фанатичное почитание Рейха, смотрят на комиссаров, как на чуму. Но всё же даже они бояться открыть рот или криво оглянуться на «слуг государевых», предпочитая скрывать мысли неповиновения от себя, чтобы не стать презираемыми отступниками.
Юноша сейчас не думает о друзьях или годах прошлого. Он аккуратно идёт по небольшой серой улочке, чтобы не вызывать подозрений «Я просто парень, идущий на учёбу, что во мне такого? Я ничего не нарушаю» пытается себя успокоить юноша исподлобья поглядывая на приближающегося комиссара.
Габриель знает, что жалованье комиссаров выплачивалось Трибуналом Рейха и зависит от количества задержанных преступников или нарушителей «Идейного спокойствия», чтобы стимулировать государственную машину карать большее количество преступников. Но они не занимались подкладыванием улик или подтасовкой доказательств, им незачем было делать, ибо огромное количество мелких норм государства или малозначительные церковные настояния, приравнённые в Империи к источнику права, давали широкое поле для выявления нарушений, которые Габриель лихорадочно вспоминает, тихо ступая по асфальту, чтобы не попасть впросак.
Юноша понимает, что живя, создаются такие условия, чтобы граждане чувствовали себя всегда виноватыми, дабы оставаться в непреодолимом повиновении к государству. «Ибо человек виновный, всегда готов искупить вину в самопожертвовании своей родине» так говорил первый Канцлер, так делает государство.
Глаза парня впились в образ комиссар. На нём выглаженные потёртые брюки, начищенные до блеска старые ботинки и скудное на цвет, порванное местами тканевое бежевое пальто. Он похож скорее на бедняка, чем на представителя судебно-силовой системы, но это не просто оборванцы, набранные с улиц. Они являются фанатичными последователями Рейха, верящие, что личное благосостояние ничто, по сравнению с преуспеванием родины.
Габриель ощутил, как суровый взгляд комиссара упал на него. Он сделал быстрый шаг и направился парню, отчего юноша едва не потерял, сознание. Ужас охватил его душу, сковывая даже ход мыслей, а представитель власти тем временем вынул удостоверение комиссара и начал разговор, сделав холодный и грубый голос:
Гражданин. Назовите ваше имя.
Габриель понимал, что споры с этим человеком ничего не принесут, это может лишь усугубить и то не радужное положение.
Я я Габриель, коротко и с нотками дрожи в голосе ответил юноша.
Так, Габриель, сейчас я проведу личный обыск. После этого, независимо, будут ли найдены вещи, запрещённые законодательством Рейха или нет, ты проедешь со мной в участок.
А почему так?
На основании Судебного Протокола-790 и Постановления Министерства Уличной Безопасности я имею праву вас забрать в участок, холодно проговорил мужчина. Плохо вы знаете законы Рейха, гражданин, плохо.
До сердца Габриэля холодной рукой дотронулся испуг. Он, конечно, слышал истории об уличных комиссарах, едва не становился их «клиентом», но сам впервые сталкивается с подобной фанатичностью и беспредельной хладностью лично, помешанной на тоталитарном законодательстве государства.
Мне необходимо на учёбу, пытаясь хоть как-то уйти от нависшего правосудия, с явной дрожью твердил парень. Да и вообще, что вы делаете это незаконно. Пытаясь хоть както улучшить своё положение, вывалил Габриель.
Но эти слова подействовали на комиссара не так, как рассчитывал юноша. Глаза его должны были наполниться фанатичным пламенем, но в голубых очах отсвечивается лишь неумолимый бастион бездушия:
Гражданин, вы хоть понимаете, кто я?
Нетпролепетал Габриель. Нет
Я не закон, но я тот, кто приводит его в исполнение. Вы препятствуете отправление предправосудным процедурам, а это уже основание для задержания.
Потом уличный комиссар ухватился за воротник куртки и хорошо тряханул, опрокинув юношу, после чего попытался заковать его в наручники. Габриель уже готов разрыдаться, он уже представляет, как ему зачитают приговор за неподчинение власти. Уже готовился отправиться в тюремный блок Милана, но спасение пришло откуда не ждали.
Эй, именем Рейха, что происходит?! послышался со стороны возмущённый крик.
Кто это? спросил комиссар и, оставив парня, быстро поспешил к человеку, его позвавшему.
Что здесь происходит? Спросил подошедший невысокий человек.
Гражданин. Кто вы? Я не обязан перед вами отчитываться, строго ответил ему комиссар.
Стоявший напротив него усмехнулся, вытащил удостоверение и со словами показал его:
Как раз-таки обязан.
Простите, господин НадзирательКомиссар, не признал вас. С еле уловимыми нотками извинениями проговорил уличный комиссар.
Я спрошу ещё разЧто тут происходит?
Гражданин по имени Габриель сопротивляется правосудию Рейха. Это осуждается статьями
Я понял. Внезапно прервав своего подчиненного, заговорил другой комиссар. Отпустить его.
Что? с недоумением прозвучал вопрос.
Подчиняйся, а то могу уже тебя привлечь по статье за «Иерархическое сопротивление» и «Неподчинение приказам». Грозно ответил ему командир.
Уличный комиссар, так как даже не успел надеть на юношу наручники, просто развернулся и ушёл восвояси, в поисках другой жертвы, словно пребывал не в состоянии человечности, а механической необходимости.
Потом незнакомый спаситель подошёл к Габриелю. На комиссаре парень увидел потёртую кожаную куртку, чёрные туфли и джинсовые бесцветные брюки. Он протянул ему руку со словами:
Давай поднимайся.
Парень, взявшись за ладонь, встал, отряхнулся, потёрся за щёку, по которой его саданули, и спросил с удивлением в голосе:
Кто вы?
Меня зовут Цирус. Я ктото вроде надзирателя среди уличных комиссаров, поддерживаю порядок, что б они не пересажали всех вокруг, а потом и себя.
Габриель стоял ошарашенный от всей этой ситуации, не в состоянии понять, что сейчас произошло.
Ох, спасибо вам, вымолвил щеку, сказал юноша.
Да не за что, прошу тебя, впредь будь осторожнее, не противься уличным комиссарам. Старайся обходить их стороной.
После чего они холодно друг другу пожали руки и разошлись в разные стороны. У парня не было времени, чтобы разбираться во всей ситуации. Габриель сделал свой шаг быстрее, чтобы не опоздать, направляясь в свою академию. Через пятнадцать минут он уже стоял у дверей нужного здания. Оно представляло обычную коробкообразную постройку четырёхугольного типа, с белыми стенами и обычными пластиковыми окнами старого типа. В этом здании было всего три этажа.
Парень отворил массивную деревянную дверь академии, украшенную гербом Рейха, и перешагнул порог. До занятий оставалось примерно пять минут. Холл здания представляет собой большое помещение с бежевой покраской стен. Там, где-то в углу устроен гардероб, доска расписаний и место для объявлений, заваленная приглашения на молитвенные собрания и кружки почитания страны. Весь холл просто завален государственной символикой: плакаты с государственными деятелями, молитвы во имя Канцлера и Рейха и лозунги на веленевой бумаге. В пару углов стоят жаровни, в которых горели благовония, рекомендованные Культом Государства. По мнению органов государственно-духовной власти, любое учебное заведение было «храмом науки», а значит, даже воздух должен быть в них одинаковый с тем, что витает в церковных учреждениях. Империал Экклесиас никак не комментировала эту инициативу. На стенах так же свисали листки с бесконечными рекомендациями министерств, под которыми было написано: «Следуй им, ибо это идеал, прописанный Канцлером».
Осмотрев холл, и душевно поморщившись от всего этого государственного фанатизма, Габриель спешно сдал куртку в гардероб и направился к расписанию. Посмотрев, что первым занятием он направился в кабинет на втором этаже.
В коридорах так же висели не правила учёбы, а молитвенные гимны и идеологические установки. По просьбе Культа Государства и Империал Экклесиас министерство Высшего Образования, для «Повешения моральной культуры, сохранения духовности и увеличения значимости идеалов государства» было принято решение щедро завалить все академии и учебные потки символикой Рейха и вещами, отражавшие его идеалы.
Габриель даже не обращал внимания на всё это. Парень, быстро поднявшись, спокойно зашёл в кабинет, где уже были его друзья. Кабинетное помещение не оказалось чемлибо примечательным. Обычная четырёхугольная комната с белыми одноцветными стенами. Там стояли несколько парт из дерева, были плакаты, как и связанные с культурой, так и связанные с восхвалением Рейха и Канцлера, три обычных окна, стол академика и обычная меловая доска с дорейховских времён, предложенная властью как развивающая моторику учащихся и соблюдающая преемственность поколений.
Когда Габриель, немного запыхавшись, забежал в кабинет, к нему сразу обратили свои приветствия его знакомые и друзья. Проходя к своим товарищам, он легко коснулся своим взглядом прекрасную девушку по имени Элен. Хотя полное её имя было Элеонора, товарищи называли её просто и подружески непринуждённо. Вечно весёлая и неповторимая девушка могла вызвать нескончаемую бурю эмоций у любого человека. Проходя, юноша заглянул ей в её глубокие карие глаза, и в его душе прошла лёгкая волна тепла, что можно назвать неважным увлечением, свойственное каждому подростку его годов.
Ох, Габриель, как что с тобой случилось, откуда у тебя эта ссадина на щеке, с неповторимым удивлением спросила Камилла, вырвав парня из собственных душевных томлений.
Да, так, последовал короткий ответ.
Габриель всегда сохранял малословие и кротость, но замкнутым человеком он никогда не был. Он любил поговорить, но считал, если разговор пуст и не имел смысла, то просто предпочитал промолчать.
Тебе лучше следует рассказать, с явной требовательностью и нажимом заявил Давиан. Может, сможем помочь.
Вряд ли вы поможете, сухо дал ответ Габриель. Я познакомился с уличным комиссаром.
Хорошее утречко у тебя выдалось, сдержанно, но с нотками внутреннего бунта, подалось со стороны от одного из друзей юноши.
После этих слов он кинул взгляд на Элен, не обратив внимания на глаза товарищей, полных сострадания, но она стояла без реакции, разговаривая с кемто в паре метров, не обращая на Габриеля никого внимания.
Ох, Господи, как ты? С присущим только для этой девушке волнением спросила Камилла.
Я? Да, нормально.
Неистовый звон звонка прервал их разговор, ознаменовав начало пары. Все разбежались по своим одноместным партам в ожидании дедушки Гюнтера, как студенты называли своего преподавателя. Но сегодня занятие проводил не он. Вошедший преподаватель был намного моложе и сразу призвал к тишине. На учителе были одноцветные серо-светлые брюки, такой ре расцветки пиджак, на котором был прицеплен маленький значок в виде мальтийского креста, туфли и круглые очки.
Академик окинул холодным взглядом сидящих учеников, будто упиваясь властью над ними. Осмотрев всех, он стал говорить:
Уважаемые учащиеся, сегодня мы проведём только одно занятие, остальное пожелал вам сказать сам ректор.
По аудитории готовы были пробежаться торжественные вздохи и бодрые переговоры, но тут же они оборвались резким словом
Прошу вас, прекратите, у нас есть ещё целых полтора часа на занятие, нервно, не терпя беспорядка, сказал преподаватель.
После чего академик залез в портфель, достал оттуда тетрадь, положил на стол и открыл её.
Кто ни будь, приготовил, что хотел Гюнтер Вериль. Не отрываясь от тетради, спросил преподаватель, посматривая на юношей и девушек, с непринуждённой колкостью добавив. Можете поволноваться, он мне рассказал, что вам дал подготовить на дом.
В кабинете повисло молчание, которое прервал крайне недовольный голос академика: