Вот она, та единственная причина, по которой вы не можете остаться отведать моё скромное угощение! съязвила фрау Анхель и, выглянув в прихожую, крикнула на весь дом: Кузьма! Выйди на улицу и скажи извозчику, что господа задержатся в доме на неопределённый срок! И, не желая замечать недовольство Атаназиуса, поставила крепкую точку. Пусть ждёт!
Будет исполнено, Анна Гансовна! отозвался хмурый голос дворника.
Тогда передайте ему и от меня, выглянул из гостиной Штернер, что обязательно за простой заплачу! Не обижу!..
Кузьма отправился на переговоры с Никифором, а фрау Кох прошла на кухню.
Атаназиус принялся разглядывать городские пейзажи Лейпцига.
Вот и познакомились с Пушкиным! расстроено произнёс он.
Ещё успеете! успокоила его Татьяна. У вас обоих вся жизнь впереди!
Ах, когда это будет? грустно сказал Штернер. Он в России, я в Германии.
А вы возвращайтесь! то ли предложила, то ли попросила она его. Вместе с сыном
Атаназиус резко обернулся и, глядя в глаза Татьяны, тихо произнёс:
Только одна причина может заставить меня это сделать
Какая? так же тихо спросила она, не отводя взгляда.
Вы сказал Штернер.
Татьяна смущённо опустила глаза и вспомнила его слова, сказанные с деланной шутливостью: «Я человек верный Кого полюблюсберегу навеки»
В гостиную вернулась экономка:
Прошу угоститься! и пригласила гостей в столовую.
В отличие от гостиной, эта комната была небольшой, со скромной старинной мебельюдвумя буфетами, круглым столом, шестью стульями. Зато стол был щедро накрыт словно скатертью-самобранкой. В угощении фрау Анхель знала толк!
На белоснежной скатерти, вышитой василькаминациональным цветком Германии, стояли разные блюдаот лукового пирога до пивного супа из колбасных палочек, «по старинному лейпцигскому рецепту». Блюдас заячьим рагу и, конечно же, лейпцигской горчицей, естественно, бифштекс «по-лейпцигски» и «по-лейпцигски» свиное жаркое, а ещё красная икра рядом с чёрной, солёные грибы, с кусочками лимона, а завершал нежданное пиршествопирог яблочный с грецкими орехами. И вся эта кулинарная благодать подавалась под графинчик можжевеловой домашней настойкии тоже «лейпцигской»! которую пил, если верить фрау Анхель, сам лесной великан Фенке, косматый и кровожадный. А не верить ей было просто нельзя.
Желая поесть «на скорую руку», гости едва сдерживали свой аппетит, который словно молодой голодный зверь набросился на «скромное угощение» гостеприимной экономки.
Наконец, она спросила:
А вы по какому делу ехали к господину Пушкину?
По литературному обтекаемо ответил Штернер.
Ах, да! Ведь вы книгоиздатель!.. Хотите издать его в Германии?
Имею такую надежду сказал он, отводя взгляд от Татьяны, которая с укоризной на него посмотрелаона с детства не терпела враньё.
А кто переводчик? поинтересовалась фрау Анхель.
Пока ещё не знаю
Хороший переводчик уже полдела, тоном знатока сказала она.
Непременно! согласился с ней Штернер. Вот только вначале я должен уведомить об этом Александра Сергеевича. Хотел передать некоторые документы с письмом, а теперь не представляю, как это сделать.
Боже! вдруг воскликнула фрау Кох. Какая же я недогадливая!.. Я непременно вам помогу! Да-да! Именно я!.. На днях еду в гости к своим родственникам в Петербург, к двоюродной тётке Эльзе. И всё смогу передать.
Но вы же не знаете его адреса!
В столице я быстрее разузнаю, где живёт Пушкин. Давайте ваш пакет.
Не знаю, как и благодарить
И Атаназиус достал из кожаной сумки увесистый конверт, перевязанный тонким шёлковым шнурком, на лицевой стороне которого было написано его рукой: «г-ну Александру Сергеевичу Пушкинуот Атаназиуса Штернера, из Германии. Лично в руки».
Письмо с моим адресом внутри конверта, добавил он.
Перед тем, как покинуть дом на Арбате, Татьяна попросила разрешения подняться на второй этаж и хотя бы одним глазком глянуть на квартиру, в которой жили Пушкины. Фрау Кох, как гостеприимная хозяйка, показала все пять комнат, подробно ответив на её вопросы.
Поблагодарив хлебосольную и словоохотливую экономку за тёплый приём, молодые люди вышли из калитки дома Хитрово, сопровождаемые сторожем.
Прощайте, Кузьма, сказала ему Татьяна.
Счастливой дороги! коротко ответил он и запер калитку ворот на засов.
Завидев своих пассажиров, Никифор спрыгнул с облучка и вновь укрыл их волчьей шубой, затем взобрался на своё место и дёрнул за вожжи:
На Воронцовскую?
Туда, подтвердил Штернер.
Но-о! Двигай, Сивый! Скачи, голубь ты мой!..
Всю дорогу никто больше не сказал ни слова. Каждый из троих думал о своём. Атаназиус о томправильно ли он поступил, вверив столь важный для него пакет забывчивой пожилой фрау, Татьяна до сих не могла поверить в то, что была в доме, где жил Пушкин, а Никифор размышлял о том, что сегодняшний день выдался для него не очень удачным, ибо добраться до трактира теперь придётся лишь к позднему вечеру.
Кстати, по поводу васильков на скатерти.
Существует известная легенда о том, что когда Наполеон захватил прусское королевство, королеве Луизе невольно пришлось присутствовать на балу в обществе французского Императора и его генералов. На ней не было никаких украшений, только на голове вместо короны сидел венок из васильков. Естественно, французы стали смеяться над ее Величеством. Однако, то, что она им ответила, заставила всех вояк замолчать в смущении. А сказала им королева Луиза так: «Да, на мне нет никаких украшенийчасть из них разграблена вами, оставшаяся часть продана, чтобы спасти разоренную страну и ее жителей от голода. У нас не осталось даже цветов, потому что поля настолько вытоптаны вашими сапогами, что даже васильки на них большая редкость»
Старая Воронцовская улица, что возникла ещё в далёком 13 веке, была частью Воронцовской слободы, и вместе с ней сгорела дотла при пожаре 1812 года. Вскоре после войны появилась новая. Улица отстроилась, разросласьот дворянских усадеб Воронцовых-Дашковых до купеческих дворов.
В одном из них, в двухэтажном каменном доме и жила московская купчиха Владыкинахозяйка большого «Белошвейного салона» на Кузнецком, набиравшая талантливых и трудолюбивых девушек-кружевниц со всей России.
Сани остановились у приотворённой калитки.
Штернер перенёс к крыльцу Татьянины сундучок и корзину.
Спасибо за помощь она по-сестрински улыбнулась. Будет возможность, заезжайте в гости.
А вы жить тут станете?
Купчиха обещалась матушке, что у неё.
Тогда обязательно ещё заеду.
Непременно приезжайте, господин Атаназиус произнесла Татьяна без всякого стыда, словно ангел с чистой душой и безгрешными помыслами. Я ждать вас буду
В ответ он внезапно обнял её и, не говоря ни слова, поцеловал.
Татьяна не отпрянула, не вскрикнула, лишь зарделась маленько и, взбежав на крыльцо, дёрнула что есть силы зависевший на цепочке бронзовый шар звонка.
Дверь тут же отворилась. На пороге стоял молодой человек приятной наружности, голубоглазый, в пшеничных усах. Одет он был в рубашку-косоворотку и в тёмные брюки, заправленные в сапоги, начищенные до блеска.
Вам кого-с, барышня? поинтересовался он с беспечной улыбкой, обводя её наглым взглядом с головы до ног.
Госпожу Владыкину, растерялась Татьяна. Я по кружевному делу
Конечно-конечно! Милости просим-с. Откуда приехать изволили?
Из Вязьмы.
Знаю-знаю Вы Татьяна Филиппова. Угадал?
Таня только кивнула.
А я Алексей Михайловичплемянник Елены Владимировны и её управляющий. Ждёт вас весь день Он бросил взгляд на вещи, стоящие у крыльца. Ваши?
Мои.
Входите, я занесу.
Управляющий сбежал с крыльца и легко взял в руки сундучок с корзиной. И только тогда посмотрел на Штернера, кивнул ему свысока и вошёл в дом следом за Татьяной.
В последний миг обернулась она на Атаназиуса. Тот ободряюще помахал ей ладонью и вернулся к саням. Дверь дома захлопнулась.
В Воробейчиково? ещё раз уточнил Никифор.
Туда как-то внезапно грустно и устало ответил Штернер, усаживаясь в санях, которые вдруг стали для него излишне просторными.
Спустя полчаса они выехали за Рогожской заставой из города и помчались что есть мочи по широкой и пустой заснеженной дороге.
Никогда ещё Атаназиус Штернер не мчался с такой скоростью! В Германии быстро никто не ездит, кроме лекарей да пожарников. Лишь когда-то в детстве, сидя верхом на коне Бояне, Атаназиус ощутил, что такое скорость, когда деревья, летящие навстречу, мелькая, исчезали за спиной, когда не хватало воздуха, чтобы вдохнуть, когда иной раз невозможно было раскрыть глаза, и только радость бега и восторг полёта горячили сердце!..
Держитесь, барин, покрепче! прокричал ему, перекрикивая свист ветра извозчик. Обещал за три часа доставитьза два долетим!
И, что есть силы, огрел вожжами своего Сивого:
Вперёд, голубь ты мой!
Ах, как же хитро и непонятно устроено Время!
То летит стрижом, то ползёт, словно муравей, то скачет, будто боевой конь, а то стоит себе, словно стог сена в поле. Иной раз, думаешь, что прошёл всего часа глянешь на циферблат, батюшки! часа три, не меньше! А иногда время движется, как цыганская кибиткамедленно, неспешно, тяжёлым облаком над землёй, и хочется поторопить, да вожжей таких не сыщешь. Если только убить время за картами или за кружкой вина, а лучше всего забыться крепким сном, чтобы когда проснёшьсяуже наступило завтра, о котором столько мечтал.
Так думал Штернер, полулёжа в санях, глядя на чистое небо после снегопада, на голубую его даль, на белые облака, и грусть расставания с Татьяной постепенно покидала сердце.
Мысли повернулись в другую сторону, напомнив ему, куда и зачем он едет столько времени из Германии.
Вдоль дороги мелькали верстовые столбы. На них сидели чёрные вороны и громко каркали на своём «французском» вслед саням:
«Вор-ро-бейчиково, карр!.. Вор-ро-бейчиково, каррр!..»
Что ждёт Штернера там, в этой невзрачной на вид деревеньке, затерянной на Русской Возвышенности? Возвышенное или Низкое? Куда так настойчиво спешит молодой книгоиздатель из Берлина? Какая тайна сопровождает всю его жизнь?
За ним, мой читатель! Главное, ничего не пропустить и не прервать нить событий. Набрось на себя мысленно тёплую шубу, надень рукавицы, надвинь на лоб шапку ивперёд, за санями! Ещё мелькнёт на пути с десятка два верстовых столбов, а там, глядишь, за поворотоми новая глава романа!
Глава IV«АЛЬМА МУТТЕР»
Печальный, трепетный и томный,
Назад, в отеческий мой дом,
Спешу, как птица в куст укромный
Спешит, забитая дождём.
Поначалу Атаназиус считал верстовые столбы, затем, когда в глазах зарябило от берёзовых стволов, смежил веки и вдруг увидел своего маленького сына, сидящего у него на коленях
Папа, расскажи новую сказку
Сам сочини, поцеловал он Георга в затылок.
Я не умею.
А ты попробуй.
Пробовал. Не получается
А давай так: сочини сначала что-нибудь ты, потом продолжу я, потом снова ты и опять я, авось, вместе и получится.
Как братья Гримм?
Почти что. Только мы с тобой не братья.
Тогда как сын и отец Штернеры. Верно?
Сын Георг был уже большой мальчик. Он умел читать, считать и даже немного писать. Что поражало многих взрослых, так это то, что читал он на двух языкахна немецком и русском. И говорил тоже на русском и немецком. Семейный врач Вилли Вайль не разделял родительский восторг, уверяя, что это слишком большая нагрузка на детскую психику, особенно если ребёнку всего четыре года. Эту же теорию разделяли с доктором оба дедушки Георга. Но, несмотря на все треволнения и запреты, мальчик рос умным и здоровым, с каждым днём прибавляя не только в весе, но и в разных знаниях, которыми пичкали его домашние.
А как братья Гримм сочиняют сказки? интересовался Георг у отца. Сначала один сочиняет, потом другой?
Они их не сочиняют, а собирают.
Как это собирают? Как грибы?
Можно сказать и так, улыбнулся Атанахиус. А вообще-то ездили они по городам нашей Германии, слушали, как люди рассказывают сказки и записывали их в свои записные книжки. Грустная сказка из Марбурга, весёлая из Бремена, волшебная из Касселя. Потом их обработали, облагородили и напечатали в типографиитак получилась самая большая книга немецких народных сказок
И Атаназиус вспомнил лето 1831 года, когда он лично встречался с братьями Гримм. Об этой встрече читатель узнает гораздо позже. Сейчас же «сивый голубь» повернул за последний поворот, и взору Штернера открылся деревенский пейзаждва десятка тёмных бревенчатых изб, среди добела заснеженных берёз и тополей. За ними, в снежной дымке, стоял барский дом, с колоннамине дом, а целый замок, с большим фруктовым садом вокруг, второго которого не сыскатьни в уезде, ни в губернском городе, а может быть, даже и по всей Москве. По другую сторону дома раскинулся парк, с лебединым озерком и с разнообразьем резных беседокот деревянных до мраморных.
Штернер даже присел в санях, чтобы в полной мере наглядеться такой красотой и нищетой одновременно. Осталось лишь спуститься с горы, и деревня, которая виделась ему во снах и в мечтах, станет реальностью.
«Под голубыми небесами
Великолепными коврами,
Блестя на солнце, снег лежит»
вновь прочёл про себя Штернер Пушкина.
«Прозрачный лес один чернеет,
И ель сквозь иней зеленеет,
И речка подо льдом блестит».
Наверное, эти строки Пушкин писал о речке Искре, что протекала через деревню Воробейчиково прямиком в уездный город Зуев. На правом берегу открылась берёзовая роща, полная в летнюю пору розовых подберёзовиков«хоть косой коси», крепышей-боровиков, с бархатистыми шляпками, сладчайших ягод, гудом пчёл в малинниках, и с серебристым сиянием ландышевых колокольчиков, источающих по весне неземной аромат.
Куда, барин?! обернувшись, крикнул Никифор.
За околицу! так же криком ответил Штернер. Останоовитесь у последней избы!..
Сани юркнули вниз, под гору, и через мгновенье уже неслись по главной и единственной улице Воробейчиково.
У старого колодца на них обернулись деревенские женщины в странных одеждах из тонкой ткани, напоминающие древнегреческие хитоны и плащи, собранные в пышные складки, пропущенные под левой рукой и завязаны на правом плече.
Чего это они? спросил изумлённый Никифор.
Может быть, деревенский маскерад? неуверенно ответил Атаназиус.
И ещё долго, с удивлением, смотрели вслед друг другуШтернер на деревенских баб в античных нарядах, а тена молодого барина, появившегося невесть откуда в Воробейчикове.
Наконец, Сивый, разгорячённый свободным бегом, остановился у последней избы и громко заржал.
Атаназиус выпрыгнул из саней и пружинистым шагом направился к кособокому крыльцу.
Жди, я скоро!.. крикнул извозчику.
А поклажу нести?
Неси! И поднялся на старое крыльцо.
Никифор подхватил дорожную корзину с сундуком и бережно поставил из перед крыльцом.
Штернер толкнул дверь от себя. Она со скрипом отворилась, дохнув в него из курной избы сизый печной дым. От неожиданности он закашлялся и, пригнувшись, чтоб не стукнуться головой о притолоку, вошёл в избу.
В нос ударил затхлый запах, полный сырости и гнили. Вот так, невольно сформулировал Атаназиус, пахнет непролазная, прогорклая нищета. С этим запахом он познакомился когда-то на захолустных, грязных улочках и в пивных Германии, проходя мимо помоекзапах нищего люда, дна общества, от которого давно отвык, живя среди цивилизации и достатка.
Две коптящие сальные свечи не в силах были осветить хотя бы часть небольшой горницы. И только привыкнув к темноте и хорошенько присмотревшись, можно было различить вдоль бревенчатых и закопчённых стен широкие лавки с давно нестиранными подушками, засаленными лоскутными одеялами и просто каким-то тряпьём. Над лавками висели кривые полки с нитками, шитьём и щербатой, растрескавшейся посудой.