Воспользоваться его силой можно было только единожды в день, а древняя магия творилась посредством фокусирования взгляда. Достаточно было лишь взглянуть на нужный небольшой кусочек пространства, и тут же его покрывала темная зловещая тень, оказавшись в которой существо мгновенно засыпало. Правда, сила магии активировалась лишь спустя пару секунд, поэтому у врага были все шансы выйти из зоны поражения, но это было легче сделать на словах, чем на деле.
Зигмунд вспомнил, как мальчик Келен интересовался этим древним артефактом, но впоследствии счел его слишком скучным для себя. Он лишь добавил в свою небольшую записную книжку какую-то пометку, улыбнулся сам себе и аккуратно вернул перстень обратно Зигмунду. Мальчик был действительно донельзя странным. Считать его психологический портрет с его действий или мыслей было сродни задаче найти хоть одного чиновника, трудящегося на благо народа, а также найти хоть одного влюбленного, кто смог бы четко, ясно и в разумном ключе объяснить свои недавние сумасбродные действия.
Он только коснулся перстня, чтобы провернуть его и активировать древнюю магию, как
Ворон решил напомнить о себе. Он темной стрелой промчался к своей жертве, и уже через мгновение парень громко кричал, размахивая руками во все стороны. Арбалетный болт пролетел мимо Зигмунда, а само оружие было отброшено на землю, где мгновенно оказалось забыто, как ненужная игрушка.
Девушка с визгом попыталась помочь своему товарищу, вцепившись в крыло ворона, но в этот раз Зигмунд среагировал своевременноон всем своим телом набросился на девушку, повалив ее на землю.
Рядом с ним раздавался такой оглушающе нечеловеческий крик, который может издавать лишь существо, которого лишают глаза, а затем раздирают острыми когтями и клювом. В другое время Зигмунд застыл бы от ужаса, но сейчас этот душераздирающий крик заставлял его кровь кипеть, а его сознание начинало быстро отходить на задний план, освобождая место для давно ждущей этого момента звериной натуры.
Девушка ожесточенно пыталась вырваться, но Зигмунд прижал ее к земле мертвой хваткой и теперь вовсе не собирался ее так просто отпускать. Он полулежал на ней, тяжело дыша, пытаясь справиться с ее отчаянным сопротивлением, и все это заставляло его чувствовать себя бодрым, живым, настоящим. Он словно первый раз в жизни оказался точно на своем месте в этой гребаной жизни и теперь старался показать, чего он стоит на самом деле. Он участвовал в бою и теперь, первый раз за время своего жалкого существования, желал выйти победителем.
Удовольствие лишь от участия? Какая ерунда. Без стремления к победе вся жизньэто серая скучная субстанция.
Но девушка не оставляла попыток вырваться. А силы Зигмунда были не бесконечны. Он решил изменить правила игры, пусть он и зарекался никогда в жизни подобным не заниматься.
Он освободил свою правую руку, и в тот же момент, когда она в резком порыве постаралась освободиться, он изо всех сил ударил ее кулаком в ее милое прекрасное женственное лицо.
Он ударил женщину. Первый раз в жизни. Не сдерживаясь.
И первое, что его удивило нет, это сложно вот так сразу признать.
Второе, что его удивило, было то, как резко изменились милое личико и вся фигура девушки. Как будто началась неожиданная резкая постепенная трансформация, и милое создание на глазах превращалось в кровожадную бестию, которая хотела разорвать тебя на части.
И это была не только психологическая трансформация, но и физическая. Теперь в глазах девушки горел не прикрытый ничем огонь, который выдавал ее желание убивать, ее шея и частично лоб покрылись какими-то странными наслоениями, навроде чешуи, а из головы начинали проглядывать костяные наросты, постепенно увеличивающиеся в размере. Если бы не то первое, что его поразило, то он бы в ужасе отпрянул от столь диковинного зрелища и тут же потерпел бы поражение.
Но азарт битвы и осознание того самого настолько захватили его, что он лишь с удивлением отметил про себя, что перед ним самый настоящий суккуб. В это невозможно было поверить, но внешний вид, что описывался в старых книгах, а также потрясающей силы магия очарования, которая оказывала на него давление сначала дома у старосты (а эта женщина выдавала себя за жену Брендона), а затем и совсем недавно все это точно подпадало под описание демонического отродья, пришедшего из другого таинственного мира.
Но Зигмунду некогда было об этом думать.
Ведь то первое то, во что он сначала и не поверил был тот чудесный и сначала жутко пугающий факт, что ему понравилось бить женщину. И не просто понравилось, но он испытал ни с чем не сравнимое удовольствие, когда его кулак соприкоснулся с ее прекрасным лицом. И то, что она вдруг совершенно неожиданно стала суккубом, как будто играл ему на рукуведь теперь у него было оправдание избивать ее и дальше.
Он и не представлял, до какой глубины он был женоненавистником до этого момента, и это его слегка пугало. Но он не мог больше сопротивляться и отдался моменту полностью, вскрывая в себе все то, что он прятал за своим воспитанием на протяжении всей своей жизни. Вся та разрушительная грубость, бескомпромиссность, животная натура шквалом обрушилась на демона, которая только подливала масла в огонь беспрестанными ругательствами и попытками вырваться. Она тоже не оставалась в долгуцарапалась, лягалась, кусалась, но все это только подзадоривало Зигмунда.
Краем своего еще не до конца поглощенного сознания он понимал, что превращается в зверя, но уже ничего не мог (и не хотел) с собой поделать.
Его руки поднимались и опускались, работая, как поршни, превращая ее до этого прекрасное лицо в кровавое месиво. У нее уже не оставалось сил, чтобы сопротивляться, а затем она перестала и кричать, но его усилия после этого лишь умножились. Силы как будто и не собирались покидать его, и он со все большим остервенением молотил несчастную девушку, которая оставалась в живых лишь благодаря своей демонической природе.
Он резко остановился, тяжело дыша. Он понимал, что долго так не может продолжаться, но он хотел большего. И он мог это получить. И почему нет? Ведь он был сильнее.
Он притянул девушку к себе, но она еще не оставила в себе сил бороться и попыталась рукой отодвинуть его лицо. Это его раздражило, и он швырнул ее о землю и нанес несколько десятков резких болезненных ударов по ее лицу, а затем и по ее груди, ломая в довершение несколько ее хрупких ребер.
Он снова притянул ее к себе и услышал ее тяжелое хриплое дыхание, когда она пыталась с трудом заглотить ночной холодный воздух в свои окровавленные легкие. И это его возбуждало, это доказывало его превосходство, это доставляло ему несравненное извращенное удовольствием. Он с силой сжал ее голову в своих могучих руках и посмотрел в глазах. В них он увидел лишь боль и ничего, кроме боли.
Но она не была сломлена.
И это было на самом деле вовсе неважно. Ведь она была совершенно беспомощна.
Он притянул ее еще ближе к себе и с наслаждением впился в ее нежную шею, в тот беленький участок кожи, который еще не успел нарастить защитную чешую. Она резко вскрикнула, потратив на это все свои силы, а ее рука беспомощно скользила по его лицу, но не отталкивала, а лишь гладила его, доставляя ему еще большее удовольствие от осознания ее крайней беспомощности. Кожей он ощущал теплые слезы, что капали на него, а его рот заполнился вкусом прекрасной молодой крови.
И неважно, что она была демоном, ведь она была живой. И из-за этогокрайне прекрасной. Насколько только прекрасной может быть загнанная добыча, которую удалось поймать после множества бессонных ночей выслеживания и охоты.
Насытившись, он отбросил ее в сторону, как использованную. По сути она и была такой. Прекрасная вначале, достойная, чтобы за ней гнались, но такая бесполезная в конечном итоге, не готовая предложить ничего, кроме своего бренного тела. Оболочка, не стоящая дальнейших усилий. Вскрыть, употребить и выбросить.
Такая судьба женщин, которые решили попытать счастья в охоте.
Но он не думал об этом. Он стал зверем, выпустив на волю свое бессознательное, что запрещал себе на протяжении всей своей жизни.
И он оказался монстром. Самым настоящим монстром, даже хуже, чем он мог себе представить. Странно, но даже в таком бессознательном состоянии он мог вполне отчетливо размышлять. Ранее он думал, что он потеряет всю свою человечность и перестанет строить связные мысли, но теперь он понял, что недооценивал зверей, маньяков и психов. Нет, как раз они очень даже четко отдают себе отчет в действительности. Не обманывают себя.
Вдруг он понял, неожиданно для себя самого, что готов. Он готов, наконец, избавить мир от своей ненужной персоны, готов сделать то, к чему готовился всю свою жизнь. И даже смешно было теперь осознавать, что такие вещи нельзя подготовить постепенно, лишь мгновенное озарение, данное нам буквально ниоткуда, может привести к нужному результату.
И совсем он не ожидал того, что зверь тоже может быть готов к самоубийству. Ведь он раньше думал, что зверь готов бороться до последнего, и поэтому он не пускал его в себя. А оказалось, что внутренний зверь умолял выпустить его, чтобы умереть.
Зигмунд усмехнулся. Правда же говорят, что то, что ищешь уже долгое время, на самом деле находится рядом с тобой.
Он подошел к ворону, который смотрел на него своими черными глазами-бусинками, лежа на бездыханном трупе юноши.
Значит, и ты победил. Поздравляю.
Он осторожно ощупал ворона, но тот больно укусил его за палец, не давая тронуть крыло.
Значит, сломано. Теперь больше не полетаешь по крайней мере, сейчас.
Не обращая внимания на громкое карканье и клекот, он подхватил своего старого товарища на руки и отнес в ближайшие кусты, где и оставил. Его более не интересовала судьба старого ворона, он не хотел потерять сосредоточенности на исполнении своей миссии.
А ворон упорно хотел донести до него какую-то важную мысль. Он говорил и говорил, но Зигмунд не слышал.
Он никогда его не слышал.
Почему именно этот раз должен стать исключением?
XVI
Он аккуратно прикрыл за собой дверь.
Он даже ступал осторожно. Ведь в его теле бурлила такая сила, что все вокруг казалось слишком хрупким, нежным, мягким. Он буквально ощутил на себе, каково это быть огромным неуклюжим зверем в посудной лавке. Одно неверное движениеи все полетит к чертям.
Все. Без исключения.
Убранство дома осталось примерно таким же, каким он его запомнил в последний раз. Пару вещей переместили, грязи и дорожной пыли прибавилосьвот и все изменения.
Он заглянул в соседнюю комнату. Пусто. Это хорошо.
Но оставалась еще последняя маленькая комната. В ней когда-то, наверное, спали дети того самого охотника. Или лесничего. Уже сложно разобраться в роде деятельности жителя той маленькой деревушки, где живет кладовщик, нападающий на вас с ручным арбалетом и не совсем ручным суккубом.
Действительно, все в этом мире уже давно полетело к чертям. Зачем он вообще еще существует? Ведь надежда на хорошее будущееэто сущая ересь. Тогда ради чего живут (существуют?) все эти люди? Какая у них цель, кроме той самой, экзистенциальной, заключающейся в маниакальном стремлении дожить до завтра.
И все же дом был довольно большим, пусть и без второго этажа. И построен был на славу, видно, сколько труда и любви в него вложилиуж очень он разнится с неказистыми домиками в деревне. И если ты находишь свою любовь, вкладываешь в нее все свои силы, всю свою жизнь, то кто даст тебе гарантию, что завтра непременно наступит? А если такой гарантии нет, то зачем все вообще начинать?
Он немного поколебался перед тем, как открывать ту, последнюю дверь. Почему-то он знал (интуиция?), что там кто-то да будет.
Времени, к сожалению, было мало. А то бы он так и простоял у этой двери в сомнениях, как он стоял у каждого непонятного момента в своей никчемной жизни. Постоянно колеблясь и сомневаясь. Никогда не прекращая думать, передумывать, осмысливать и рассматривать с тысячи разных сторон. Но никогда так и не приступая к решительным действиям, а лишь если бы он не стоял вот так, переминаясь с ноги на ногу, если бы умел отключать сознание и давать волю телу, то, возможно
Он бы тогда смог спасти Марию а не тупо наблюдать, как она умирала
Дверь открылась с такой чудовищной силой, что она слетела с петель. Зигмунд вошел в маленькое темное пространство, тяжело дыша и ощущая, как липкий пот и чувство вины невыносимо душат его.
Он бешеным взглядом окинул комнату, за считанные мгновения привыкая к плотному сумраку. Да, он мог видеть в темноте. Он вообще много что мог, да только какая от этого была польза, если он никогда не использовал свои умения во благо?
Да он вообще их не использовал, а лишь стоял в стороне и рассуждал рассуждал о чем вообще можно было столько думать?! И ради чего? Что дали ему эти размышления, кроме бесконечного тягучего промедления?
Есть такое понятие«плыть по течению». А он даже не плыл, а только барахтался, мешая течению делать свою природную работу.
А в это время другие давно уже построили свою лодку или плот взяли судьбу в свои умелые руки. А он думал, стоит ли? Нужно все взвесить, поразмыслить и если за него решит кто-то другой, значит, так будет лучше, проще, легче.
Крупный рослый мускулистый человек сидел, прислонившись спиной к стене, и смотрел прямо на Зигмунда. Он был явно изможден, измотан, а также избит до того пугающе омерзительного состояния, в котором не может пребывать обычный человек.
Значит, это был монстр. В иное время Зигмунд обязательно похвалил бы себя за столь блистательную догадку, но сейчас ему было ровным счетом все равно. Это существо ему мешало.
Аудитор, значит, хрипло проговорил незнакомец сквозь разбитые губы. Они таки сумели договориться
Зигмунд не стал оправдываться. Нужно было просто быстро и четко устранить возникшее перед ним препятствие. Без промедлений и лишних раздумий. Хотя бы в этот раз.
Он быстро подошел к тому, кто еще не так давно был охотником. Или лесничим. Какая разница, если сейчас от него оставили лишь жалкое подобие его самого?
Цепи. Он был закован в цепи.
И верно. Зверь должен быть схвачен, скручен и посажен на цепь.
Зигмунд решительно схватился за толстую блестящую в полумраке цепь и его тут же охватила настолько нестерпимая боль, что зубы омерзительно и свербяще заныли, голову словно стиснул раскаленный обруч, в сердце как будто вонзили иголку, а живот поразила изжога в сто крат больнее обычной.
Он выругался и быстро отпустил цепь, невольно сжимая и разжимая пальцы на руке.
Это меридий, дурачок, с издевкой прошептал Рестар. Тебе, что, не сказали? Не доложили господину государственному аудитору о такой незначительной детали?
Зигмунд раздраженно наотмашь ударил мужчину.
Замолчи, приказал он ему.
А вы горазды избивать слабых и немощных, господин аудитор? Каково же вам приходится так жить, если
Зигмунд с такой силой припечатал голову бывшего охотника к стене, что затрещали доски перегородки, отделяющие эту комнату от соседней.
Я сказал тебе замолчать. Пожалуйста, тихо и вежливо попросил Зигмунд.
Мне уже все равно, аудитор, гневно выпалил Рестар. Вы убили мою семью. И скоро убьете меня. Какая разница, буду я молчать или нет?
Но для Зигмунда разница была, и огромная. Разговор его утомлял.
Он резким движением схватился за уже довольно сильно порванную и грязную рубаху Рестара и, опираясь одной рукой о могучую грудь мужчины, он грубо вырвал клочок изношенной, но все еще довольно плотной ткани.
Обмотав свою правую руку, он на пробу еще раз попытался схватиться за цепь, но ужасающая боль пронзила его вновь. Создавалось такое впечатление, что его соприкосновение с этим странным металлом оказывало сильнейшее воздействие на его нервную систему, поражая тем самым весь его организм.
Что ты делаешь? удивленно спросил его охотник. Пытаешься снять с меня оковы? Тебе не дали ключ на такой случай?
Не дали, просто сказал Зигмунд, опускаясь на колени и прислоняясь к соседней стене.
Да не расстраивайся ты так, господин аудитор. Пока можешь поизбивать меня вдоволь, а затем придут твои деревенские дружки да
Почему ты не можешь помолчать?
Я молчал всю жизнь, аудитор. Прятался и молчал. Теперь уже можно и поговорить перед своим бесславным концом.
Видно было, что этот монстр желал того же самого, что и Зигмунд, но способы достижения цели у них были разные.
В принципе, подумал Зигмунд (да, он снова начал думать и размышлять!), можно было не особо беспокоиться об этом монстре да оставить его здесь умирать. Он же все равно рано или поздно умрет, ведь так?
Но почему-то этот вариант Зигмунда не устраивал. Он хотел умереть и как можно скорее, но тянуть с собой в могилу еще одного человека?