Агнес пошла на выход, но, остановившись у двери, сказала:
Ты стеклодуву про стекло напиши, конечно, но не забывай: три дня у тебя, она показала ему три пальца. Три дня.
Я помню, госпожа, Удо Люббель низко поклонился ей. Я всё сделаю, как вы велели.
Он смотрел на неё внимательно, взгляд его был хуже десятка вопросов, он ждал, что она ещё скажет:
Агнес, повторила она, я племянница кавалера Фолькофа. Может быть, вы о нём слыхали?
Как же не слыхать? Конечно, я слыхал о нём, это он привёз серебряную раку из Фёренбурга, я даже знал его немного, он был как-то у меня перед поездкой в чумной город, спокойно говорил знаменитый врачеватель, всё ещё внимательно разглядывая девушку.
Вот как? Старик хирург знал её господина? Это всё меняло, теперь ей уже расхотелось разговаривать с ним на ту тему, ради которой она к нему пришла. Она встала:
Спасибо, что приняли, думаю, что зря вас побеспокоила. Интерес мой пустой был, пойду я.
Стойте, строго сказал он. Вижу я, что вы взволнованы, думаю, что интерес ваш был не пустой.
Девушка остановилась в нерешительности. Кажется, врачеватель внушал ей доверие. Да и дом у него был интересен, большие окна, лампы красивые, стол со столешницей из белого камня, книги, книги, книги повсюду, исписанные бумаги, странные инструменты, человеческий скелет в углу.
Коли вы пришли с тайной хворью, продолжал Отто Лейбус, его явно заинтриговала эта умная девушка, клянусь распятием, что тайна ваша останется тут.
А если тайная хворь такова, что удивит вас, и вы откажитесь мне помогать, так вы тоже тайну сохраните? в нерешительности спросила Агнес.
Клянусь, ваша тайна останется со мной, он улыбался. Да и нет таких хворей, ни у мужей, ни у жён, что я ещё не видал. Уж вы мне поверьте.
Нет таких хворей? переспросила Агнес.
Все болезни людские, что описаны, все я видел, не без гордости говорил хирург. А те, что не описаны Ну, таких я не знаю
Раз вы хирург, сказала девушка, то, видимо, удаляли
Что? Опухоли, родинки, бородавки, жировики, вросшие ногти, костные наросты?
Нуона не решалась ему сказать.
Ну, говорите, не стесняйтесь, продолжал Отто Лейбус, я всё удалял, если бы вы знали, сколько я отрезал рук и ног, говорите, что вас беспокоит.
Меня беспокоит одна вещь Которой быть не должно.
Покажите.
Она в таком месте
Понимаю, в таком месте, которое видеть должно только мужу.
Да, сказала Агнес с каким-то даже облечением. Именно.
И доктору. Понимаю, для девицы перед замужеством очень важно, чтобы всё было красиво, чтобы жених не отвернулся на брачном ложе от неё.
Да, согласилась девушка.
Показывайте, я сейчас зажгу лампы, сказал он вставая.
Но это В таком местеОна опять говорила это нерешительно, даже стесняясь, что было совсем не в её нраве.
Ах, дитя моё, вряд ли вы меня чем-нибудь удивите, отвечал старый хирург, зажигая необычные лампы одну за другой и ставя их на стол, я всё уже видел и у мужей, и у жён тысячу раз. Где эта ваша «вещь», которую надобно удалить?
Она у меняона вздохнула. На крестце.
Влезайте на стол, становитесь на колени, я взгляну и скажу, можно ли её удалить. Прошу вас, вот скамеечка, вставайте и влезайте на стол.
Агнес делала то, что он велит. И очень при этом волновалась, она даже поискала глазами Уту, кажется, нуждаясь в поддержке, но Уту врачеватель не впустил. Наконец, она залезла на стол и стала на колени. А он подошёл к ней сзади, поставив рядом лампы:
Давненько, давненько я не задирал девицам юбок, сказал хирург, копаясь в её одежде, уж и забыл, как это делается.
Тон его был спокоен, а вот Агнес волновалась. Наконец он поднял её юбки. И застыл! Агнес вдруг улыбнулась, хоть её поза и не располагала к улыбкам. Она не видела его лица, но буквально чувствовала его растерянность. Девушка одёрнула юбки, слезла со стола, уставилась теперь уже в серьёзное лицо старого врачевателя:
Так что, доктор? Видали вы такое? Сможете мне помочь? Агнес едва не смеялась, видя его растерянность. Хотя смеяться ей не надо было бы. Дело-то не очень и смешное вышло бы, донеси он на неё. Ну, господин Лейбус, сможете?
Он молчал. Тогда Агнес полезла в кошель и достала из него маленький красивый флакончик:
Коли сможете мне помочь, расплачусь с вами вот этим.
А что это? рассеяно спросил старик.
Это снадобье, если его намазать на шею женщины, то оно рождает в ближних к ней мужчинах страсть неуёмную и придаёт им мужских сил. Впрочем, могу заплатить и серебром.
Приходите завтра, госпожа, утром, пока света много и глаза мои ещё видят, сказал он, чуть подумав. С собой возьмите тряпок побольше.
Так какую плату вы пожелаете? спросила девушка, чуть улыбаясь. Снадобье или серебро?
Хочу испытать снадобье. Хочу знать, неужели такое возможно.
Выходя от хирурга, Агнес думала о том, что всё у неё, кажется, получилось. И можно было бы довольной быть сегодняшним днём, вот только поняла она, что денег у неё было мало. Сто талеров да один золотой! Что это? Этого ни на что не хватит. Ведь ей и посуда аптекарская, и шар хрустальный, и, может быть, услуги хирурга нужны. Очень нужны. И на всё это деньги надобны. А жить ещё нужно, людишек своих содержать, лошадям корм, они жрут как не в себя, за дом платить, платьев новых хочется, книг. Всего хочется. И на всё деньги, деньги, деньги нужны. Серебро хотя бы. А лучше золото. Да, денег ей нужно было много, очень много. Так и садилась она в карету с лицом задумчивым. И дума у неё была лишь одна.
Глава 7
Странным человеком был брат Семион. Смотрел на него Волков и удивлялся. Как будто два разных человека жили в этом немолодом, начинающем уже лысеть монахе тридцати с лишним лет. Иной раз так удивлял он кавалера умениями своими, знаниями и продуманностью. О чём бы ни говорилпро всё знал. А чего не знал, так про то и не заикался. Во всём продуманность была, обо всём, кажется, уже подумал наперёд. Писание знал едва ли не наизусть. При таком бы уме ему епископом быть, но нет. В жадности своей пределов не знал, до глупости скатывался.
Дом тому пример, взял и почти все деньги, что епископ ему на церковь выделил, на дом для себя потратил. Да ещё не зная наперёд, не придётся ли отсюда бежать, бросив дом под факела горцев. Не дурак ли? А ещё запойный он был. Как начинал вино пить, так одним стаканом не обходился. Пил допьяна. Мог не пить месяц, а как пригубит, так его как прорывало. И ещё одна беда у него быладаже трезвый не мог он мимо баб спокойно ходить.
Всякую, что молодая и что старая, он желал причастить да исповедовать. Да ещё «в шутку», коли муж не видит, за грудь приласкать, а то и за зад ущипнуть. И это если трезв. А уж если пьян, то совсем был дурак. Кабак едва-едва открылся в деревне, а кабатчик уже приходил жаловаться, что поп ходит туда часто. И ладно, если бы просто пил. Так он девок местных, стращая геенной огненной за блуд, тут же к блуду склоняет. И за дело их не давая им ничего. Ни крейцера. Но обещая молиться за них и причащать их, исповедовать, грехи им отпускать.
Да и чёрт бы с ними, и с девками, и кабатчиком, но что это за поп, что за святой отец, если он по кабацким девкам ходит? В чём тогда святость его, если он в кабаке с девками якшается? Волкову пришлось делать ему выговор.
Как всегда, брат Семион с лёгкостью дал ему обещание с этим покончить. Да вот только Волков уже знал цену его обещаниям.
И пригрозил, что попросит у епископа другого попа на приход Эшбахта, если он не образумится. Тут уже монах призадумался. Знал, что кавалер слов на ветер не бросает.
Но когда было нужно, дело своё брат Семион знал. Со свадьбой Рене он опростоволоситься не хотел и начал приготовления к ней загодя. Так как церкви не было, он испросил разрешения провести церемонию во дворе господского дома. Двор-то немаленький, сколько бы людей не пришловсе бы влезли. Господин Эшбахта хоть не рад был тому, да отказать не мог, никак сестра родная замуж выходит. Двор подмели, лишнее убрали, соорудили амвон, тряпкой накрыли, алтарь воздвигли. Всё ещё вечером было сделано. Волков сестре в приданое дал четыреста монет. Жалко было, конечно. Но не мог же он своей сестре дать меньше. А ещё отписал ей в приданое одну девку дворовую, самую визгливую и суматошную, что его вечно раздражала нытьём и препирательствами. И болван Рене, как о том узнал, пришёл благодарить, пришёл с Бертье. Старый дурак стоял, шляпу мял, в глазах у него слёзы стояли, говорил, что благодарит Бога, что встретил Волкова на склоне лет. А кавалер только раздражался от этого. Он и так не очень рад был тому, что отдаёт сестру за него.
Будет вам, хватит, Арсибальдус, морщился кавалер, отмахиваясь от него. Прекратите вы это.
Он просто благодарен вам, брат, заступалась за жениха Тереза. Он говорил мне, что я сама большая драгоценность, а тут ещё и деньги вы за меня дали, и холопку. Вот он и расчувствовался.
Вот так вот! удивлялся Бертье, слушая это всё. Это же какой вы, оказывается, ловкач, Рене. И жену приятную себе ухватили, так ещё и приданое с холопкой за жену взяли. Ну, вы ловки как угорь, Рене.
Да не ловкач я, о чём вы, друг мой? отвечал ротмистр, прикладывая руку к сердцу. Я только на сестру господина Эшбахта претендовал, а приданное он сам выписал. От щедрот своих.
Как же вам повезло, Рене, не успокаивался Бертье и тут же оживился, кавалер, а сколько лет вашей старшей племяннице? Может, вы за меня её отдадите?
Говорил он это, кажется, серьёзно, и при том, что обе племянницы стояли тут же и слушали разговоры взрослых.
Идите вы к чёрту, Бертье, зло сказал Волков, которого уже начинала раздражать вся эта ситуация.
Господи, Гаэтан, махала на Бертье рукой Тереза, мать девочки, что вы, у неё ещё и кровь не пошла.
Ну, через год-другой пойдёт, беззаботно заявил Бертье, пока же можно и обручиться, а я подожду, когда невеста станет для свадьбы пригодна.
К чёрту, Бертье, только и мог ответить Волков.
А Тереза так и вовсе не нашлась, что сказать весёлому ротмистру, только смотрела на него ошарашенно.
Мама, так я не поняла, дядя меня отдаёт замуж или нет? спрашивала девочка у матери то ли со страхом, то ли с восторгом, как только офицеры покинули дом.
Нет, за мать отвечал ей Волков, молода ещё. Учи грамоту пока.
На том дело не кончилось. Когда вроде всё успокоилось, так госпожа Эшбахта, кривя губы, стала господину Эшбахта выговорить:
Что это вы моих холопок раздаёте?
Это всё Тереза, его сестра, слышала, которой та девка в приданое полагалась. Волков ответил жене едва ли не грубо:
Не ваша она, всех холопов ваш отец дал за вами в приданное мне. И добавил, подчёркивая: Дал мне! Все холопы дворовыемои. Хочуотдаю, хочупродаю. И вас о том спрашивать мне не надобно.
Госпожа Эшбахта не ответила, но осталась сидеть злая. Делала вид, что рукоделием занимается.
Волков же сидел за столом и слушал, как девочки с братом Ипполитом учат слова, которыми писана святая книга. И, кажется, он опять ненавидел эту женщину.
Господский двор был велик, а всё равно все желающие поглазеть на свадьбу ротмистра Рене и сестры господина Эшбахта во двор не влезали. Одних солдат из рот Рене и Бертье пришло человек сто пятьдесят. Волков велел вперёд баб пускать. Пришли местные бабы и те, которых силком из-за речки привезли. Многие уже пузатые. Женщины и дети стояли в первых рядах.
А самыми первыми стояли блудные девки из трактира, им-то свои свадьбы даже во снах не увидать было, так хоть чужую хотели посмотреть. Позавидовать. А ещё народ шёл, так как знал, что ротмистр заказал из города угощений, и их уже привезли. В общем, для всех был праздник.
Перед алтарём было поставлено два кресла: для господина Эшбахта и для госпожи, ещё был стул для Карла Брюнхвальда, он был не совсем крепок после ран. Все остальные стояли. Брату Семиону помогали, конечно же, брат Ипполит да ещё два мальчишки из местных, а также особо верующий солдат из людей Бертье.
Брат Семион был великолепен и торжественен, когда это было нужно, и остроумен, когда возможно. Невеста была прекрасна, румяна и свежа, как и положено невесте, несмотря на её немолодые годы.
А жених был торжественен и серьёзен. И счастлив. И на невесту смотрел совсем как молодой.
Поп закончил дело быстро, всем не терпелось перейти к угощениям, кажется, и сам брат Семион был к этому расположен. А вот Волкова к концу церемонии стал опять бить озноб. И шея стала гореть, будь она неладна. Поэтому со всеми за столы он не пошёл, напомнил офицерам, чтобы изрядно не пили, так как завтра им надобно быть к утренней службе в Малене в лучшем виде и с лучшими людьми. Их там ждать будут, поэтому придётся выйти затемно. Офицеры ему пообещали быть вовремя, и тогда кавалер с братом Ипполитом пошёл к себе в дом, где монах стал снова его лечить.
Глава 8
Уже рассвело, хмурые, наверное, от утренней прохлады стражники со скрипом волокли огромные створки южных ворот в разные стороны, уже поехали в город первые телеги, на которых мужики везли в город всякое. Всё везли: от дров до гусей. Телеги начали было выстраиваться в очередь на въезд, мужики и купцы собачились из-за места поближе к воротам, грозились, хватались за кнуты. Но стражник, что был на башне, вдруг прокричал что-то. И сержант, что должен был осматривать телеги, заорал на мужиков и купчишек, чтобы они дорогу освободили побыстрее.
Люди думали, съезжая с дороги: не граф ли едет, отчего спешка такая. И тут на южной дороге появились добрые люди. Шли они колонной по четыре, все в хорошем доспехе, все при добром железе, с пиками и алебардами, а последние двадцать при мушкетах на плечах. По краям колонны и впереди сержанты, их сразу видно, они с белыми лентами на локтях. А главный сержант, прапорщик, нес ротный баннер бело-голубой. Перед ними ехали офицеры. Их трое, все на хороших лошадях. Все тоже при железе, в шляпах, бело-голубые ленты поверх кирас. А уже перед офицерами ехали два оруженосца, люди молодые и видные, один велик, другой красив. Тот, что красив, держал большой штандарт бело-голубой, а на нём чёрный ворон со злым глазом и факелом в лапах. А уже перед ними на коне-красавце ехал рыцарь. Сам он в доспехе, что покрыт узором диковинным, но доспеха не видно, только «руки» да «ноги» видны, так как поверх доспеха надет бело-голубой халат, что зовётся фальтрок. На голове у него берет чёрного бархата с пером белым.
Сам он важен, строг. А пред ним на простой лошадке едет неприятного вида мужичок со злыми глазами, сам в хорошем платье, едет и орёт, людей пугая:
Прочь! Прочь с дороги! Кавалер Фолькоф едет! Кавалер, которого кличут Инквизитором.
Кто таков? спрашивали друг у друга мужики и купцы.
Да как же, отвечали им те, кто знает, то Инквизитор, говорят, он в Хоккенхайме всех ведьм пожог. Вы что, не слыхали? Этой весной же было. Все о том говорили.
Да нет, это то, что на Марте горцев побил крепко, говорили другие.
Горцев? Из кантонов? Из-за реки? не верили люди.
Их, их.
Да когда же такое было? всё сомневались мужики и купчишки. Что не помнится такое.
Да неделю каксмеялись над теми, кто не знал эту новость. Вы что же, не слыхали, все на рынке только о том и говорили всю неделю. Видно, вы из глуши приехали.
Дальше не успели люди поговорить.
Наверное, все, кто был на дороге и у ворот, вздрогнули, когда с башен вдруг резко и пронзительно завыли трубы. А потом глашатай хорошо поставленным голосом закричал сверху, чтобы всем было слышно:
Город Мален, все коммуны его, святые отцы и епископ, консулат и нобили, гильдии и свободные мастера, торговцы и черный людвсе приветствуют славного кавалера Фолькофа и его людей, что побили еретиков, воров и собак из кантона Брегген, которые надумали вылезти на землю графства Мален.
Вот. Ясно вам теперь, кто это? говорили люди друг другу. Говорю же, побил он еретиков на Марте.
Ну, теперь-то всем было ясно.
Снова завыли трубы, а за воротами ударили барабаны. Когда Волков въехал в ворота, его встретили двенадцать барабанщиков и толпы народа. Тут же на ближайшей колокольне ударили колокола. Барабанщики шли впереди, выбивая «походный шаг», который время от времени прерывался какими-то замысловатыми барабанными фокусами. Это было красиво, барабанщики дело своё знали. Звенели колокола, люди выходили к улице, по которой он ехал, все его привставали, а он всем кивал, но не очень уж милостиво. Только людям видным, что попадались по пути, он кивал вежливо. А некоторым, лица которых помнил, даже махал рукой. Всё это напоминало ему тот день, когда он привёз раку в Ланн. Только вот Ланн раза в два больше Малена.
Поэтому доехал он до главного собора города в два раза быстрее.
Как в Ланне встречал его на ступенях собора архиепископ, так и в Малене встречал его на ступенях собора епископ. Как и в Ланне, площадь окружало не менее тысячи зевак. Барабаны били, трубы ревели, колокола звонили, зеваки кричали кавалеру славу. Нечасто им в Малене доводилось встречать тех, кто побил злобных горцев. А Роха от озорства велел стрелкам зарядить мушкеты порохом, но без пуль, и дать залп в воздух. К шуму добавились ещё и клубы серого дыма.