Тут же, из большой комнаты, к ним зашла уже одетая Акулина. Сидите тихо, детки, волнуясь, спешно проговорила она. Если будут спрашивать, где Миша, то вы не знаете где он и давно его не видели. Чтобы со мной не случилась, не бойтесь. Вас не тронут.
Мама, это немцы? Катя повторила свой вопрос.
Не знаю доченька. Так стучать могут только плохие люди. Она прижала к себе детей.
Мама, иди, открой, иначе нам разнесут дверь, Катя отстранилась от матери.
Да-да. Но, вы не бойтесь. Вас не тронут. Вы еще маленькие, Она горячо расцеловала девочек и, выждав пару секунд громко и смело бросила в сторону двери.
Иду, иду. Кого какие черти носят! Дайте хоть керосинку зажечь «окаянные».
Ты чего не открываешь, Акулина? Оглохла? с раздражением громко набросился на нее Аркадий, оттолкнув в сторону широким плечом от сенного порога. Это был старший полицейского наряда, мужчина лет тридцати пяти, житель с соседней деревни Палки, где размещался полицейский участок.
А что вам открывать, еще ночь на дворе, бросила с обидой Акулина, следом, идя за Аркадием в дом. Может лихие люди стучат? Почем мне знать. Вместе за хозяйкой, уверенно ступая, вошли еще двое полицейских в черной униформе с белыми повязками на рукавах и надписью на немецком языке «Polizei».
Я же кричал, что свои, мол. Открывай, зло бросил Аркадий и нагло, в грязных, измазанных мартовским глинозем, сапогах, прошелся по хате, оставляя за собой мокрые следы. Трещали половицы. Он заглядывал во все углы, держа автомат наготове к стрельбе. Другие полицейские с винтовками, одного Акулина сразу признала, это был Колька, соседки Абрамихи сынокоболтус, остались стоять у порога и глазели по сторонам.
Свои, то свои, посмотрела смело в глаза Аркадию Акулина, когда тот, закончив осмотр дома, остановился напротив нее, но они порой, бывают хуже, чем чужие.
Ты говори, тетка, да не заговаривайся, Аркадий ткнул ей в живот ствол автомата. На Акулину смотрели злые хищные, цвета вороньего крыла глаза, несло перегаром.
А кто вас знает нынче, времена тяжелые, война, Акулина смело отвела рукой ствол автомата. Что вам надо говорите. Детей вон перепугали.
Где Михаил? сощурив глаза, гневно произнес Аркадий.
Откуда я знаю. Нет его здесь, как ушел в 41 году, так и пропал, не видела больше его.
Врешь, Акулина. Вижу, что врешь! Старший полицейский раздраженно смотрел на хозяйку дома, оценивая ее реакцию. Повторяю, тетка, где твой сын? Он по списку в Германию на работы должен ехать. Ну, отвечай!
Не знаю я, Аркадий, не отводя взгляда, спокойно промолвила мать, ушел он и пропал. Ты имя мое знаешь? вскрикнул от удивления полицай и с размаху хлестко ударил Акулину кулаком в лицо.
Акулина отлетела к печке и сильно ударилась плечом о приступок, из носа пошла кровь. Левый глаз и щека моментально опухли, приобрели красноватолиловый оттенок. Ироды, сдержанно всхлипывая, вытирая кровь подолом рубашки, заголосила женщина, за что?
За что? Ты еще спрашиваешь, тетка, за что? подскочил к ней разъяренный Аркадий. Глаза налились, рот перекошен. Да за то, что твой сынок в партизанах падла. А нам, приказали его доставить в участок. А ты не знаешь где он. Срок у нас три дня, на сборы всей молодежи, кто старше 15 лет. А кто откажется, или будет прятаться, того силой заставим, а нет, в расход пустим. Это приказ начальника гарнизона гауптмана Вильке. Сейчас поняла? И он еще раз замахнулся, чтобы ее ударить. Но остановился, передумал, увидев, как враждебно смотрели на него дети, три девочки прижавшихся в углу печки. Только вашу Веру, шлюшку, приказано не брать, Аркадий выпрямился и отошел от матери. Больно умная она у вас оказалась, и презрительно сплюнул на пол. Ну, и семейка!
Акулина со стоном поднялась, с помощью детей, и присела на скамейку, кровь из носа уже не текла. Уходите, чужим, ледяным голосом, бесстрашно бросила она в сторону полицейских, нет у нас никого. Здесь только я и мои дети.
Аркадий покрутился на месте, обдумывая ситуацию. Его ненавистный взгляд упал на притихших девочек, обступивших мать.
Вдруг, старшая среди сестер, Шура, ей уже шел пятнадцатый год, несмело выступила вперед и дрожащим голосом от волнения сказала, Не бейте больше маму. Мы не знаем где наш брат Миша. Вместо него я поеду в Германию.
Ты? с удивлением осклабился Аркадий, и с любопытством хищного зверя, уставился на нее, думая как поступить с неожиданно появившейся легкой добычей.
Я, почти шепотом, опустив глаза, сказала Шура и сжалась от страха, ожидая наказания за свою смелость. Это было так неожиданно произнесено Шурой вслух, что Акулина и девочки замерли от удивления. В комнате повисла моментальная тишина. Только было слышно трепыхание Шурыного сердца.
Нет, оборвал секундную паузу Аркадий, ты еще подрасти, детка. Нам брат твой нужен. Вот расскажешь, где он, и мамку бить не будем.
А что, Аркаша? из-за его широко плеча выглянул сосед, полицай Николай, смотри, а она уже девка! Вполне годится. Он, отставив винтовку, словно хорек, подскочил к Шуре и под изумленные возгласы Акулины и сестер с силой рванул за домотканое платье вниз. Ткань лопнула и сползла, оголила неокрепшие девичьи грудки. Ой, вскрикнула в ужасе Шура, и, прикрыв их руками, побежала во вторую большую комнату. Николай рванулся за ней. Стой, Шурка! Я давно на тебя глаз положил. Догнав девочку, он остервенело, обхватил ее за талию и притянул к себе. Глаза его ошалело смотрели на белизну молодых грудей и расширялись от вожделения. Из-за рта шла вонь от перегара и гнилых зубов. Шура затряслась в истерике, Мама, мама! кричала она и пыталась вырваться из цепких и грязных рук соседа. Похотливый Николай рванул платье вниз и, повалил Шуру на пол. В комнату сразу за насильником, на крик дочери влетела Акулина и попавшейся под руки скамьей огрела Николая по спине. Уди от греха, убью! кричала мать. Отпусти Шуру! кричали набежавшие Катя и Клава и наносили тумаки детскими кулачками куда попади, отнимая его от Шуры. Николай взвыл от боли и откатился в сторону. Аркадий и третий полицейский, ржали как кони, от разыгравшейся утрешней трагикомедии. Они и предположить не могли, что их напарник склонен к педофилии и может вот так дерзко в присутствии людей броситься на жертву, мгновенно теряя разум.
Все, хватит! оборвал Аркадий смех и общий вой, стоявший в доме. Подымайся скотина, он ногой несильно ударил дружка. Пойдешь в карцер.
За что, Аркаша? возмутился обиженно Николай, поправляя на себе одежду.
И ты у меня спрашиваешь, за что? зазвенел в голосе Аркадий, Что за утро сегодня? Все меня о чем то, спрашивают. Сузив глаза, цыкнул, за то самое, и указал на штаны. Ширинку застегни, Аника-воин. Тебя придурок первого партизаны повесят на березе, если узнаю о том, что ты было вздумал. А за тобой и нас! Аркадий зло, без подготовки, сжав зубы ударил того в солнечное сплетение, На! Гадина! Получай! Это на память от меня юродивый.
Ох, согнулся Николай, задыхаясь от боли. Сознание помутилось, и он упал, корчась на полу.
Собирайся Акулина, с нами поедешь, выдавил злобно дальше Аркадий.
Куда еще?
В Журавичи, в комендатуру, там будешь вспоминать, где твой сынок хорониться.
А как же дети, Аркадий? Пропадут ведь без меня?
Выживет твой приплод, тетка, не беспокойся. Видишь, как вымахали они за годы войны. Не узнать. Цыцки выросли, значит и все остальное тоже. Руки на месте. Прокормятся.
Подымайся, хватит валяться, пнул Аркадий гневно ногой еще лежащего Николая. Семен? обратился он ко второму подчиненному, подыми эту скотину и выведи на улицу, пусть отдышится собака. Учудил, так учудил. Жди сейчас беды
Через десять минут полицейская подвода, куда усадили связанную Акулину, отъехала от хаты Дедушкиных в сторону Журавичи, довоенного районного поселка, где размещалось ныне районное управление вспомогательной полиции порядка и безопасности
Не реви, Шура, одернула Катя сестру. Сама виновата. Одевайся быстрее. Побежим за мамой, надо посмотреть, куда ее повезли.
А я? С кем останусь я, сестричка? Мне страшно, задала вопрос Кате семилетняя Клава, дергая ее за рукав, пока та быстро надевала на себя теплую одежду.
Вот что Клава, ты не хнычь, побудь одна. Мы быстро сбегаем за мамой, только посмотрим, куда ее повезли и назад домой. Может, мы сможем маме, чем-то помочь. Поняла? рассудила ситуацию по-взрослому Катя. Было видно ее явное лидерство среди сестер, и те подчинились ей беспрекословно.
Выбежав на проселочную улицу, девочки поспешили догонять удалившуюся повозку.
А ну, вон пошли! прикрикнул на них Аркадий, когда девочки приблизились к ним. Сойду, ремнем отлуплю.
Те, отстали. Однако их подростковые фигурки маячили сзади повозки до самого райцентра. Они, то прятались, то перебежками, как две маленькие собачонки, не чувствуя усталости, бежали за мамой.
По приезду в Журавичи, Акулину бросили в подвал. Но, когда в полицейской управе, появился офицер службы безопасности оберштурмфюрер СС Кранке, ее привели на первый допрос. Кранке вальяжно сидел за столом, а вокруг него сзади крутился начальник управления Кирилл Ястребцов.
Эта она, господин оберштурмфюрер, мать партизана Дедушкина.
Да? корошо. Отчшен корошо. Гестаповец внимательно посмотрел на женщину. Поднялся из-за стола, обошел ее, разглядывая со всех сторон. В правой руке он держал стек, которым похлопывал себя по сапогу.
Ви знайт, Кранке остановился напротив женщины и приподнял стеком вверх ее подбородок, мы можем вас повесит за укрывательств партызана, он презрительно смотрел ей в глаза.
Акулина молчала, один ее глаз, левый, был опухший в кровоподтеках и закрыт. Правым, она в упор смотрела на оберштурмфюрера, что еще скажет ей фашист в черной форме. За время войны она познала простую истину. Надо больше молчать, пусть распыляются те, кому это надо. Так берегутся силы. Второе, бойся военных, одетых в черную форму, а это: гестаповцев и их прислужников, полицейских. Третьепопав к ним, не жди ничего хорошего.
Если вы нам скажет, где ест партызаны, продолжал на ломаном русском говорить немец, или придет ваш сын добровольно, то мы вас отпустим домой к детям. Вашего сына мы не тронем. Он поедет Великий Германия на работы. Это великая честь для него. Сколько детей имеет Акулина?
Пять.
Пять? удивился гестаповец. Это есть корошо. Мать пятерых детей, это похвально. Подумайт о них. О их здоровье. Так, где ваш сын? Он посмотрел на начальника полиции.
Михаил Дедушкин, господин оберштурмфюрер.
Микаэль Дэдушкин. Говори женщин.
Я не знаю где мой сын. Он пропал в 41 году, больше я его не видела.
Врет она, все врет, господин офицер, громко произнес Аркадий, вступив, без разрешения в разговор и сделал один шаг вперед от двери. Его видели наши люди в поселке. Видели и дали нам знать.
Это прафда? Ба-бушка? гестаповец еще раз обошел вокруг Акулины, разминая руки в перчатках.
Не знаю я пан офицер, выдавила сдавленно Акулина, сжавшись, поняв, что сейчас ее начнут бить.
И в тот момент, Кранке, белобрысый немец, лет тридцати, садистски, нанес ей удар «хук справа», в голову.
Акулина отлетела в сторону и, падая, на пол, потеряла сознание. Гестаповец подтянул правую перчатку на руке и властно подошел к начальнику полиции. Далше ваш черед господин Ястребовичш.
Ястребцов, господин оберштурмфюрер.
Не все ли равно, ехидно улыбнулся немецкий офицер и похлопал по щеке полнеющего начальника, стоявшего на вытяжку перед эс-эсовцем. Делайте дело господин началник. Доказывайт свою преданность.
Слушаюсь, господин офицер.
Три дня вам на сбор молодеж для отправки в Великий Германия. Не выполняйт, вас ожидайт участь этой ба-бушка. Вы понял все, господин Ястре-бовитчш или как вас
Ястребцов, господин оберштурмфюрер.
Ястре-бцоф, офицер гестапо выговорил, наконец, фамилию начальника полиции поселка Журавичи.
Когда гестаповец ушел. Ястребцов подозвал пальцем Аркадия Шидловского. Что хочешь, Аркадий делай, но выбей показания из этой партизанки. Поучись у немцев. Иголки под ногти или пальцы в дверь. Еще подсказать?
У нас другие методы, не хуже чем у немецких костоломов
Акулину Дедушкину продержали в подвале управы два дня, затем перевели в местное гестапо. Но и там из нее не выбили показаний о сыне. Она просто не знала, где находится партизанский отряд и где был ее сын в данный момент.
Девочки, в это время, собрали подписи с двухсот дворов близлежащих поселков и отнесли их в полицейскую управу, о том, что их мать ни в чем не повинна. Кроме того, Михаил, узнав, о положении матери и детей, повесил тайно на дверях местных полицейских предупреждение, что если упадет хоть один волос с ее матери и сестер, то эти карательные методы будут направлены по отношению и к их семьям
Через две недели, Верочка, меня отпустили и привезли на повозке домой: избитую, изувеченную, больную. Ходить, после этого, как ты знаешь, я почти не могу
Терпеть и жить, жить и страдать, вот женский удел, если другой судьбы не дано. Но руки на себя накладывать не смей, до последнего вздоха, моя доченька.
Хорошо, мама, я выживу. Обязательно выживу. Мы будем жить, прошептала во сне Вера, впервые с улыбкой на лице
Глава 8
БерлинВосточный фронт. 5 июля 1944 года.
Рейхсканцлер Германии, несменный председатель НСДАП (национал-социалистической немецкой рабочей партии), он же вождь немецкого народа, Адольф Гитлер не любил заниматься текущей канцелярской работой. Просмотр ежедневных докладных записок, сводок с фронтов, информативных бюллетеней, проектов различного рода документов и принятие по ним решений, тяготило его. Он всячески, если можно было, откладывал время на их изучение. Он всегда подчеркивал, что всякий документ должен отлежаться, что всякая проблема может разрешиться сама по себе, если ее не торопить. Тем не менее, почти каждый день, по часу времени он уделял документам внимание.
Сегодня, в это приветливое июльское утро, дела Рейха требовали его вмешательства. Гитлер настороженно прошелся в свой рабочий, невероятно огромных размеров, отделанный в стиле барокко, кабинет Рейхсканцелярии. Он любил свой кабинет, красовался ее дорогой инкрустированной мебелью, внутренне радовался как ребенок, видя на стене у рабочего стола висящий монументальный герб с изображением средневекового рыцаря, его портретное сходство, в объятиях скелета и с чертом у левого плеча. Такая помпезность, по его мнению, нужна была, чтобы показать любому сюда входящему, основательность и незыблемость строящегося тысячелетнего Рейха, величие его вождя. Но сегодня ему было нерадостно. Сегодня ему было, как никогда, тревожно. Причина была не только в плохом здоровье, даже не в отвратительных делах на Восточном фронте. Причина лежала в его сновидении. В сегодняшнем, утрешнем сновидении.
Несмотря на то, что он поздно лег спать, до двух ночи проговорил с прислугой и адъютантом, и выпил антигазовую пилюлю Кестера против вздутия живота, проснулся он рано, в шестом часу, весь разбитый, в тревогах и в слезах. Его разбудил провиденческий сон. Во сне он увидел себя альпинистом. Он ловко, вместе с Мартином Борманом, восходили на высокую вершину Тянь-Шаня. Там они хотели водрузить знамя вечного третьего рейха. Но, в последний момент, на пике вершины, где лежали серебристые снежные шапки, где светило яркое солнце, кто-то, он не видел кто, обрезал канат. Просто молнией сверкнул клинок, и он полетел вниз в пропасть. Он кричал, но крика своего не слышал, он просил о помощи у Господа, но его лик был закрыт. И вдруг, кто-то по-собачьи прорычал, Держись волк! и в последний момент мощно, уцепившись пастью за веревку, потащил его наверх. У него градом потекли слезы благодарности. Он открыл глаза. Его верная любимица овчарка Блонди скулила, напуганная его состоянием, и тянула зубами одеяло
Рейхсканцлер, одетый в обычный партийный костюм серого цвета со значком и железным крестом на левой стороне двубортного пиджака и нацистской повязкой на рукаве медленно шел по кабинету, немного волоча левую ногу. Левая рука его висела плетью и нервно дергалась. Было заметно, что при движении, он заваливается в сторону, и не может держать равновесие. Но он отказался от чьей либо помощи и шел без поддержки. Даже не вызвал лечащего врача Морелля. С ним он решил поговорить перед обедом. Он думал об утрешнем сновидении. Оно не давало ему покоя. Он хотел побыть один в своем огромном имперском кабинете. Уединиться и подумать. Верная собака Блонди шла рядом.