- Боюсь, что заочно об этом говорить бессмысленно, - подводит итог заведующая. - Человек который не помнит имени, но помнит, к кому по какому каналу обратиться, и как водить машинулично мне очень подозрителен.
- Позвольте спросить, чем именно?батюшка даже немного подаётся вперёд от любопытства.
- Тем, что описываемое вами бывает только в двух случаях. И оба лично мне профессионально не нравятся. Конкретно, при расщеплении личности и при симуляции.Доктор вопросительно смотрит на батюшку.
- Симуляция в данном случае, боюсь, смысла не имеет, - смеётся батюшка, весело глядя на врача.А расщепление личности, это вы о шизофрении?
- Об одном из видов, - кивает заведующая, твёрдо глядя на батюшку.
_________
Визит к врачу ничего не объяснил. Скорее, поставил ещё вопросы, но я к этому за сегодня уже начинаю привыкать.
Я открыл пару интересных моментов, которых наедине с собой в доме и в церкви обнаружить не мог.
Первое: я чувствую, о чём человек думает. Не всё, не всегда чётко, но можно сравнить с разглядыванием дороги сквозь лобовое стекло, когда за окном стена дождя и видимость составляет всего лишь несколько метров (кстати, с миль на метрическую систему переключился мгновенно, стоило лишь захотеть). Если сосредоточиться, то разглядеть можно не так уж мало.
И второе я проверю прямо сейчас.
Запарковав машину, захожу в сарайчик на краю участка и прикрываю за собой дверь. В углу сарайчика из стопки беру кирпич и ставлю его вертикально на маленькую полочку на уровне своей груди.
Сейчас посмотрим, что у нас с расщеплением личности. Возможно, моё место и правда в стационаре?.. Если у меня сейчас ничего не получится.
Полное спокойствие. Концентрация. Удар!
Кирпич взрывается осколками, один из которых чиркает меня по щеке. Чем решаю пренебречь с целью доведения до конца эксперимента.
Не позволяя себе испытывать никаких эмоций, ставлю на ту же полочку два кирпича
Концентрация. Удар!
И снова град осколков, но уже в два раза больше.
После трёх кирпичей, превращающихся в обломки вслед за предыдущими, прекращаю эксперимент. В принципе, обычный человек не разобьёт и одного. Без подготовки.
«Разум всегда сильнее». Формулировка всплывает сама собой. Запомним и её, для последующего анализа. Когда хоть что-то прояснится...
_________
На втором этаже, переделанном из чердака, сидит мужчина лет тридцати пяти в рясе православного священника и задумчиво смотрит в панорамное окно в сторону гор. Чай в чашке на сервировочном столике давно остыл, но он этого не замечает, раз в несколько минут отпивая из чашки.
Глава 2
Какое-то время, устроившись поуютнее, предаюсь банальным размышлениям на тему, что делать дальше. Почему-то не покидает ощущение, что такое сибаритство лично мне не то чтобы не приятно, а скорее непривычно.
Всё и всегда в жизни имеет свой смысл. В чём смысл моего пребывания здесь? Смыслы бывают как явные, так и скрытые. Как декларируемые, так и реальные (которые порой весьма от декларируемых отличаются).
Если мыслить с такой позиции, то моё пребывание православным священником здесь имеет внутренние противоречия: с одной стороны, достаточно захудалый приход. Это я уже успел понять и оценить, и во время визита в церковь, и глядя на дома и быт в посёлке вокруг.
С другой стороны, лично моё бытие тут никак не отягощено ни скудностью ресурсов, ни моим собственным воздержанием от чего-либо (судя и по жилищу, и по его содержимому).
Как-то сама собой приходит мысль о внедрении, но она же порождает и скептицизм: что такого может быть важного в этом унылом и забытом богом месте, чтоб тратить на моё пребывание здесь такие ресурсы?
Видимо, без возврата памяти надеяться на «прорывы» в рассуждениях не приходится.
Вместе с тем, лучший способ адаптироваться в любой ситуацииэто добросовестно и качественно делать свою работу.
Даже такую.
Тем более если подумать, и на месте православного священника можно принести пользу.
После недолгой череды размышлений прихожу к выводу: если я действительно православный священник, то шёл к этому наверняка долго и упорно (хватило информации из интернета). Видимо, мне было зачем становиться священником. Не стоит сворачивать со стези, на которую положено столько усилий, без веских причин.
Если же рясаэто только временные «маска» и камуфляж, то обязанности священника тем более следует выполнять как можно лучше. Хотя бы из инстинкта самосохранения: второго дна из-под «маски» не должно быть видно, залог выживания.
_________
Людмилу Георгиевну уже давно зовут по имени и отчеству. Хотя, соседи в основном местные, то есть плохо и редко говорящие по-русски. Общающиеся исключительно по-своему, говоря уважительное «апай».
С одной стороны, не до конца привычный край, родным ставший далеко не во всём. Начиная от языка и заканчивая лицами.
С другой стороны, пять с лишним десятков лет за спинойэто срок. Жизнь, считай, прожита. Хоть и не легко, но достойно. Родители умерли рано, оставив восемнадцатилетнюю Людмилу сиротой. Родительский дом на отшибе был очень быстро «освоен» родственниками, так как записан оказался вообще на старшую сестру матери: ещё после смерти бабки с дедом, частному сектору в деревне никто значения не придавал. Мать осталась, тётка подалась в город. В тонкости оформления документов на том этапе никто не вдавался.
А вот когда старики умерли, отсутствие своей крыши над головой сразу дало о себе знать (и стеснять родню не хотелось, да и тётка и сама более чем прозрачно намекнула о нежелательности дальнейшего совместного проживания).
Затем был переезд в город, работа на одном из заводов, выход замуж. Муж был военным, молодым лейтенантом; и вскоре воспоследовал предсказуемый перевод «на юга», вглубь материка, на границу с самой населённой страной мира. В места, населённые такими же чужими людьми.
Следующие несколько лет совместной жизни дали почувствовать все прелести жизни в заштатном гарнизоне, плюс с детьми не заладилось. Первый и единственный ребёнок родился как раз в момент распада большой некогда Империи, мгновенно превратившего Людмилу с мужем на новом месте скорее в гостей, чем в хозяев.
Положа руку на сердце, жаловаться было грех: при всём различии менталитетов, для карьерного роста достаточно было всего лишь выучить язык: местные отлично ладили с русскими, и препон в карьере не строили. Правда, на больших должностях - если этот русский сдавал государственный экзамен по языку.
Но вначале учиться было смешно, потом лень, а ближе к сорока следовало признать правду: просто не было сильного желания.
Муж, став военным уже независимой республики, какое-то время ещё даже продолжал двигаться по карьерной лестнице, пока однажды не попал под трамвай. Возвращаясь заполночь с очередной пьянки в своей части (и откуда только взялся тот трамвай среди ночи).
Сильная волевая женщина, которая никогда ничего не просила, Людмила тогда заплакала первый раз в жизни: здесь всё было чужим, возвращаться на родину, на север, было не к кому и не на что. Служебную же квартиру, записанную на мужа, следовало вскорости освободить.
Однако, местное начальство так глупо погибшего капитана, как оказалось, имело свои представления о том, что есть правильно: после похорон (организованных, кстати, сослуживцами, дай им бог здоровья сама молодая вдова пребывала в прострации несколько дней), к Людмиле подошли пара майоров и подполковник и, перемолвившись парой слов, в выходной большим армейским грузовиком перевезли молодую вдову «на природу»: у одного из местных - бывших сослуживцев мужа, как оказалось, был доставшийся по наследству дом родителей в одном из далёких аулов. На этом этапе жизни самому хозяину дом был уже не нужен, но само жилище ещё не утратило ни своей добротности, ни большого земельного участка вокруг.
Людмила поначалу отмахивалась и отнекивалась, но трое местных мужчин смогли её убедить в том, что самая скромная крыша над головой намного лучше, чем её отсутствие. Особенно если она своя собственная.
Со временем, кстати, оказалось, что тот майор оформил дом на Людмилу по всем правилам, даже оплатив полагающиеся по случаю какие-то там пошлины.
Эти сослуживцы мужа ещё какое-то время проведывали вдову с ребёнком. Но в конце девяностых воинская часть, по какому-то Договору и Приказу, была переведена на юг Таджикистана (Людмила в тонкости не вникала), где все сослуживцы и растворились, потеряв и без того не плотный контакт.
Сами документы на дом уже полностью оправившейся Людмиле, кстати, передал на рубеже тысячелетий государственный нотариус, в соответствие с распоряжением, детали которого он отказался раскрывать (ссылаясь на волю дарителя).
К тому времени, она и сама уже неплохо стояла на ногах: земля, прилагавшаяся к дому, оказалась на редкость неплохой. И позволяла выращивать с гектара несколько десятков тонн корнеплодов, достаточно востребованных здесь: местные, в отличие от Людмилы, растениеводством не заморачивались, поскольку были исстари скотоводами. А морковь, не считая плова, использовали в основном как вид корма.
На сезонные авралы (посадка и уборка), непьющие местные-мусульмане охотно нанимались к уже теряющей молодость вдове, поскольку платила та аккуратно и справедливо. А особой работы в округе всё равно не было.
За пару десятков лет, жизнь изменилась мало. Разве что время стали скрашивать более новые телевизоры и другая бытовая техника производства Южного Соседа, да появилась вышка сотовой связи. Дававшая за копейки круглосуточный доступ к интернету, ставшему единственной отдушиной немолодой уже женщины.
Своё хозяйство, какие-то отношения с соседями, подросший сын; казалось бы, всё шло неплохо.
Но сына, приехавшего на каникулы из института и зачем-то подавшегося на другой край посёлка (почти к трассе), сбил какой-то лихач, не оставивший следов.
Несколько недель в реанимации, продажа за бесценок всего, что было под рукой хоть и спасли жизнь единственному ребёнку, но оставили мало места для оптимизма: парализован, нуждается в постоянном уходе, потерял желание общаться и разговаривать.
Людмила напрягалась, как могла, чтоб своим отчаянием не делиться с сыном. Но годы неизбежно брали своё.
«Жирные» годы для страны закончились, местный производитель всё чаще разорялся под напором продукции гораздо более населённых «соседей».
Ближе к пятидесяти, всерьёз стала задумываться о пенсии. Пенсионный возраст, кстати, подняли; и перспективы по ней самые туманные. Работы нет не то что в посёлке, а, похоже, в глобальном смысле, для всего пожилого поколения. Сын - инвалид.
Как ни смешно, но пенсия по инвалидности и урожаи со своей земли позволяли сводить концы с концами. До последнего времени.
Но сейчас огород отпал. А сама (мало ли напастей?!) сломала ногу, ходить может только на костылях. В этот сезон, не удалось наторговать даже на уголь, топить зимой. Как жить... пока-то тепло, а что дальше?..
Себе Людмила признавалась без обиняков: если б была одна-сама, то хоть удавиться. Себя уже не жалко; жизнь, считай, прошла. Пятьдесят с лишним - никак не юность.
Но сын...никому кроме неё не нужный
Водокачка, на месте которой отстроился новый батюшка, раньше снабжала часть посёлка поливной водой. Включая участок Людмилы. Даже был свой мираб, ответственный за полив! Вечно что-то делающий не так, но исправно дающий воду в сезон всюду, где надо.
Но в этом году недавно прибывший священник (и кому он сдался в этой глуши?!) что-то выяснил с земельными актами, в результате чего оказалось: водокачка стоит на его личном участке.
Недолго думая, батюшка в мгновение ока демонтировал и постройку, и оборудование (исчезнувшее затем не известно куда).
Местные и в мыслях не имели чему-то учить «русского муллу» - уважая его права на своём участке. Поселковое начальство развело руками: при нарезке участков в своё время действительно были допущены ошибки. Но из песни слова не выкинешь, и новый священник в своём праве: если ему не нужны общественные объекты на своей земле, значит, не нужны.
Со временем обещали разобраться и вернуть возможность полива, но пару лет, однозначно, придётся потерпеть: не сильно богаты сейчас бюджеты.
В прошлом году, кстати, водокачка уже работала с перебоями. Но в том году, спасибо горам, были дожди. А в этомсплошная засуха, ничего толком не выросло.
Давно знакомые оптовики, закупающие овощи прямо на корню, от урожая этого года только морщились. И говорили, что лучше в соседнем районе закупятся у китайцев. Пусть там и синтетика... Но явно более товарного вида.
Дворы, что побогаче, вскладчину брали промышленные насосы для своих нужд. Но Людмиле именно сейчас это было никак не по деньгам. А с соседями, ещё и почти не говорящими по-русски, отношения как-то не сложились. Просить было категорически невозможно.
Тем большим было удивление Людмилы, когда явно бесцельно слоняющийся по аулу батюшка, остановившись у её низенького заборчика, зачем-то пристально разглядывал её минуты две.
А потом решительно перешагнул этот самый низенький заборчик и уверенно направился к ней со словами:
- Мир дому сему. Уныние есть самый страшный грех, раба божья!..
_________
Уже более вдумчивый, ближе к вечеру, поход по аулу показал, что из «моей» потенциальной паствы в наличии только один дом. В нём проживает какая-то отчаявшаяся (судя по мыслям) женщина и её сын-инвалид.
Вероятно, мои прочие прихожане просто живут не в этом посёлке.
Понаблюдав с минуту за мыслями, бродившими в голове Людмилы, прихожу к выводу, что такого человека оставлять без присмотра нельзя. Тем более, при моей нынешней «должности»: всегда бывают моменты, когда простых человеческих сил недостаточно для того, чтоб справиться с навалившимися проблемами.
В такие минуты, тяжелее всего приходится атеистам: они самой сутью своей отрицают «программы», прописанные у них в мозгах изначально. Поскольку сознательно отрицают Автора этих программ Я пока не до конца разобрался с содержимым даже своей головы, но тут уже на уровне рефлекса очень хорошо знаю, что надо делать. Если кто-то одной ногой навострился с обрыва, а другойв петлю.
А чуть позже, разобравшись-таки с рабой божьей Людмилой и вернувшись к себе, прихожу в ужас: ИЛИ Я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ВЫЖИЛ ИЗ УМА. Перед потерей памяти.
Или церковь в данном случае стоит никак не за Бога, пусть она и ортодоксальная, а не католическая... (попутно: а откуда во мне такой пиетет к Святому Престолу? С отсутствующей памятью это точно не ясно. Тем более что я - православный батюшка)
Или, что ещё хуже, имеет место какая-то тонкая игра против гражданских... то есть, против мирян. И я в этой игре уже поучаствовал никак не на богоугодной стороне: водокачка, стоявшая на моём участке и на месте которой частично сейчас стоит мой дом, действительно давала воду и возможность выжить половине посёлка. Той, что от реки отделена холмом.
А я, своими руками (вернее, наняв каких-то разбитных людей со стороны; личности установить не удалось - в памяти Людмилы они не сохранились) разобрал эту водокачку и лишил людей воды.
РАДИ ЧЕГО?
Чего я хотел добиться?!
Да, почти весь аулиноверцы. Если точно, мусульмане но они-то как раз пострадали в результате моих действий все вместе гораздо меньше, чем одна-единственная потенциально православная семья.
Зачем мне это было нужно? Не помню
В случайность не верится. Более того: если даже сейчас, утратив память, у меня ушло совсем немного времени и сил, чтоб установить причинно-следственные связи; то уж тогда-то, явно будучи в здравом уме и твёрдой памяти, я никак не мог не просчитать последствия.
Ибо я всегда просчитываю последствия сделанного и сказанного. На много ходов вперёд.
Осознание последнего заставляет меня снова подняться в мансарду и, налив холодного чая, заново обдумать обнаруженное.
Водокачку нужно срочно вернуть на место. И дело даже не в единственной семье, оставшейся без средств к существованию.
Слугам Божьим надлежит, если надо, жертвовать самоими собой, в защиту паствы своей. Явной или потенциальной.
А я, своими руками, получается, отобрал последнее?
По мелькающей на задворках сознания мысли, надо бы связаться со своим Благочинным: начальство, как-никак, должно быть в курсе.
Но то если по логике.