Там все хранят аккуратно, сказала девушка. Специальное помещение, постоянная температура, чистота По ночам дежурит сотрудник.
Какой сотрудник? тихо спросил директор. Разрешите полюбопытствовать: какой сотрудник? И, не дожидаясь ответа, отчеканил:Сторож! Самый обыкновенный сторож! Тот самый сторож, мои уважаемые коллеги, которого вы почтительно зовете дядей Васей.
Дядя Вася очень добросовестно относится к своим обязанностям, возразила девушка.
Добросовестно, согласился директор, уныло поглаживая бородку. Даже слишком добросовестно. Вчера, в одиннадцать ночи, он позвонил мне и сказал, что эти двое ну, «Марсианин» и «Аристотель» вдруг начали говорить. Вы понимаете, уважаемые коллеги? Они начали говорить. Начали спорить.
О чем? нетерпеливо спросил юноша в ковбойке.
Ах, вас интересует, о чем? очень вежливо сказал директор. Я предвидел это и потому вчера звонил вам. Вам и всем остальным. Но никого не оказалось дома. Да. И к дяде Васе я приехал один. Так вот, «Марсианин» и «Аристотель» действительно спорили. Они орали во всю мощь своих железных глоток. В зале гремело так, словно работал паровой молот.
Значит, опыт все-таки удался! воскликнула девушка. О чем же они спорили?
О чем? спокойно переспросил директор. А вот о чем. «Аристотель» утверждал, что в чемпионате по футболу на первое место в группе «А» выйдет команда «Крылья Советов». А «Марсианин» визгливым и вибрирующим голосом, который для него придумал один фантаст, упрямо повторял: Чепуха, чепуха, чепуха!.. Девяносто семь и шесть десятых процента, Сын Голубой планеты, за то, что победит команда «Динамо». Да! «Аристотель» сыпал фамилиями игроков, ссылался на спортивных обозревателей и и прошу не смеяться! рявкнул директор. Не вижу в этом ничего смешного!
Мы не смеемся, сказала девушка. Мы стараемся не смеяться. Ничего не случилось. Просто эти машины плохо запрограммированы, вот и все.
Вы так думаете? обернулся к ней директор. Так вот, я все выяснил. Дядя Вася, дежуря в хранилище, в течение трех лет слушал все передачи со стадионов. Больше того, кое-кто из вас любил заходить туда по утрам, так сказать, для обсуждения спортивных новостей. Да. И никто не вспомнил, что рядом машиныпусть старые и плохие, но машины. Никто не вспомнил, что автоматы имеют акустические приемники и, следовательно, могут
Голос директора потонул в общем смехе.
Не огорчайтесь, пожалуйста, сказал юноша в ковбойке. Автоматы не представляют ценности; они, в сущности, не нужны. Но, если хотите, можно легко убрать эту лишнюю информацию о футболе.
Нет, нет, тут нужно разобраться, возразила девушка. Пусть автоматы считались неудачными, негодными, но теперь они спорят о футболе. Разве это не свидетельствует, что машина может мыслить как человек? То есть, почти как человек.
Директор покачал головой.
Мой юный друг! ехидно сказал он. Это работают блоки анализаторов вероятности, и только. Как можно утверждать, что автоматы мыслят, когда один из них твердит о команде «Крылья Советов», а другойо «Динамо»! Ребенку же ясно: первенство возьмет «Торпедо». Вы когда-нибудь бываете на стадионах?
СТРАННЫЙ ВОПРОС
Анатолий Сергеевич Скляров, тридцатилетний профессор истории, удобно устроившись на диване, в сотый раз перечитывал «Трех мушкетеров». Кардинал Ришелье вызвал к себе дАртаньяна, и это волновало Анатолия Сергеевича, хотя он знал, что все окончится благополучно. Кардинал уже вручил смелому гасконцу патент на звание лейтенанта, когда из-за стены послышался робкий стук. Анатолий Сергеевич взглянул на часы: было два часа ночи. Он отложил книгу и встал с дивана.
Вторую половину дачи снимал учитель математикитихий, застенчивый старик. За две недели Скляров, поглощенный работой над статьей для исторического журнала, обменялся со своим соседом лишь несколькими незначащими фразами.
Анатолий Сергеевич закурил сигарету и подошел к окну. Стук повторился. Это был очень странный стук: несколько робких ударов, потом пауза и снова робкие удары.
Скляров застегнул пижаму и вышел на веранду. Математик стоял в дверях своей комнаты.
Извините, пожалуйста, быстро сказал он, увидев Склярова. Я решился потревожить вас Он кашлянул и умолк.
Что случилось, Семен Павлович? спросил профессор, внимательно глядя на соседа.
Старик, как всегда, был одет в черный, тщательно отглаженный костюм. Но по галстуку, слишком яркому и наспех завязанному, Скляров понял, что произошло нечто чрезвычайное.
У Семена Павловича было очень доброе лицо, и сейчас оно показалось Склярову особенно милым и располагающим. Профессор подумал, что такие лица бывают у старых детских врачей, для которых главное орудиепотемневший от времени деревянный стетоскоп.
Что же случилось? повторил Скляров.
Математик сконфуженно погладил пышные, еще сохранившие лихость усы и неуверенно произнес:
Машина Она сейчас будет говорить. Я полгода ждал, и вот сейчас зажглась контрольная лампочка. Выпрофессор, доктор наук, и только потому я осмелился в столь поздний час для объективности.
Скляров хотел было сказать, что он ничего не понимает в машинах, но старик был взволнован, и Анатолий Сергеевич не стал возражать.
Они прошли в комнату, которую занимал математик. «Да, не очень уютно», - подумал Скляров, бегло оглядев комнату. Заваленный книгами стол, аккуратно застеленная серым солдатским одеялом железная койка, пузатый шкаф с резными ножкамивсе было сдвинуто в один угол. С потолка свисала на черном шнуре лампа, прикрытая вместо абажура листом картона. На стульях в беспорядке лежали подшивки потрепанных журналов, коробки с радиодеталями и инструментами. В комнате пахло ночной сыростью и цветами. Вдоль стены, на полу, выстроились стеклянные банки с распустившимися розами.
Семен Павлович показал на подоконник:
Вот, пожалуйста, взгляните
У открытого окна стоял очень старый радиоприемник «СИ-235». Скляров удивленно посмотрел на Семена Павловича.
Это только футляр, объяснил математик. Он говорил шепотом, словно боясь, что машина его услышит. Футляр, знаете ли, не имеет значения. А машина внутри. Вы садитесь, пожалуйста
Он принес Склярову стул, а сам продолжал ходить по комнате. Рассказывая, он снимал и надевал очки. Они были тоже старые, с круглыми стеклами и металлической оправой, оплетенной каким-то шелушащимся материалом.
Я собрал ее полгода назад, говорил математик. Разумеется, вы знаете, что идет дискуссия о том, может ли машина мыслить. У меня, конечно, нет необходимой подготовки Нет, нет, вы только не подумайте, что я собираюсь выступать со своим мнением. Я поставил маленький эксперимент Он смущенно улыбнулся:Может быть, экспериментслишком громкое слово. Это только простой опыт, не больше. Дело в том, что Эйнштейн однажды высказал такую мысль Вот я вам процитирую на память: «Что бы ни делала машина, она будет в состоянии решить какие угодно проблемы, но никогда не сумеет поставить, хотя бы одну». Не правда ли, глубокая мысль Вы можете подумать, что я имею дерзость спорить с Эйнштейном. Он протестующе взмахнул руками:Нет, я только поставил опыт. Это первая машина, которая специально предназначена для того, чтобы ставить проблемы.
Скляров уже не слушал математика. Он смотрел на Семена Павловича, машинально кивал головой и думал о том, что старик даже не подозревает, насколько грандиозен его эксперимент. Анатолий Сергеевич почему-то вспомнил другого учителяЦиолковского и почтительно спросил:
Ваша машина она может пригодиться для астронавтики?
Математик поверх очков удивленно посмотрел на Склярова.
Не знаю, я об этом не думал, произнес он извиняющимся тоном. Конечно, в какой-то степени Скажем, для разведки неисследованных планет.
Скляров нетерпеливо перебил:
И вы никому еще не показывали эту машину?
Нет
Семен Павлович окончательно смутился. Он стоял перед профессором, высокий, худощавый, по-стариковски нескладный и взволнованно потирал руки. Анатолий Сергеевич вдруг насторожился. Как всякий гуманитарий, он был уверен, что открытия рождаются лишь в лабораториях, оборудованных по последнему слову техники. В чем оно состояло, это последнее слово техники, он представлял себе довольно смутно и потому вкладывал в это понятие особо торжественный смысл.
Вы сами ее собрали? осторожно спросил он.
Сам, ответил математик. Голос его звучал виновато. Трудно было найти только идею, принцип конструкции.
Ага, неопределенно произнес Скляров.
После книги Дюма легче верилось в необыкновенное. «А вдруг эта штука и в самом деле будет работать? подумал он. В сущности, все первое имело неказистый вид: первый паровоз, первый пароход Даже первый циклотрон».
Какой же вопрос задаст эта гм машина? спросил он. Что-нибудь математическое?
Не знаю, ответил математик. Право, не знаю. Она может выбрать любую проблемуи в математике, и, простите, в истории, и в биологии Даже, так сказать, из сферы практической жизни. Она, образно выражаясь, начинена всевозможной информацией. Я, конечно, не смог бы сам заполнить всю ее память, но удалось использовать готовые элементы. Мой бывший ученик работает в академии, он мне и помог достать готовые элементы. Разумеется, они предназначались для других целей, но в этой машине они собраны иначе. Там, знаете ли, очень много записано. Десяток энциклопедий, разные справочники, учебники, журналы, газеты
Скляров вытер платком вспотевший лоб.
И сейчас мы услышим ее голос?
Семен Павлович быстро ответил:
Нет, то есть да Мы услышим азбуку Морзе.
Анатолий Сергеевич подошел к машине. Тихо поскрипывали створки открытого окна. Где-то очень близко прокричал петух. Протяжно загудел электровоз и внезапно осекся, словно испугавшись, что нарушил ночную тишину.
Скажите, Семен Павлович, спросил профессор, какого все-таки рода может быть проблема? Я понимаю, вы не можете дать определенный ответ, но хоть примерно.
Поверьте, я об этом не думал, ответил математик. Первый опыт Тут важно только одно: чтобы вопрос, поставленный машиной, не был бессмысленным.
Скляров услышал смех и вздрогнул: настолько странным показался ему сейчас простой человеческий смех. По дощатому тротуару вдоль ограждавшего сад забора шли двое. Они не спешили, и по приглушенным молодым голосам нетрудно было догадаться, что это юноша и девушка. Внезапно голоса затихли. Послышался быстрый неясный шепот. Настороженно прогудел поезд. Он быстро приближался, и торопливый стук колес поглотил все ночные звуки.
Московский, два сорок, сказал Семен Павлович. Начнем, если вы не возражаете?
Профессор вернулся к стулу. Он с трудом сдерживал волнение. Анатолий Сергеевич до самозабвения любил историю. Может быть, поэтому ему казалось, что первая проблема, поставленная машиной, обязательно будет связана с историей.
Начнем, Семен Павлович, взволнованно сказал он и оглядел комнату. Теперь все в этой комнате показалось ему инымзначительным, даже историчным. Начнем, повторил он.
Математик поправил сбившийся набок галстук и, шумно вздохнув, передвинул рычажок, выступавший из прорези на передней панели машины. Что-то щелкнуло. Послышалось негромкое шипение.
Скляров напряженно всматривался в футляр старого радиоприемника. Динамик долго шипел, и Анатолию Сергеевичу начало казаться, что опыт не удался. Он вопросительно посмотрел на математика и в этот момент услышал прерывистую дробь азбуки Морзе. Семен Павлович бросился записывать. Скляров не знал азбуки Морзе и нетерпеливо поглядывал то на машину, то на математика.
Сигналы оборвались так же внезапно, как и начались.
Анатолий Сергеевич вскочил со стула и подбежал к математику. Тот протянул ему оторванную от газеты неровную полоску бумаги.
Она задала вопрос! Значит Как вы думаете, это не бессмысленный вопрос?
Скляров прочитал написанное. В первый момент у него мелькнула мысль: «Ну-ну. Как бы то ни было, а чувство юмора у этого ящика есть». Потом он подумал: «Странный вопрос. Очень странный вопрос. А вдруг она серьезно?»и подозрительно покосился на машину.
Ну, как вы думаете, профессор? с тревогой в голосе спросил Семен Павлович. Вопрос не бессмысленный?
Мне трудно судить, сказал Скляров. Пожалуй, в какой-то степени вопрос закономерный. Машина впервые получила возможность по своей гм по своей инициативе спросить о чем-то человека, и вот Да, да, уже увереннее произнес он, вполне логично, что она начала именно с этого вопроса. Почему-то принято считать, что если машина должна думать, то как-то гм по-машинному. А она если будет думать, то как человек. Вы понимаете мою мысль? Вот Лунаона светит отраженным светом Солнца. Так и машина.
Подумав, Скляров добавил:
Завтра же покажите эту машину специалистам. Вы слышите, Семен Павлович? Обязательно покажите ее кибернетикам. Пусть они и решают. И еще сохраните эту бумажку.
Он передал математику полоску газетной бумаги, на которой под точками и тире была выведена аккуратным почерком одна фраза: «Может ли человек мыслить?».
«МАШИНА СМЕЯЛАСЬ»
(из дневника)
Сегодня ей исполнился год.
Я хорошо помню, как год назад мы сидели здесь, в этой комнате, и молча смотрели на серый корпус машины. В одиннадцать часов семнадцать минут я нажал пусковую клавишу, и машина начала работать.
Работать? Нет, это не то слово. Машина предназначалась для моделирования человеческих эмоций. Это не первый такой опыт с самоорганизующимися и саморазвивающимися машинами. Но мы основывались на новейших физиологических открытиях и очень тщательно внесли все коррективы, рекомендованные психологами.
Год назад я спросил ассистентов, как, по их мнению, окончится эксперимент.
Она влюбится, ответил Корнеев.
Раз-зумеется, медленно произнес Антрощенко. Она влюбится в тебя. Как м-многие другие в институте.
Потом он добавил:
Очень глупая модель. Она будет похожа на к-крайне ограниченного человека. Скучного ч-человека.
Ну, а вы? спросил я Белова.
Он пожал плечами:
В таких экспериментах не бывает неудач. Если машина сумеет хорошо имитировать человеческие эмоции, мы дадим биологам интересный материал. Если же она ну, если она не сработает, биологам придется кое в чем пересмотреть свои взгляды. Это тоже полезно.
Две недели машина работала превосходно, и мы получили ценнейшие данные. А затем произошла первая неожиданность: у машины вдруг появилось увлечение. Она увлеклась вулканами.
Это продолжалось десять дней. Машина изводила нас классификацией вулканов. Она упрямо печатала на ленте: Везувий, Кракатау, Килауэа, Сакурадзима Ей нравились старинные описания извержений, особенно рассказ геолога Леопольда фон Буха об извержении Везувия в 1734 году. Она бесконечно повторяла этот рассказ: «В ночь на 12 июня произошло страшное землетрясение, повторившееся еще 15 июня в 11 часов ночи, с сильнейшим подземным ударом. Все небо вдруг озарилось красным пламенем».
Потом она забыла об этом. Абсолютно забыла. Она отключила блоки памяти, в которых хранились сведения о вулканах. Такую вещь человек не способен сделать.
Эксперимент вступил в фазу непредвиденного. Я сказал об этом ассистентам, и Белов ответил:
Тем лучше. Новые факты ценнее новых гипотез. Гипотезы приходят и уходят, а факты остаются.
Чушь! сказал Антрощенко. Факты сами по себе ничего не дают. Они как далекие з-звезды
Прошу не трогать звезды! воскликнул Корнеев.
Я слушал их спор, а думал совсем о другом. В этот момент я уже знал, что будет дальше.
Очень скоро мое предвидение начало сбываться. Вдруг выяснилось, что машина ненавидит созвездие Ориона и все звезды, входящие в каталог Лакайля с 784 по 1265. Почему созвездие Ориона? Почему именно эти звезды? Мы могли бы разобрать машину и найти объяснение. Но это значило прервать эксперимент. И мы предоставили машине полную свободу. Мы лишь подключили к блокам памяти новые элементы и наблюдали за поведением машины.
А оно было очень странным, это поведение. Машина, например, включила желтый свет, означавший плач, когда впервые узнала структурную формулу бензола. Машина никак не реагировала на формулу динатрийсалициловой кислоты. Но упоминание о натриевой соли этой кислоты неожиданно привело ее в бешенство; желтый сигнал стал оранжевым, а потом лампа перегорела
Музыка, вообще любая информация, связанная с искусством оставляла машину бесстрастной. Но ее веселило, когда в тексте информации встречались существительные среднего рода из четырех букв. Мгновенно зажигался зеленый сигнал и начинал уныло дребезжать звонок: машина смеялась