Зинаида Гиппиус
Шум смерти
Мы шли, я и Мария, по улицам тихой Сиены.
Час был предвечерний предночной: уже кое-где в домах затеплились огни. Темные дворцы, вступающие в улицы и сужающие их казались черными, и на быстро меркнущем небе зубчатые карнизы были резкие, точно угольные. Над серыми проходами, в верхней глубине, тоже затеплились огни, белые, мерцающие звезды. Осенний воздух дрожал тихо и ласково. Сиена молчала.
Мария была женщина, которую я любил, и которая, я знал, любила меня. Я видел ее лицо при свете звезд, а когда мы проходили мимо дома с освещенным окном и сверху падали более красные, более яркие лучи я видел ее лицо более ясно, и радовался, что оно мне не кажется неожиданным, что я узнаю его и при звездном мерцании, и в последнем умирании дня.
Из узкой, черной улицы мы медленно вышли на площадь. Тут было светлее, потому что было больше неба. Площадь, широкую и гладкую, как зала, окружали стены. В стенах, кое-где, были окна, там сделали дома, но все-таки это были стены, а не настоящие дома.
В правом углу площади, занимая ее четверть, прилегая к стенам, стоял собор. Весь из черного и белого камня, со многими, острыми вершинами, великолепный и громадный он казался маленьким и бедным, потому что площадь с ее стенами была слишком велика, потому что собор только скромно приютился в углу, точно отступив назад.
Вся площадь когда-то была одним началом собора. Стены росли вверх, чтобы поддержать купол, широкий, как и вечернее небо, покрывающее площадь. Уже с одной стены на другую перекинулись каменные галереи, хоры; они видны были там, слева, где стена площади прерывалась толпой белых колонн, громадных и стройных. За колоннами, за стенами нерожденного собора кончалась площадь: там была гигантская лестница вниз, широкая до дерзости, ненужная теперь паперть. С каменных, полуразрушенных галерей, вниз, к белым колоннам, свисали длинные, желтые травы.
Это было очень давно люди задумали выстроить собор неслыханной величины, с куполом, похожим на небо. Но потом ужаснулись, испугались своих желаний, вспомнили о смирении, покорности и бедности оставили полуподнятые стены, галереи и колонны с дерзкой папертью разрушаться, и окончили, и накрыли крышей храм смиренному и кроткому Богу в маленьком уголку начатого собора.
У теперешнего, у конченного, паперть была красивая, величественная но удобная для человеческого шага.
Мы подошли ближе. Дверь была, кажется, отворена. Но стояла тишина и внутри, и извне. Пустынная площадь, пустынное небо. Тишина спускалась сверху и здесь встречалась с земной, идущей от старых стен, от недовершенных человеческих дерзаний.