Зинаида Гиппиус
Ваня и Мари
Барский дом спит.
Очень большой, белый. Сзади. Выше него, чернеют пышные, огромные деревья парка. Двор зелено-тусклый на луне, круглый луг.
Ни в одном окне не видно света. Стекла поблескивают чернью. Тихо. Дом от луны кажется неприятно-мертвым.
Впрочем, не мертвый. Если прислушаться заглушённое, задушенное пиликанье гармоники. Точно из-под земли. Это в обширных подвалах, где кухня, прачечная, всякие комнаты и переходы. Там, при тщательно закрытых низких окнах, танцуют.
Гости кавалеры и «барышни» из деревни, что за рекой. Гармонист оттуда же. А хозяева летние обитатели барского дома т. е. подвального его этажа: кухарка Анна Ниловна, прачка Степанида Петровна, три горничных Катя, Таня, Мари и, наконец, молодой Иван, Ваня Пугачов.
Это у них часто бал. Гости кавалеры, хоть и деревенские парни, народ не серый: такая местность. Кругом фабрики, и по зимам все деревни уходят туда работать. Деревенские «барышни» днем, в поле, щеголяют в сарафанах, а вечером умеют принарядиться не плоше петербургских Кати и Тани, да и знают всякие танцы и всякое обхожденье.
Очень весело в подвале, хотя и пол негладкий, а две лампочки не ярки. Танцуют кадриль и «лансье». Тяжеловатая Катя с увлечением вертится вокруг парня в синей рубашке. Кокетничает. На широком, веселом носу у нее капельки пота. Таня пониже ростом, побледнее, тоже с «манерами». У востробородой старой Степаниды-прачки больные ноги, лысина завязана черной косынкой, но танцует и Степанида.
Однако на бельевом катке, у стены, сидит «барышня», которая не желает танцовать. У нее кругленькое, как яичко, лицо, немножко подпудренное, и черные глаза. Смотрит презрительно и пожимает плечами.
Около катка, неотходно, высоченный и рябоватый Ваня. Он отчаянно влюблен в черноглазую. Любовь в буквальном смысле отчаянная: она не выразима.
Дело в том, что владычица Ваниного сердца француженка, Мари. Ваня давно тайком приобрел самоучитель, не расстается с ним, кое-что вызубрил; но сам чувствует, что не может сказать того, чем полна его душа.
Так, значит, решительно не ве па дансе?[1] говорит Ваня.
Черноглазая пожимает плечами и болтает что-то по-своему, что-то нетерпеливое, и глядит в Ванино грустно-дурацкое лицо.
Она чужестранка, зовут ее не Катя или Дуня, a Marie-Louise, она здесь на все фыркает, все считает грубым, и, конечно, это-то и заполонило сердце Вани. Непонятность ее была пленительна.
Си не дансе, аллонь[2], говорит с усилием Ваня. И на ее вопросительный взгляд куда «allons?» прибавляет:
На улицу аллонь, наружу, промне У двери на лавочке посидим. Компрене? На свежем воздухе, иси[3]
Ваня помогает себе руками, чуть не носом. Но Мари поняла. Она, конечно, знает больше русских слов, за два-то месяца! чем хочет показать.
Слезла с катка. Очень ей нужно смотреть на эти «лансье»! С Ваней она держит себя королевой: такой стиль кокетства.