Зинаида Гиппиус
Наденька и её возлюбленный
Мы сидели, со старинной моей приятельницей Ириной Александровной, в кафе. Разговорились о давнем: вспоминали Петербург
Многое уж забыто, сказала она. Да и хорошо, что забыто. Один случай, например сама не знаю, почему вдруг пришел на память. Так была рада его забыть. Никому не рассказывала никогда.
Я попросил: расскажите мне.
Пожалуй. Теперь все уж равно. Столько времени прошло, а ведь каждый год как век! Да и пространство на каком аэроплане, на какой ракете мы могли бы сейчас долететь до Петербурга? Легче на луну. Только уговор: обещайте, когда я кончу, сказать, что вы сделали бы на моем месте? Придумали бы совет? Я сказала, что могла. Настоящего совета не сумела придумать. Казалось, тогда А, может быть, иначе надо было человеку помочь? Со стороны легко требовать душевного геройства. Не знаю, впрочем Вы сами рассудите. Обещаете?
Я согласился. И вот что рассказала мне моя собеседница.
* * *«Было это во время войны: в самом, кажется, начале шестнадцатого года. Слышу как-то телефонный звонок. Взволнованный женский голос, незнакомый. Вы такая-то?. Отвечаю да. Без удивления, потому что, вы знаете, в Петербурге я была довольно известна, и незнакомые люди нередко со всякими делами и разными историями ко мне обращались.
На мой вопрос слышу какой-то лепет, в котором сначала не могу разобраться. Но затем начинаю понимать. Вы меня не знаете, полушепчет женский голос, но я вас знаю. Не лично знаю, но все равно. У меня, поймите, никого нет, некому сказать а сказать нужно. Мне пойти некуда, ну вот, как у Достоевского. Он же говорит, что это нельзя, чтоб человеку было некуда пойти. Я хочу к вам пойти, вы все поймете. Невозможно, чтоб не поняли. Об имени не спрашивайте, вам и не важно. Дайти мне прийти к вам, но к вам одной.
В конце концов и такая просьба о свиданье для психологического рассказа о своих делах не была для меня новостью. Помню встречи с людьми последнего отчаяния, иногда минутного, но подлинного; с верующими в свое вот-вот самоубийство Быть может, и вера эта была минутная, ничего бы и так не было, но я, по мере сил, старалась придержать такого человека: методами разными, надо было только догадаться, какой для кого метод более годен.
Женские отчаяния случались обычно любовные. Вероятно, и у новой телефонной незнакомки моей что-нибудь в этом роде. Разве ей нужно кому-то о себе рассказать, и некому, пусть придет. И я назначаю ей день и час, с перспективой, предчувствуя, что история будет длинная.
Пришла ко мне скромная, интеллигентного вида барышня или дама. Видно молодая, и даже была бы хорошенькая, только очень уж измученное лицо, бледное, с провалившимися глазами. Одета прилично, даже модно; и что-то в ней не петербургское.
Я думала, она долго будет стесняться, но она сразу начала говорить: по-видимому, действительно, намолчалась, измучилась, и уж ей все равно, что она в первый раз меня в лицо видит. Но я тотчас заметила, что она, при всей своей взволнованности, человек нормальный, т. е. не психопатка.