Колхида
Среди сохранившихся работ Кокорекина много морских и горных видов Крыма и Абхазии. После женитьбы на Ольге Алексей купил в Колхиде небольшой домик на четыре комнаты, прямо на берегу Чёрного моря. Этого места сейчас не найти на картах, обозначен только ближайший населённый пункт посёлок Пшапи Гульрипшкого района. Первая линия деревни а вся деревня преимущественно и состояла из этой первой линии находилась так близко к кромке воды, что осенью, во время штормов, пена волн затекала в сад. Можно было ходить купаться ночью перейдёшь узкую грунтовую дорогу, на которой две машины с трудом разъедутся, и ты уже на пляже. В конце августа вода начинала «цвести» светиться ярким голубым «планктоном». Любой движущийся предмет сразу становился видимым, обретая искрящиеся очертания.
«Чтобы вода светилась, она должна быть чистой, а небо звёздным и безлунным. Во время войны так обнаруживали вражеские подводные лодки перископы становились заметными во время движения. Попробуй, брось в воду камень», говорила мне ОД. Бросить камень меня долго просить не приходилось булыжник летел в черноту воды, поднимая столб голубых брызг.
«А в сентябре в начале девятого во-он там, над горизонтом, ненадолго поднимается Сириус. На полчаса примерно», показывала она рукой в сторону светящегося огнями ночного Сухуми.
Перед сном я лежала на деревянной лавочке во дворе, чтобы было удобнее глазеть в небо, и считала падающие звёзды. Воздух обнимал душистой тёплой влагой, запахами флоксов и жимолости. С моря доносился шорох волн, в кустах дребезжали древесные лягушки и звенели цикады, а в траве шуршали ёжики. Мне хотелось дождаться двенадцатой звезды, загадать двенадцать желаний. Ждать приходилось минут пять некоторые падали парами.
После смерти Алексея у Ольги Дмитриевны осталась только полдома две комнаты, и половина участка. «Видишь те пальмы? спрашивала меня она, показывая через забор на высокие мохнатые стволы, увенчанные лохматыми шапками, их посадила я, когда мы приобрели этот дом. Это так они выросли с тех пор». Пальмы шелестели на ветру жёсткими листьями, им было всё равно.
«Купальщица», холст на картоне, масло, 35 х 24 см, 1951 г.
Когда в начале восьмидесятых я первый раз (не считая момент зачатия) приехала в дом на побережье, где познакомились мои родители, меня охватило такое необъяснимое чувство покоя и безопасности, какого я не испытывала больше нигде и никогда, ни до, ни после этого момента. ОДэша уступила нам с мамой свою комнату. Две кровати, крохотный стол у окна и стенной шкаф вот всё, что в ней помещалось. Небольшие окна выходили на море. Вылинявшие на солнце короткие занавески на карнизе из натянутой лески превращали комнату в подобие купе поезда, с одним отличием: к стенам Алексей прибил узкие деревянные полки, на которых со временем собралась целая коллекция сувениров, сделанных им из камушков и выброшенных на берег облизанных морем коряг. Причудливые фигурки загадочных существ, рыбы и птицы глазели с полок разноцветными бусинами глаз. Некоторые порывались упасть от неосторожных прикосновений. Одну весёлую рыбку хозяйка подарила мне на память.
Рыбка из морской гальки, сделанная А. Кокорекиным
Домик не предназначался для жизни зимой, так, дачная халабуда с картонными полами, но после смерти мужа ОД умудрялась жить там с начала апреля до конца ноября. Летняя кухня под наклонным шиферным навесом располагалась во дворе, в ней плита, работающая от газового баллона, «грохотучий» алюминиевый рукомойник, шкафчики для посуды и продуктов всё обыденно. Но что её действительно отличало от всех других летних кухонь роспись кисти Алексея Кокорекина. С деревянной перегородки, заменяющей стену, пронзительно сверкал очами двухметрового роста джигит в белом бешмете, чёрной черкеске с газырями и чёрной папахе. Джигит гордо выгибал огромные брови, расправлял плечи, в одной руке он держал рог с вином, другой сжимал рукоять кинжала. Обрамляла джигита сочно выписанная щедрая лоза тёмно лилового винограда, каждая кисть размером под стать джигиту. Венчала это великолепие надпись: «садгегрдзело». Я так и не научилась произносить тост без акцента.
С одной стороны участок Кокорекиных соседствовал с семьёй Кобалия, а вторую половину её дома и участка ещё при жизни Алексея выкупил Владыка всея Абхазии. На лето он привозил туда свою сестру с семьёй, и изредка, между зарубежными командировками из Европы в Азию, заезжал навестить родню. С матерью семейства Кобалия, Любой, ОД сдружилась, но несмотря на это оба соседа мечтали со временем выкупить половину дома и участок Ольги Дмитриевны, и каждый год, когда она приезжала из Москвы, заводили об этом разговор. «Я уже стала скользкая, как уж, жаловалась ОД. Каждый раз, когда они приходят говорить об этом, отнекиваюсь и ухожу от разговора».
Кто бы знал тогда, что вскоре начнётся война, и все жители покинут Колхиду
Деревенское население относилось к москвичке настороженно и за много лет так и не признало своей. «Если две мегрелки с разных концов посёлка поссорились, виновата буду всё равно я», полушутя, полувсерьёз говорила ОДэша. Местные нравы в те времена можно было бы, пожалуй, назвать средневековыми. О браке молодых людей договаривались старшие семьи, и иногда по согласованию могли организовать похищение невесты в качестве соблюдения традиции предков. Невеста знала, что её «похитят», так что сюжет фильма «Кавказская пленница» увы, не вымысел. Девочек забирали из школы после четвёртого класса, чтобы те начинали помогать матерям по хозяйству и следить за младшими детьми. Считалось, что образование женщине не нужно. Мальчикам позволяли доучиться до седьмого класса будущий хозяин дома должен уметь хорошо считать деньги. Если кто-то уезжал учиться в Сухуми и поступал в институт, он становился чуть ли не «национальным героем», местечковой знаменитостью. У каждого « хозяина двора» был большой участок земли. Жили выращиванием и продажей табака, мандаринов, мочалок; некоторые держали крупный скот и свиней, а всякая «мелочь» вроде кур и гусей была в каждом хозяйстве.
«Набросок для портрета», 1951 г., 30 х 22 см, картон, масло.
Обходя тем летом небольшой фруктовый сад, я спросила Ольгу Дмитриевну, почему она не посадит у себя больше персиковых деревьев, как у соседей. «Я сажаю, но когда в ноябре уезжаю в Москву, Люба выгоняет в мой сад пастись корову, и она съедает молодые ростки», ответила она.
«Неужели с ней нельзя поговорить?» у меня в голове такое не укладывалось.
«Бесполезно, вздохнула ОДэша. Половину посуды, которую я привожу из Москвы и запираю в доме, по приезду весной тоже недосчитываюсь».
Раз в три дня в продуктовый киоск в Колхиде привозили хлеб это были огромные круглые «булки» из серой муки, по форме чем-то напоминающие низкие большие куличи. Продавали на развес. Ничего удивительного в этом хлебе не было, такой пекли в Абхазии повсеместно, и в Авиагородке, где жил мой дед, продавался такой же. Обычно за хлебом выстраивалась длинная очередь, и чтобы не тратить в ней время, за ним часто посылали детей. Мы с кузиной были привлечены к помощи по хозяйству лет с шести. «Мне килограмм!» говорила я, протягивая замусоленный в кулаке бумажный рубль большие деньги, большая ответственность. Продавец отсчитывал сдачу, отрезал от хлеба примерно пятую часть и отдавал мне ущербный остаток, похожий на идущую на убыль Луну. Авиагородок жил своей, довольно обособленной жизнью. Его основным составом были пилоты, диспетчеры и прочий персонал сухумского аэропорта, в основном русские и украинцы. Все лётчики прибыли по распределению после войны в 1946 году поднимать гражданскую авиацию в Грузии. Поэтому очередь за хлебом была смешанной, но в основном «честной». Особенность же колхидской очереди состояла в местной традиции всегда пропускать вперёд мужчин, сколько бы им не было лет. Раз в три дня можно было наблюдать, как семидесятилетние старухи смиренно ждут на жаре, пока продавец обслужит без очереди всех мальчишек от шести до тринадцати лет. С четырнадцати мальчик уже считался взрослым настолько, что мог, как настоящий мужчина, не ходить в магазин за хлебом.
Представляю, насколько беззащитно могла себя чувствовать в таком окружении одинокая женщина выросшая в любви и уважении аристократка. И возможно, она давно уехала бы в Питер, но море и фантастическая природа помогали выживать после сложной операции. К тому моменту, как я первый раз приехала к ОДэше на побережье, она жила в Колхиде больше двадцати пяти лет.