Она замерла, скованная страхом и нерешительностью, не желая сдаваться и идти назад, но и опасаясь двигаться вперёд. И тут из темноты послышался уже знакомый ей голосок.
Ну что, ты идёшь, наконец, или нет? спросила Игла.
Я ничего не вижу, прошептала Хэдли. Здесь есть свет?
Нет, но это поможет.
Хэдли подслеповато замигала, когда перед нею вспыхнули огоньками тысячи изумрудных глазок, покрывавших стены.
Так намного лучше, сказала она и полезла по лестнице.
Насекомые двигались вместе с ней, освещая путь. А когда Хэдли добралась до последней ступеньки и свернула за угол, рой взлетел и переместился на потолок чердака.
Для чердака здесь царил удивительный порядок. Вдоль стен ровными рядами выстроились стулья. На каждом стуле находился чемодан или сумка, а над ними к стене были прикреплены фотографии.
Что это всё значит? удивилась девочка.
Ступай посмотри, предложила Игла. Она сидела на спинке ближайшего стула с коричневым чемоданом, обшитым белым шнуром. На чемодане лежал саксофон.
Хэдли нерешительно шагнула вперёд, стараясь не обращать внимания на шевелящееся море насекомых.
Не мешайте! наконец шепнула она, и все замерли.
Она прошла весь ряд стульев и обнаружила, что на каждом чемодане или сумке лежит какой-то предмет: саксофон, гармонь, туфли чечёточника, булавы жонглёра, набор фокусника, ноты, тетрадь. На каждом фото был запечатлён ребёнок примерно её возраста и подписано имя. Энрико, Мэри, Жан-Поль, Амайя, Мильтон, Трейси, Дерек. В конце стоял единственный пустой стул. И над ним висела её фотография.
Это же я! Хэдли ткнула пальцем в снимок.
Правильно, сказала Игла.
Это снимок Хэдли Хэдли Хэдли подхватило племя.
Хэдли нетерпеливо отмахнулась, чтобы они замолчали.
Это какой-то склад? Что всё это значит?
Все эти дети попали в Гримм-хаус, и у каждого был свой талант, свой пыл. Если тётки добьются своего, твой чемодан займёт место на последнем стуле, а на него положат твои танцевальные туфли.
Похоже на то, пробормотала Хэдли.
Ей пришло в голову, что в этом сумасшедшем доме её уже ничто не удивит. Она прошлась вдоль ряда фотографий и задержалась перед снимком Энрико. Очень приятный мальчик. Это ему принадлежал саксофон.
А что случилось с остальными детьми?
Две старухи выпили их пыл до капли. Так они могут жить вечно. Чужая страсть даёт им энергию.
Так, значит, дети они мертвы? Хэдли с трудом подавила приступ страха. Тётки их убили?
Не мертвы, Игла нетерпеливо взмахнула передними лапками. Но это всё равно что смерть. Без таланта жизнь не мила.
Хэдли медленно шла вдоль стены, всматриваясь в лица и повторяя про себя имена детей. Там были и чёрно-белые снимки. И имена на них старинные: Эбнер, Кора, Перл, Герберт, Берта, Этель, Николас. Она повернулась к Игле и прошептала:
Не понимаю. Если ты обо всём этом знала, почему просто не рассказала мне? Зачем надо было приводить меня сюда?
Игла с жужжанием взлетела и опустилась на стул рядом с Хэдли.
Только одному ребёнку удалось приблизиться к истине, он был писателем, Игла потёрла передние лапки, очень довольная собою. Должна признаться, мы, тараканы, можем делать практически всё. Проходить сквозь стены, невероятно долго выживать под водой. Месяц ничего не есть. И не пытайся укорять меня тем, что мы ещё лучше разносим микробы и вирусы. Уж в этом мы мастера! И я даже горжусь этим талантом, чтобы ты знала.
Ты к чему-то ведёшь? не вытерпела Хэдли.
О да отозвалась Игла. Я веду к тому, что есть одна вещь, которая неподвластна тараканам, и это умение читать. Тот мальчик-писатель был очень умным. Насколько я помню, он уже почти обо всём догадался, но в итоге они выпили и его пыл. Однако я надеюсь, что в этой тетради найдётся что-то полезное для тебя, Игла взлетела и зависла над тетрадью.
Хэдли взяла её и сдула пыль с кожаной обложки. Это была не простая школьная тетрадь. На коже был вытиснен растительный узор и имя автора: Николас.
Читай, читай, читай! заволновались на потолке тараканы.
Хэдли чуть не позабыла о том, что они сидят на потолке, чтобы светить ей.
Тссс, шикнула она.
Поставив чемодан Николаса на пол, она села на стул и открыла тетрадь. На обороте обложки была надпись: «Нашему чудесному сыну Нику на десятый день рождения. С любовью от мамы и папы». Судя по дате, эту тетрадь Николас получил в подарок больше шестидесяти лет назад. Хэдли перевернула первую страницу и принялась читать.
Хэдли чуть не позабыла о том, что они сидят на потолке, чтобы светить ей.
Тссс, шикнула она.
Поставив чемодан Николаса на пол, она села на стул и открыла тетрадь. На обороте обложки была надпись: «Нашему чудесному сыну Нику на десятый день рождения. С любовью от мамы и папы». Судя по дате, эту тетрадь Николас получил в подарок больше шестидесяти лет назад. Хэдли перевернула первую страницу и принялась читать.
Поначалу взгляд просто скользил по строчкам, однако очень скоро история Николаса захватила её так, что девочка забыла про стылый убогий чердак и зелёное сияние тараканьих глазок над головой. Она жадно проглатывала каждую страницу, всё больше обретая уверенность в себе. Даже одно знание о том, что другой ребёнок тоже прошёл через то, что пришлось пережить ей, помогало чувствовать себя не такой одинокой.
Когда она прочла последнюю строку и закрыла тетрадь, тараканы зашелестели от нетерпения.
Она прочла! Прочла! Хэдли всё прочла! от их суеты свечение над головой стало неверным, мигающим. Молодец, Хэдли! как же легко было порадовать этих существ!
Она задумалась, держа тетрадь на коленях.
Итак? Игла подлетела к самому её лицу. Там есть что-то полезное?
Да, кивнула Хэдли. Есть.
Глава 12
Все свои находки Хэдли оставила на чердаке в прежнем виде, а сама прокралась в спальню. Мысли неслись таким галопом, что было не до сна. Рассказ Николаса оказался не только грустным, но и полезным и увлекательным. Она узнала, что мальчик с охотой откликался на полное имя Николас, но сам предпочитал, чтобы его звали Ник. И терпеть не мог небрежное Ники. Для своего возраста он был высоким, худым, с тёмными глазами и вьющимися волосами. У него был маленький пёсик с треугольными ушками по кличке Дэш, обожавший Ника больше всех на свете. Папа Ника издавал местную газету, и часто Ник с Дэшем навещали его на работе во время школьных перемен. Как и Хэдли, Ник был единственным ребёнком в семье. Его отец владел тем самым домом, где у семьи Хэдли были апартаменты и они жили на последнем этаже.
Ника также похитили из дома во время отлучки родителей мама заболела и попала в больницу, а папа отправился навестить её. Ник писал, что ему запретили видеться с мамой в больнице, пока у неё высокая температура. Совсем как Хэдли, он сам не понял, как оказался в Гримм-хаусе у тёток, которые вовсе не были его тётками; как было и с Хэдли, старухи поощряли его занятия любимым делом в холле по вечерам.
Для Николаса это было сочинительство. Точнее, поэзия. Хэдли его стихи не очень-то понравились. Честно говоря, она даже сердито закатывала глаза, читая некоторые из них. Однако она отдавала Нику должное за краткость и чёткость изложения. А ещё девочка восхищалась тем, как он догадался вытянуть из тёток нужную информацию.
Ник не стал приставать с прямыми расспросами, а избрал окольный путь.
«Я обезоружил их лестью, писал он. Это поможет мне выгадать время на подготовку побега и притупит их бдительность». По его словам, он мог вести эти откровенные записи, потому что им не было дела до его тетради: они лишь требовали, чтобы пленник читал вслух свои стихи.
Взгляд пронзительный и ясный,
Голос повелительный.
С нашей тётушкой Максин
Буду я почтительным.
Но тётю Максин не тронул ни этот стих, ни другой, про «густые брови домиком» и «строгую линию губ». И тогда он написал про тётю Шарман немного по-другому.
Ах, тётя Шарман,
Я заслушался пением!
Ведь вы так милы,
Так приятны в общении.
И лёгкость походки,
И мудрость во взоре:
Великих достоинств
Безбрежное море!
Эти строчки позволили Нику понять, что из двух сестёр можно надеяться на помощь именно от тёти Шарман. Она так восхищалась стихами, что заставляла его повторять их снова и снова, пока тётя Максин не рявкнула:
Хватит, Шарман! Ему надо писать новые стихи, а не твердить без конца одно и то же!
После чего тётя Шарман дождалась, пока они останутся вдвоём, и попросила Ника прочесть стихи ещё несколько раз. При этом она даже раскраснелась и не скрывала довольной улыбки. Ник писал, что она крутила на пальчике локон, как счастливая школьница: «Как будто тёте Шарман в жизни не приходилось слышать о себе добрых слов. Похоже, под крылышком у такой сестры, как Максин, будешь счастлив от малейшей похвалы».
Хэдли широко распахнула глаза, размышляя об этом. Ник был очень умным мальчиком. Ей и в голову не приходило попробовать подкупить сестёр лестью. Дальше в тетради были в основном стихи про цветочки с бабочками и звёздные небеса, однако записки о Гримм-хаусе содержали реальные факты. Хвалебный стих помог втереться в доверие к тёте Шарман. Каждый раз, читая его вслух, мальчик вытягивал из старухи крупицы правды о Гримм-хаусе.